– Мисс Дрисколл, я… мне очень жаль. Это было совершенно несправедливо. Я чувствую себя в какой-то мере виноватым. Может быть, мне следовало это прекратить.
Она не отвечала, и ее лицо по-прежнему ничего не выражало; она смотрела на него таким же взглядом, как на Уокера во время его выступления.
– Так или иначе, – продолжил он еще более смущенно, – прошу у вас прощения за эти нападки.
И тут она улыбнулась. Это была медленная улыбка: начавшись с глаз, она тронула губы и, наконец, озарила лицо, давая выход потаенной лучистой радости. Стоунер едва не отпрянул: до того внезапным было это невольное проявление теплоты.
– Да нет же, это не на меня! – промолвила она своим низким голосом, едва уловимо подрагивающим от смеха, который она удерживала внутри. – Я тут ни при чем. Это он на вас ополчился. Я подвернулась случайно.
Стоунер почувствовал, что сожаление и беспокойство, в которых он не отдавал себе отчета, больше на него не давят; облегчение было почти физическим, он ощущал невесомость и легкое головокружение. Он засмеялся.
– Разумеется, – сказал он. – Истинная правда. Улыбка постепенно сошла с ее лица, и она не сколько секунд смотрела на него серьезно. Потом тряхнула головой, повернулась и быстро пошла по коридору. В том, как она держалась, в ее стройной прямой фигуре чувствовалось скромное достоинство. После того как она скрылась из виду, Стоунер еще не много постоял, глядя в даль коридора. Потом вздохнул и вернулся в аудиторию, где его ждал Уокер.
Он продолжал сидеть за преподавательским столом. Он улыбнулся Стоунеру, на его лице читалась заносчивость, странно смешанная с подобострастием. Стоунер сел на то же место, какое занимал во время доклада, и посмотрел на Уокера с любопытством.
– Слушаю вас, сэр, – сказал Уокер.
– У вас есть объяснение? – тихо спросил Стоунер. Круглое лицо Уокера стало удивленно-обиженным.
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Мистер Уокер, прошу вас, – утомленно проговорил Стоунер. – День был длинный, мы оба устали. Вы можете объяснить свой сегодняшний спектакль?
– Поверьте, сэр, я не хотел никого обидеть. – Уокер снял очки и стал быстрыми движениями их протирать; Стоунеру вновь бросилась в глаза обнаженная уязвимость его лица. – Я сказал, что мои замечания не носят личного характера. Если молодая особа чувствует себя задетой, я готов объяснить ей…
– Мистер Уокер, – перебил его Стоунер. – Вы прекрасно понимаете, что суть не в этом.
– Молодая особа вам на меня пожаловалась? – спросил Уокер. Его пальцы, когда он надевал очки обратно, дрожали. В очках он сумел придать лицу сердитое, хмурое выражение. – Знаете ли, сэр, жалобы учащейся, которая чувствует себя задетой, не могут…
– Мистер Уокер! – Стоунер почувствовал, что его голос слегка выходит из-под контроля. Он сделал глубокий вдох. – Давайте оставим в стороне молодую особу, меня и все остальное, кроме вашего спектакля. Я по-прежнему жду от вас объяснений.
– В этом случае, боюсь, я совсем не понимаю вас, сэр. Разве только…
– Разве только что, мистер Уокер?
– Разве только это просто-напросто разница мнений, – сказал Уокер. – Я понимаю, что мои идеи не совпадают с вашими, но я всегда считал разномыслие здоровым явлением. Я полагал, что вы человек достаточно взрослый, чтобы…
– Нет, увиливать я вам не позволю. – Тон Стоунера был холодным, ровным. – Итак. Какая тема была вам дана для доклада на семинаре?
– Вы сердитесь, – сказал Уокер.
– Да, я сержусь. Какая тема была вам дана для доклада?
Уокер напустил на себя сухую, официальную вежливость.
– Моя тема – “Эллинизм и средневековая латинская традиция”, сэр.
– Когда вы завершили над ней работу, мистер Уокер?
– Позавчера. Как я вам говорил, все было почти готово две недели назад, но книга, которую я заказал по межбиблиотечному абонементу, пришла только…
– Мистер Уокер, если ваша работа была почти окончена две недели назад, как могло получиться, что она целиком основана на докладе мисс Дрисколл, который она прочитала только на прошлой неделе?
– Я внес кое-какие изменения в последние дни, сэр. – В голосе Уокера явственно послышалась ирония. – Я полагал, что это допустимо. И я порой отклонялся от подготовленного текста. Другие докладчики, я замечал, тоже так поступали, и я счел, что имею на это право.
Стоунер подавил почти истерическое побуждение расхохотаться.
– Мистер Уокер, не могли бы вы мне объяснить, как связаны ваши нападки на доклад мисс Дрисколл с вопросом о том, как эллинизм продолжал жить в средневековой латинской традиции?
– Я использовал непрямой подход к теме, сэр, – сказал Уокер. – Я считал, что нам дозволены некоторые вольности в изложении наших мыслей.
Некоторое время Стоунер молчал. Потом устало произнес:
– Мистер Уокер, я терпеть не могу ставить неудовлетворительные оценки аспирантам. И особенно не люблю ставить их тем, кто попросту запутался.
– Сэр! – негодующе воскликнул Уокер.
– Но вы оставляете мне очень маленький выбор. Варианты я вижу следующие. Я могу написать вам неполное прохождение курса, если вы обязуетесь в течение трех недель представить удовлетворительную работу на ту тему, которую получили.
– Не понимаю, сэр, – возразил Уокер. – Я уже выполнил свою работу. Если я соглашусь сделать еще одну, я признáю тем самым… я…
– Хорошо, – сказал Стоунер. – Тогда дайте мне рукопись, от которой вы… отклонились сегодня, и я посмотрю, годится ли она на что-нибудь.
– Сэр! – воскликнул Уокер. – Я бы не хотел выпускать ее из рук в настоящий момент. Это очень сырой черновик.
– Ничего страшного, – сказал Стоунер, ощущая сумрачный, беспокойный стыд. – Я сумею выяснить то, что мне надо.
Уокер хитро прищурил глаза:
– Скажите мне, сэр, вы еще кому-нибудь предлагали передать вам рукопись?
– Нет, – ответил Стоунер.
– Тогда, – заявил Уокер торжествующе, почти радостно, – я из принципа должен отказаться дать вам мою рукопись. Если бы вы у всех требовали рукописи – тогда иное дело.
Стоунер посмотрел на него долгим, ровным взглядом.
– Ну что ж, мистер Уокер. Вы приняли решение. Значит, так тому и быть.
– Как мне это понимать, сэр? Какой оценки я могу ждать за этот курс?
Стоунер издал короткий смешок.
– Вы изумляете меня, мистер Уокер. Неудовлетворительной, какой же еще.
Уокер постарался сделать из круглого лица вытянутое. С горьким смирением мученика он произнес:
– Понимаю, сэр. Пусть так. Человек должен быть готов страдать за свои убеждения.
– И за свою лень, нечестность и невежество, – сказал Стоунер. – Мистер Уокер, от того, что я вам скажу, толку, подозреваю, будет мало, и все же настоятельно советую вам обдумать свое положение в этом учебном заведении. Я всерьез прихожу к мысли, что вам не место в аспирантуре.
Чувство, которое проявил, услышав это, Уокер, впервые за все время напомнило подлинное; негодование подарило ему нечто похожее на достоинство.
– Мистер Стоунер, вы слишком далеко зашли! Вы не можете так думать.
– Я, безусловно, так думаю, – возразил Стоунер. Уокер помолчал, внимательно глядя на Стоунера. Потом сказал:
– Я был готов принять оценку, которую вы мне поставите. Но вы должны понимать, что этого я принять никак не могу. Вы подвергаете сомнению мою компетентность!
– Именно так, мистер Уокер, – утомленно согласился Стоунер и поднялся со стула. – А теперь извините меня…
Он двинулся было к двери – но его остановил возглас Уокера, выкрикнувшего его фамилию. Стоунер обернулся. Лицо Уокера побагровело и до того вздулось, что глаза за толстыми стеклами очков стали крохотными.
– Мистер Стоунер! – крикнул он снова. – Не думайте, что поставили на этом деле точку. Поверьте мне, она еще не поставлена!
Стоунер окинул его тусклым взглядом, лишенным любопытства. Рассеянно кивнул, повернулся и вышел в коридор. Он с усилием передвигал ноги по голому цементному полу. Он чувствовал себя опустошенным, старым, уставшим.
Да, точка еще не была поставлена. Семестр окончился пятницу, а в понедельник Стоунер выставил оценки. Эта часть преподавательской работы нравилась ему меньше всех остальных, и он всегда старался разделаться с ней как можно быстрей. Он поставил Уокеру “неудовлетворительно” и больше о нем не думал. Неделю между семестрами он потратил в основном на чтение первых вариантов двух диссертаций, которые в окончательном виде должны были быть представлены весной. В обеих он увидел много погрешностей, и диссертации потребовали пристального внимания с его стороны. Он почти не вспоминал про эпизод с Уокером.
Но через две недели после начала второго семестра ему пришлось о нем вспомнить. Однажды утром он обнаружил в своем почтовом ящике записку от Гордона Финча с просьбой зайти к нему в кабинет в удобное для него, Стоунера, время.
