– Кириос Петракис, как поживаете? – спрашивал обычно Киритсис.
– Все в порядке, слава богу, – осторожно отвечал Гиоргис.
– А как дела у вашей супруги? – задавал новый вопрос доктор, и именно этот вопрос заставлял Гиоргиса чувствовать себя самым обычным женатым человеком.
Ни один из них не желал думать об иронии ситуации: ведь человек, который спрашивал, лучше, чем кто бы то ни было, знал ответ.
Гиоргис с нетерпением ждал приезда Киритсиса, и так же ждала их двенадцатилетняя Мария, потому что визиты доктора привносили в их жизнь некую каплю оптимизма, и Мария иногда видела улыбку на лице отца. Они ничего не говорили друг другу, девочка просто чувствовала это. Во второй половине дня она отправлялась на причал и ждала возвращения отца и доктора. Поплотнее закутавшись в шерстяное пальто, Мария сидела и наблюдала за лодкой, скользившей по воде в сгущающихся сумерках, потом ловила канат, брошенный отцом, и ловко привязывала его к столбу причала, чтобы закрепить лодку на ночь.
К апрелю ветра утратили резкость, в воздухе стало ощущаться нечто новое. Земля понемногу согревалась. Пурпурные ростки анемонов и бледно-розовые орхидеи вырвались на свет, перелетные птицы проносились над Критом, возвращаясь после зимовки в Африке. Все радовались смене времен года, радостно предвкушая тепло, которое вот-вот должно было окутать мир. Но в воздухе витали и совсем иные перемены…
В Европе уже некоторое время шла война, но именно в этом месяце в нее оказалась вовлечена и Греция. Люди на Крите жили теперь как под дамокловым мечом. Газета островной колонии «Звезда Спиналонги» регулярно печатала бюллетени об общей ситуации, а кинохроника, ежедневно привозимая с материка, держала население острова в постоянной тревоге. То, чего они боялись больше всего, случилось: немцы обратили свое внимание на Крит.
Мария, Мария! – пронзительно кричала Анна, стоя на улице под окном сестры. В ее голосе звучал панический ужас: – Они здесь! Немцы здесь!
Мария помчалась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, абсолютно уверенная в том, что сейчас услышит стук тяжелых сапог по центральной улице Плаки.
– Где? – задыхаясь, спросила она, с разбега налетев на сестру. – Где они? Я не вижу!
– Да не прямо здесь, идиотка! – рыкнула Анна. – Ну, пока не здесь, но они на Крите и могут двинуться в нашу сторону!
Любой, кто достаточно хорошо знал Анну, мог бы заметить нотку восторга в ее голосе. По ее мнению, все то, что нарушило бы монотонность существования, предопределенного сменой времен года и перспективой всю жизнь прожить в одной и той же деревне, следовало приветствовать.
Анна бегом бежала всю дорогу от дома Фотини, где собралось сразу несколько человек, чтобы послушать трещавшее радио. Из выпуска новостей она только что узнала, что на западе Крита высадились немецкие десантные подразделения. Обе девочки побежали на деревенскую площадь, где в такие моменты собирались люди. Была вторая половина дня, но бар был уже битком набит мужчинами и, как ни странно, женщинами. Все кричали, что нужно послушать радио, и сами же заглушали его своим шумом.
Выпуск новостей был коротким и пугающим.
«Сегодня, около шести часов утра, на берег Крита неподалеку от аэродрома Малеме приземлились немецкие парашютисты. Говорят, все они погибли».
Получалось, что Анна все перепутала. Немцы на самом деле не явились на их остров. Мария подумала, что ее сестра, как обычно, мало что поняла и все преувеличила.
Однако в деревне все равно ощущалось нараставшее напряжение. Афины были захвачены уже несколько недель назад, и с тех пор над Акрополем развевался германский флаг. Это уже было слишком тревожно, но для Марии, никогда не бывавшей там, Афины казались каким-то невероятно далеким местом. С чего бы жителям Плаки переживать из-за тамошних событий? Кроме того, на Крит с материка только что прибыли войска союзников, так разве они не обеспечат местным безопасность? Когда Мария прислушивалась к разговорам взрослых, споривших о войне, обсуждавших новости и высказывавших свое мнение, ее чувство защищенности лишь возрастало от их слов.
– Да у них ни малейшего шанса нет! – фыркал Вангелис Лидаки, владелец бара. – Материк – это одно, а Крит – совсем другое. Вы только посмотрите вокруг! Что, они переползут через эти горы на своих танках?
– Но мы же не смогли в свое время остановить турок, – пессимистично возражал Павлос Ангелопулос.
– Или венецианцев, – буркнул кто-то в толпе.
– Ну, если они все-таки сюда доберутся, то получат больше, чем ожидали, – проворчал кто-то еще, стукнув кулаком по раскрытой ладони.
И это не была пустая угроза, все присутствовавшие это знали. Хотя враги и вторгались на Крит в прошлом, его жители всегда оказывали им самое яростное сопротивление. История их острова состояла из длинного списка сражений, репрессий и национализма, нельзя было найти ни единого дома, в котором не имелось бы охотничьего ружья, винтовки или пистолета. Ритм жизни на Крите мог выглядеть спокойным и неспешным, но за этим фасадом нередко таилась кровная вражда между семьями или деревнями, и среди мужчин, достигших четырнадцати лет, почти не было таких, кто не умел бы обращаться со смертельным оружием.
Савина Ангелопулос, стоявшая в дверях рядом с Фотини и двумя девочками Петракис, хорошо понимала, почему угроза на этот раз вполне реальна. По самой простой причине: уж очень велика была скорость полетов. Немецкие самолеты, сбросившие десант, могли домчаться со своей базы в Афинах до их острова быстрее, чем дети добирались до школы в Элунде. Но она помалкивала. А присутствие на Крите нескольких десятков тысяч союзников, эвакуированных с материка, не вызывало у нее чувства защищенности. Савина не обладала мужской самоуверенностью. Мужчинам хотелось верить, что если кто-то убил несколько сотен немцев, спустившихся на остров на парашютах, то на том дело и кончится. Но Савина интуитивно понимала, что это не так.
Через неделю ситуация прояснилась. Каждый день те, кто собирался в баре, теперь выплескивались на площадь, потому что в конце мая настало наконец то время, когда тепло не пропадало вместе с заходом солнца. Находясь примерно в сотне миль от центра событий, жители Плаки полагались на слухи и обрывки информации, и все больше и больше кусочков подлинной истории долетало до них с запада, как семена чертополоха, плывущие по ветру.
Похоже было на то, что некоторые из тех, кто упал с неба, все же чудесным образом уцелели и где-то попрятались, захватив при этом стратегически важные позиции. Сначала слухи говорили только о пролитии немецкой крови, о врагах, пронзенных бамбуковыми палками, удавленных стропами собственных парашютов на ветвях оливковых деревьев или разбившихся о скалы, – но теперь понемногу стала доходить правда о том, что пугающее количество немцев осталось в живых, а аэродром теперь используется для того, чтобы на остров высадились новые тысячи врагов. Судьба, похоже, благоприятствовала немцам. Через неделю после первой высадки Германия заявила, что Крит принадлежит ей.
В тот вечер все снова собрались в баре. Мария и Фотини оставались снаружи, они играли в крестики-нолики, рисуя их в пыли острыми палочками, но при этом внимательно прислушивались к все более громко звучавшим голосам внутри.
– Почему мы оказались не готовы? – резко спрашивал Антонис Ангелопулос, стуча своим стаканом по металлическому столу. – Ясно же было, что они нападут с воздуха!
Вспыльчивости у Антониса хватило бы на двоих – на него самого и на его брата. Даже в самые лучшие времена нужно было совсем немного, чтобы вывести его из себя. Зеленые глаза Антониса, прикрытые тяжелыми веками и темными ресницами, пылали гневом. Братья были не похожи ни в чем. Ангелос был мягок и телом, и умом, Антонис – жилист, обладал острыми чертами лица и постоянно рвался в драку.
– И вовсе не ясно, – возразил Ангелос, небрежно взмахнув пухлой рукой. – Как раз этого никто и не ожидал.
Павлос далеко не в первый раз задумался о том, почему его сыновья никогда ни в чем не соглашаются между собой. Он достал сигарету и вынес собственный вердикт.
– Я согласен с Ангелосом, – сказал он. – Никто и представить не мог нападение с воздуха. Это же просто самоубийство, вот так вторгаться в подобное место – падать с неба и ждать, когда тебя подстрелят с земли!
Павлос был прав. Для большинства греков это действительно выглядело не чем иным, как самоубийством, но немецкое командование считало иначе и могло пожертвовать несколькими тысячами солдат ради достижения своих целей. Не успели союзники опомниться, как ключевой аэропорт Малеме, рядом с Ханьей, был уже в руках немцев.
