– А потом вы повстречали Пьера?
– И все ему рассказала. Поначалу он относился к Луи, как настоящий отец. Он всегда хотел иметь детей.
– От первого брака у него были дети?
Натали напряглась.
– Я так понимаю, про Катрин вам тоже детектив рассказала?
– Да.
– И что же она говорила?
– Ничего особенного. Сказала, что Пьер был до этого женат.
– И больше ничего?
– Нет. А что?
– Господи, у меня такое чувство, будто всю мою жизнь отдали на милость… хищникам. – Она испытующе взглянула на меня. Я напряженно замолк.
– И я, по-вашему, тоже хищник? – медленно спросил я. – Вы на это намекаете? Неужели вы думаете, что я способен…
– Я же видела, как вы на меня смотрели, когда мы приехали с Луи. Прикидывали, насколько я… сломлена.
Эти слова прозвучали, как пощечина. Быть может, в ее словах была крохотная доля правды? Может, я и вправду хищник? Я мучительно покраснел.
– Мне очень жаль, если вы так про меня думали. Потому что у меня и в мыслях этого не было, и я никакое не животное.
Она закрыла глаза.
– Да, конечно. Может быть, я несправедлива. Вы не обижайтесь. Просто… мужчины доставили мне столько бед.
Ну еще бы.
Она внезапно улыбнулась – я уже знал, как Натали надевает эту вымученную оживленную улыбку, когда безуспешно хочет показаться храброй. Сердце мое сжалось. Я нащупывал следующий вопрос и отчаянно боялся перегнуть палку.
– И когда… когда все начало ломаться? Я имею в виду – между Пьером и Луи?
– Довольно скоро. Луи без конца болел, ранился, он был трудным грудничком, трудным двухлеткой. Он всегда был… ну, в общем, трудным. Поэтому работать я не могла, сидела дома. Потом Пьер вбил себе в голову, что у Луи плохая наследственность. Чем больше он к нему охладевал, тем упорнее пытался это заглушить, очень много им занимался. Со стороны Пьер казался идеальным отцом. И в каком-то смысле так оно и было. Но в глубине все было очень хрупко. И тогда я – ну, я решила поскорее забеременеть. Родить нашего ребенка, чтобы все наладилось. Но у нас ничего не вышло.
Она была такой несчастной, такой потерянной, такой одинокой. И я приник к ней – я не мог удержаться. И поцеловал ее. Я просто не мог. И ощутил, что отдаюсь этой женщине не так, как это было прежде, – ибо кто прежде так нуждался во мне? Мне хотелось – мне отчаянно хотелось – исправить зло, причиненное другими мужчинами, в том числе и мною самим. Извиниться за всю несправедливость, которую она так мужественно сносила. Чтобы мир ее стал счастливым, чтобы она улыбнулась; и я знал: если очень постараться, если любить ее сильно-сильно, тогда она будет спасена. Наверное, она тоже это понимала, потому что не вырвалась из моих объятий и тоже обняла меня – робко, по-своему. Мы опустились на кровать и лежали, целуясь, цепляясь друг за друга. Я гладил ее по голове, тыкался в мягкое, пушистое золото ее волос. Вновь и вновь я целовал ее руку чуть ниже плеча, целовал то место, где сделал ей больно, и клялся себе, что никогда больше не сделаю больно этой женщине и не дам ее в обиду другим мужчинам. Никогда. Отныне моя миссия – сделать ее счастливой.
А потом мы занимались любовью – нежно, медленно, страстно. Она плакала, но то были слезы облегчения. Я тоже чуть не плакал. Моим чувствам не было названия, но они переполняли меня. Потом мне настала пора идти. Я сказал, что немного смущен, все произошло так быстро…
Она улыбнулась. Ничего страшного. Она тоже немного смущена. Ты иди.
Я так и не сказал ей, что люблю. Я даже себе едва посмел признаться. Но я обязательно скажу. И быть может, в один прекрасный день она раскроется, как цветок, и тоже полюбит меня.
Потом я сидел рядом с Луи, держал его за руку и вспоминал прошедший день. Должно быть, я уснул, потому что когда я очнулся, уже работала другая смена.
– Вы снова ходили во сне, – сказала медсестра. – И я не стала вас трогать.
– И куда я ходил?
Она улыбнулась:
– Это было так странно. Мне даже не по себе. Вы сидели в кресле, а потом встали и подошли к столу. Я была в другом конце палаты и не сразу поняла, что с вами. Но у вас была странная походка. Жаклин рассказывала, что недавно у вас такое было. Она предупредила, что это может повториться.
– И что я делал? Просто сидел за столом?
– Сначала да. А потом достали рецептурный бланк и его заполнили. Потом скомкали и бросили в корзину для бумаг. Поднялись из-за стола, вернулись к Луи, уснули и проснулись вот только сейчас.
– Покажите мне этот рецепт.
– Да, конечно. – Она лукаво посмотрела на меня: – Мне было интересно, и я потом подглядела. Доктор Даннаше, это полная ахинея. Вы сейчас сами будете смеяться.
Она наклонилась, выудила рецепт из мусорной корзины, расправила и положила передо мной на стол. Одного взгляда мне хватило. Я попытался выдавить смешок, но ничего не получилось.
– Только никому не рассказывайте, – пробормотал я. – Хорошо?
Я старался говорить спокойно, а сам заливался по́том. Совсем не мой почерк, но эти огромные, наползающие друг на друга буквы я узнал. И мне стало нехорошо.
В рецепте я написал названия известных ядов. И заполнил графу «имя пациента»: мадам Натали Дракс.
Она говорит, я был тогда совсем маленький и не могу помнить. Мне было два месяца. Похоже на синдром внезапной младенческой смерти. Я не мог дышать. Легкие – это такие два мешочка из мяса. Делаешь вдох – и мешочки больше, делаешь выдох – и мешочки сдуваются. С самого рождения она укладывала меня спать рядом с собой. Дети любят спать рядом с мамами: у нас была на двоих одна большая кровать.
У нас тогда не было Папа́. Я ведь никогда тебе не рассказывала. Ну вот, теперь ты знаешь и про Папа́. Может, ты и сам догадывался. Иногда мне кажется, что ты очень о многом догадываешься, Лу-Лу. До того, как появился Папа́, мы с тобой жили вдвоем. Я молчала об этом, потому что не хотела тебя расстраивать. Но теперь я могу рассказать. Теперь я о многом могу тебе рассказывать.
В общем, в ту ночь я тебя чуть не потеряла. Ты столько раз мог умереть, но тот случай был первым.
Бедная Маман, у нее, наверное, душа уходила в пятки.
Она рассказала мне, как вдруг отчего-то проснулась. Была глубокая ночь, все вокруг не так, а потом она услышала, что я дышу не так, как дышат дети, потому что я задыхался.
Я включила свет, взглянула на тебя и закричала, потому что решила: наверное, во сне я перевернулась и придавила тебя, это все из-за меня, я не могу быть хорошей матерью, моя сестра так мне и говорила. Первым делом я об этом и подумала. У тебя лицо посинело, легким не хватало воздуха. Я тут же вызвала «Скорую», они приехали и увезли нас. По дороге ты чуть не умер. Тебе надели кислородную маску, чтобы легкие заработали. Потом тебя увезли, а я все ждала в коридоре и плакала. Я столько плакала, что потом слезы кончились, я стала совсем пустая. А потом я позвонила человеку, с которым познакомилась, когда ты был совсем крохотным, только родился, и этот человек приехал и утешил меня, и просидел со мной до утра, мы сидели и боялись, что ты умрешь. Мы сидели в коридоре, и он всю ночь держал меня за руку.
А потом вышел доктор. Он все не так понял, подумал, что мы муж и жена, что этот дяденька – твой отец. Мы над этим посмеялись, но потом он действительно стал твоим папой. Несколько месяцев спустя мы стали жить вместе и переехали в Gratte-Ciel, а потом поженились. Я считала, что так для нас лучше всего, мы хотели быть одной семьей. Нам с тобой нужен был человек, чтобы он был добрый и о нас заботился. Предыдущая жена Папа́ расстроилась, но он ее никогда не любил. Ему лишь казалось, что он ее любит. А любил он одну меня, еще до того, как мы повстречались. Только меня любил. И тебя.
– Я не понимаю, о чем она говорит, – заявил я Густаву. – Все шепчет и шепчет на ухо.
– Необязательно ее слушать, – подсказывает Густав. – Она и знать не будет.
– Она знает про все-все.
– Ничего подобного, мой маленький джентльмен. Дети думают, будто папы и мамы все знают, но это неправда.
Потом приходит Жаклин и гладит меня по руке. Это приятно. Жаклин пахнет перечной мятой, и еще она хочет, чтобы все люди, даже взрослые, были ее детьми. У нее умер сын, его звали Поль, а Жаклин продолжает с ним разговаривать. Большинство людей не знает, что такое возможно. Я и сам не знал. Я ничего не знал, кроме того, что написано в медицинской энциклопедии, и «Les Animaux: léur vie éxtraordinaire», и еще в других книжках. Но теперь я узнаю́ все больше интересного.
– Паскаль, тебе не помешает свежий воздух, – говорит Жаклин. Это в палату вошел доктор Даннаше, его зовут Паскаль. Жаклин за него беспокоится, потому что у него едет крыша. – Ужасно выглядишь, Паскаль. Как ты спал?
– Не особо, – отвечает он.
– Я прикатила коляски. До прихода детектива можешь кого-нибудь выгулять. Сходи в сад, тебе и самому это не помешает.
– Я тоже пойду с тобой погуляю, – шепчет Густав. – Куда бы ты ни пошел, я последую за тобой, мой маленький джентльмен. На стене в кабинете доктора Даннаше я увидел карту пещеры. Она нам пригодится. Гляди. – И Густав указывает на картину в рамке.
