В конце концов, все картины на свете – беспорядочные пятна на белой стене, а люди случайны, как разлетающиеся из-под весла капли. Все остальное – отчаянные попытки глухонемого защититься от бессмыслицы. Так думал Абель, налегая на весла.
Оскар махнул рукой, делая знак остановиться. Ему надо было зажечь трубку. Он ласково щурился из-под надвинутых на самые глаза полей шляпы. Широкие плечи покрывал красный загар. Абель улыбнулся. Оскар не боялся никакой правды, даже той, что переворачивает мир с ног на голову, и именно за это Абель его любил.
На самом деле во всем этом действительно нет никакого смысла.
Последняя мысль поначалу испугала Абеля, однако уже в следующую секунду он нашел ее утешительной. Не об этом ли пело ему само море? Только здесь, в беспорядочном хоре голосов природы, в непрекращающейся игре необходимости и случайности, в неуловимых переливах цвета, и может приоткрыться игольное ушко истины. А значит, он должен и будет писать – и к черту сомнения и апатию!
Несколько часов подряд вокруг не было ничего, кроме воды и солнца, а потом с наветренной стороны возникли маленькие скалистые островки, а море пошло зеленоватыми полосами. Затем у ватерлинии волны вспенились и закружились в водоворотах. Оскар снова махнул рукой, указывая вниз – там могли быть рифы. Откуда ни возьмись появились чайки, оглашая пространство голодными криками. Братья вернулись к земле – и тут же выпали из вечности. Только тогда Абель почувствовал, как болят его руки и спина, – он греб почти с самого утра.
Предстояла еще одна ночь в шхерах. На островах не нашлось даже навеса для лодки. «Триумф» поставили на якорь, до берега добирались вплавь. На отмелях кричали птицы, пахло водорослями и солью. Оскар плескался, время от времени вскрикивая – его обветренная кожа зудела от соленой воды.
– И что, если действительно Бога нет? – Абель подгребал жар к их жалкому костерку.
Солнце уже село, но от нагревшихся за день скал исходило тепло. Братья набросили на плечи одеяла. Оскар курил. Он выслушал брата не перебивая, хотя Абель говорил долго.
Что, если мы действительно решаем все сами? Что, если жизнь можно вылепить собственными руками, как фигурку из глины, а при желании – сломать ради любви к истине?
Абель высказал брату все свои сомнения, не только касающиеся мироустройства в целом, но и себя лично. Сейчас он учился в школе искусств, изучал декоративную живопись, однако собственная жизнь представлялась ему скрытой непроницаемой пеленой. Но что, если эта бессмыслица и заключает в себе единственный смысл? В этом случае не остается ничего другого, как только пустить все на самотек.
Об одном только умолчал Абель: о странном соглашении, которое заключил с глухонемым, потому что слов, чтобы объяснить его, просто не существовало. Оскар жевал трубку и смотрел на воду. На месте моря расстилалась непроглядная темно-синяя ночь. Они сидели в крайней точке времени. «Триумфа» не было видно.
– А что, если он все-таки есть? – спросил Оскар тихо и без иронии. – Какое это имеет значение? Возможно, он просто в отъезде или спит, а мы ему только снимся. По-всякому может быть. Но нам-то что с того? Все остальное по крайней мере существует. Есть море, запахи, цветы. Так зачем ломать понапрасну голову? Творец заварил кашу – и в кусты. Так что ж с того? Главное, он оставил нам творение. Если он тебе нужен, ты можешь его выдумать, а если нет – считай, что его никогда не было. Все зависит только от тебя.
Оскар говорил серьезно и доброжелательно, но как-то рассеянно. Казалось, мысли его витали где-то на стороне.
«Самое главное, что существует Оскар», – думал Абель, заворачиваясь в одеяло и укладываясь рядом с братом. Оскар оставался его единственным защитником – от небытия, от глухонемого, от самого себя.
Такими я представляю этих мальчиков, заночевавших в шхерах. Повернув оптический прицел времени другой стороной, я вижу и себя рядом с ними. Оба они моложе меня – мои сыновья, братья.
Ночью мне снилось, что я не могу дышать. Что-то мешает воздуху поступать в легкие. Потом вокруг появились люди в белом, которые пытались разъяснить мне суть моего положения с научной точки зрения.
Тыча в красочные плакаты с изображениями внутренних органов, они растолковывали мне, от чего я страдаю. Но мне было не до лекций. Не помню, на чем я лежала, на кровати или носилках, но я извивалась угрем, пытаясь заглотить хотя бы немного воздуха. Ничего не получалось. Я задыхалась, и это было ужасно.
Утром, когда я пила кофе, вслушиваясь в звуки пробуждающегося Монмартра, сон все еще не шел у меня из головы. Все попытки его истолковать нисколько не проясняли сути дела и только усугубляли мое смятение, тем не менее прекратить их было выше моих сил.
Объяснения вообще никогда не покрывают явления. Остается нечто, что я называю «шумом». Но одну вещь я осознала для себя четко: сны всегда говорят правду. Наше подсознание так и не научилось лгать.
На улице так холодно, что метро не следовало бы закрывать на ночь. Сколько бездомных замерзло насмерть за последние сутки?
Быть может, мой сегодняшний сон хорошо характеризует положение, в котором оказалась наша цивилизация: медленное удушье. Те, кто имеет власть, тычут пальцами в кричащие плакаты с изображениями разных частей государственного организма, а интеллектуалы наперебой предлагают каждый свое объяснение.
Между тем мы погибаем. Я думала об этом за чашкой утреннего кофе. Потом решила направить мысли в другое русло, однако пережитое во сне чувство оказалось слишком сильным, чтобы его можно было так просто забыть. Разумеется, надо меньше курить. Я задыхаюсь по собственной вине, я сама разрушаю свое здоровье.
Меня всегда привлекали деструктивные натуры, особенно покушающиеся на установленный общественный порядок. Трубы, от которых пали стены иерихонские! Меня интересуют сами анархисты и в меньшей степени – вдохновляющие их теории. Что касается террористов, по большей части – это религиозные фанатики. Я пытаюсь анализировать их ошибки. Они думают, что свобода – плод на ветке, который можно запросто сорвать, стоит только протянуть руку. Такие личности удовлетворяются только самыми решительными действиями, их появление на общественной сцене всегда подобно камнепаду. Все они сумасшедшие, однако в отличие от обитателей закрытых психиатрических лечебниц переносят свои фантазии в реальный мир и воплощают на практике.
Все они в высшей степени рациональны, однако их поступки имеют явный метафизический посыл: насильственным путем разорвать сковывающую нашу свободу цепь причинно-следственных связей. Такие попытки не могут не таить в себе опасности для общества. Однако среди подобных безумцев встречаются и эго-террористы, которые направляют атаки исключительно на собственное «я». Ведь источник несвободы заключен в первую очередь в нас самих, а значит, имеет смысл сосредоточиться на разрушении внутренней тюрьмы.
Таких я узнаю сразу.
Одно время меня неотступно преследовал странный образ, непонятно откуда взявшийся и доставивший мне немало мучений: я представляла себе некое неподвижное космическое тело, словно гвоздями приколоченное к небосводу. Потом откуда ни возьмись появлялся кулак, который начинал колотить в него изо всей силы. Тело не меняло своего положения, однако на некоторое время его удавалось таким образом раскачать. В эти секунды я чувствовала заметное облегчение, мне становилось легче дышать. Одновременно приходило понимание, что это небесное тело – я сама, и кулак тоже принадлежит мне. Я должна сама сдвинуть себя с мертвой точки. Выбить себя из себя.
Это переживание было очень сильным и заставило меня совершить одну глупость.
Я точно помню, что небесное тело не шло у меня из головы, когда я поддалась на уговоры одного подозрительного вида мужчины, привязавшегося ко мне на улице. Я была совсем юной девушкой, а этому типу явно перевалило за тридцать. Я привела его к себе домой, он достал из сумки бутылку вина, и мы выпили.
Поняв, что я студентка, он пустился описывать свои похождения. Он особо старался обратить мое внимание на то, как наказывал женщин, которые, по его словам, «слишком много о себе думали». Однажды, вспоминал мой гость, они с приятелем подобрали на улице двух девушек, посадили их в машину и вывезли из города. Изнасиловав, они отняли у несчастных одежду и голыми оставили в лесу. Девушки плакали и просили их вернуть им хоть что-нибудь, чем можно было бы прикрыться. «Так мы сделали из них шлюх», – хвастал мужчина.
Надеялась ли я совершить в себе переворот при помощи столь сильного переживания? Возможно. События той ночи, за их давностью, я помню только в самых общих чертах. Рассказываю о них, чтобы дать представление о силе преследующего меня образа.
Итак, я оказалась наедине с пьяным мужчиной, гораздо сильнее меня, который задался целью поставить меня на место. Сама я не стремилась ни к чему другому, только к этому, однако он был настроен совершить надо мной насилие, и моя покорность его разочаровала. В результате все прошло тоскливо и без сюрпризов – чисто механический акт. Я даже не дала повода себя ударить.
