Если б не Сюзи, я бы плюнула. С другой стороны, раз уж они в это ввязались, обратного хода не было. Добравшись до фургона, Оливье предпочел устроиться в кузове вместе с пианино под тем предлогом, что его надо придерживать на поворотах. Антуан не промолвил ни слова. Как и я. Ситуация была напряженной. Я чувствовала, что он готов взорваться. Скороварка, которая уже сварила картошку и вот-вот сбросит давление. Вместе с картошкой.
Все началось по новой на ферме, когда пианино надо было пристроить в гостиной. Я задумала небольшую перестановку, для чего потребовалось сдвинуть диван, который, к несчастью, служил убежищем восьмилапому чудовищу. А лапы-то волосатые. Оливье подскочил, и Антуан обозвал его девчонкой. И понеслось! Тут же в ответ получил «жирную деревенщину», что, несмотря на очевидную долю истины, содержащуюся в оскорблении, обычно выводило его из себя.
Естественно, они перешли к рукоприкладству, но проявили деликатность, удалившись выяснять отношения на улицу. Я даже не попыталась вмешаться. В конце концов, это могло стать выходом, который позволил бы покончить с их нелепым соперничеством, от которого страдали все. Мужские разборки. Навешают друг другу тумаков, а потом похлопают по плечам за большой кружкой пива.
Когда у Оливье пошла кровь из носа, я все-таки испугалась, как бы они не повредили друг друга всерьез. В ответ он разбил Антуану бровь. Я поднялась наверх за примочками и пластырем. Спустившись, прежде чем выйти во двор, я поставила в холодильник несколько банок пива, на случай, если… Они все еще дрались. Ни один не мог взять верх, как в хорошем вестерне, когда ковбои дерутся до полного изнеможения. Мне хватило времени сходить за молозивом к корове, которая накануне отелилась. Очень мило со стороны коров поставлять молозиво всякий раз, когда в нем возникает необходимость. Это не заговор, а гуманитарная помощь. Когда я вернулась и уселась на маленькой скамейке у кухни, они все еще не расцепились, но усталость уже давала о себе знать. Оба были в плачевном состоянии. Маловероятно, что сегодня вечером Оливье будет пересчитывать мои родинки.
– Сюзи скоро придет из школы. Вряд ли она будет вами гордиться.
Они даже не услышали.
В зрачках Альберта маячили два вопросительных знака.
– А что ты хочешь от меня услышать? Мужчины эволюционировали не намного больше животных. Самец вечно гарцует перед самкой. Знаешь, может, все дело в гормонах.
Он навострил уши и побежал к повороту встречать Сюзи. Та появилась веселая, и я наблюдала, как ее личико переменилось при виде этой парочки, мутузившей друг друга. Она бросила ранец и кинулась к ним, крича:
– Вы что, совсем свихнулись? Прекратите сейчас же!
И врезала каждому ногой по щиколотке. Вложив в это всю душу. Отчасти благодаря усталости, оба рухнули рядышком, держась каждый за свою голень. Что до этой девочки, сразу видно, из какого чрева она вышла. Никаких ошибок в кастинге. Сюзи заорала еще громче, потому что весь день заранее радовалась своему пианино, а им – каждому – нарисовала по картинке в благодарность. Она принесла рисунки и разорвала перед их носом, посыпав обрывками их головы. А потом исчезла в своей комнате.
Она горько плакала, упав на постель.
– Почему они дерутся, мама?
– Потому что очень сильно тебя любят, я думаю.
– Ну и что?
– А то, что твой крестный боится, что ты его забудешь, раз появился Оливье, а Оливье боится, что ему не найдется места среди нас.
– Но у нас места хватит на всех. Ты же мне сама все время говоришь, что любовь не делится, а множится.
– Конечно. Пойдем им объясним? Ладно?! А потом поможешь мне их полечить, потому что они немножко побитые.
– Какие дураки.
– Знаешь, мужчины иногда хорохорятся, чтобы показать, какие они крутые, но это потому, что они ранимые и им нужно как-то себя успокоить, так что не будем слишком уж на них сердиться.
Когда мы вдвоем спустились во двор, оба стояли на коленях посреди разбросанных обрывков и каждый пытался сложить свой рисунок.
– Гляди, этот, наверно, от твоего.
– Ага, а у меня тогда кусочек твоего неба.
– А вот эти сердечки, кажется, вон оттуда…
– Бросьте, я вам еще нарисую, – сказала Сюзи. – Идите сюда, мы с мамой вас полечим, и предупреждаю, это щиплет. Можете сколько угодно изображать из себя суровых вояк, мы все равно будем знать, что вам больно, потому что вы, мужчины, очень ранимые.
Как я люблю ее!
Они подошли, смущенные, хлопая друг друга по спине и улыбаясь словам Сюзи, которая с высоты своих пяти лет покончила с их враждой. Мне бы следовало предложить ее услуги президенту республики, чтобы положить конец израильско-палестинскому конфликту.
Они по очереди отправились под душ, а мы наложили на их раны компрессы из молозива. После чего Сюзи сыграла нам «Лунный свет»[33], пока они попивали пиво, сидя рядом на диване. Затем она объявила им, что любит обоих одинаково и так будет всегда.
И я присоединяюсь.
Попробуйте получить хороший жизненный урок от пятилетней девчушки. Сами увидите, это заставит задуматься. И возможно, даже все переменит. Ну, как говорила Мадлен, дети – это жизнь, и иногда достаточно посмотреть на них, чтобы многое понять.
Когда Сюзи наподдала нам по ногам, чтобы мы прекратили драться, она установила между нами новое равновесие. Назавтра я заехал к Антуану, чтобы официально закрепить перемирие, начало которому положила Сюзи. Больнее оказался не удар по лодыжке, хотя врезала она на удивление сильно, а то, что она разорвала рисунки, которые от всего сердца приготовила в благодарность. В тот день на мировом чемпионате кретинов мы на равных разделили первое место, и Сюзи вручила нам медали, заодно дав понять, как нелепо драться за гипотетическое первенство там, где нет никакого соревнования.
Я впервые оказался у Антуана дома. Ничего общего с жилищами тех крестьян-холостяков, в которых мне уже довелось побывать. На подоконнике небольшие горшки с цветами, повсюду книги, и не только о лечении мастита у коров или размножении животных. Среди прочих – целая полка психологических исследований. Дом был маленький. Центральная комната с большим обеденным столом посередине, клеенка на котором истерлась только в одном месте от слишком частого соприкосновения с губкой – лицом к телевизору и спиной к печке. Можно представить, как зимними вечерами, вернувшись из хлева, он любит ужинать, глядя восьмичасовые новости и грея спину.
Рядом со столом кресло, укрытое пледом и собакой, которая его грела. Бордер-колли с потрясающе добрым взглядом. Каков хозяин…
– Как его зовут?
– Зигмунд.
– Серьезно?
– Серьезно. Но я зову его Зиг, так проще.
– И как он ладит с Альбертом?
– Отлично, они беседуют об относительности психоанализа.
– А как твоя щиколотка?
– Блин, эта крошка такая же сильная, как ее мать!
– А что у нее от отца?
– Наверно, характер?
– Ну да, точно. Теперь понял.
– Дурачина! – сказал он улыбаясь.
Помолчали, ожидая, пока пролетит ангел. Я проконсультировался с собственным ангелом на правом плече, который с появлением Мари стал важным и надутым. Трудно заново вступить в беседу с кем-то, кто решил вас игнорировать, хуже того – всячески дает понять, что вам здесь не рады.
– Чего ты на меня злишься?
– Потому что не хочу их потерять.
– А с чего тебе их терять?
– Потому что ты хочешь их для себя.
– Я никого не хочу. Я только хочу быть счастливым.
– Я тоже.
– А это несовместимые вещи?
– Они моя единственная настоящая семья.
– Моя тоже. Но я не предъявляю на них исключительных прав.
– Но с Сюзи так и получается.
– Для нее это внове. Я быстро ей надоем. Хочешь, я с ней поговорю.
– И что ты ей скажешь?
– Все это. Она умная, поймет.
– Да, это в ней тоже от меня.
– Иди ты!
– Ты же любишь Мари, а?
– Вот сам ты веришь в удар молнии, в любовь с первого взгляда?
– Ну, что до меня, знаешь… Вообще-то, я не верю в любовь. А от удара молнии скотина сгорает заживо в запертом хлеву.
– Ладно, тогда в эффект бабочки. Мари взмахнула ресницами, и ты чувствуешь в животе ураган, и твои пласты сдвигаются в тектоническом танце, вздымая вулкан, в глубине которого закипает магма, готовясь выплеснуться на свет, чтобы…
– Эй-эй, не распространяйся о своем вулкане, ладно! Кому-кому!
– Мари открыла мне новый мир – таким, каким я всегда должен был его видеть. Даже ее паршивый характер и тот мне дорог. И потом, заниматься с ней любовью…
– Тсс, это меня не касается.
– Хотя тебе тоже есть что рассказать.
– Что ты хочешь знать?
– Хорошо ли было.
– А, тебе интересно, может ли голубой получить удовольствие с женщиной!
– Я должен быть уверен.
– Уверен в чем?
– Что ты когда-нибудь не передумаешь.
– А я уверен в том, что оставил Канталь, чтобы избежать женитьбы на той психопатке.
– Но Мари – это Мари!
