Мальчишки нервно самодовольно улыбаются, неловко натягивая одежду. Они сообразительные, они понимают, что так ты населяешь город годящимися в мужья. Что ты богиня (второстепенная, но это не важно) телесного знания и печешься о том, чтобы окрестные юноши мало того что знали о существовании клитора, но и понимали, что с ним делать. В то же время ты заочно взращиваешь сонмы девушек (может, кто-то из них прознает про твои труды, а то и побывает у тебя?), которым супружеские ночи станут сполна искупать дни, проведенные за стиркой и глажкой.
Но такого вот будущего, такой старости у тебя не случилось.
Виной тому, скорее всего, несчастный случай – то ли машина неудачно сдала назад, то ли лошадь лягнула, – после которого ты осталась хромоножкой. А дальше – крошечная квартирка над прачечной (кто ж знал, что аренда так дико подорожает?) с неизбывным запахом мышиного дерьма и стиральных химикатов: он только крепчал от туалетной воды, которой ты пшикала во все стороны, чтобы его замаскировать. Ну и что там было делать парням?
А еще вдруг эта непонятная юношеская робость… Мальчишки (теперь они были стариками, а многие и вовсе уже умерли) из ее молодости, эти бесстрашные, допьяна самоуверенные принцы-забияки, которые трогательно пыжились изобразить из себя незнамо кого, практически исчезли (так, по крайней мере, тебе казалось) с лица земли. А вместо них пришло поколение пугающе благонравных инфантильных юношей – им хватало знания об устройстве женского тела, которое они получали от девиц, понимающих свое тело едва ли лучше неуклюжих ухажеров.
В семьдесят, считая себя совсем еще не старой, ты купила участок земли. От города довольно далеко – но даже пригородная земля, кому она нынче по карману? Когда с формальностями было покончено, ты встала (опершись на палочку, в необходимость которой тебе все еще не больно-то верилось) посреди своего скромного землевладения, со всех сторон окруженного лесом, и решила построить дом из сладостей.
Ты хорошенько все вызнала. Оказалось, что из сахара, глицерина, кукурузного крахмала и неких ядовитых субстанций (их лучше бы вслух не называть) можно изготовить кирпичи, которым не страшен дождь. А имбирные пряники, если в них для прочности подмешать цемента, вполне годятся на крышу.
Все остальные элементы конструкции, разумеется, требовали постоянного ухода. Окна из жженого сахара едва выдерживали до конца зимы; притолоки и подоконники приходилось менять каждую весну даже несмотря на то, что в глазурь для прочности был добавлен монтажный клей. Сделанной из леденцов плитке и карамельным тросточкам, специально заказанным для перил и балясин, зима была нипочем, но летом они сильно выцветали от жары и тоже требовали замены. Ведь разве бывает зрелище печальнее, чем состарившийся леденец?
Домик, тем не менее, вышел прелестным на свой безумный и абсолютно бесшабашный манер; ему сильно добавляли очарования кричащие цвета и сахарно-имбирные ароматы, которыми он наполнял осененную лесом поляну, не связанную с внешним миром ничем, что хотя бы отдаленно напоминало дорогу.
И вот ты стала ждать.
Ты, видимо, просчиталась, ожидая, что окрестное юношество – при всем его благонравии и склонности к дисциплине – окажется пытливее и любопытней. О чем думали милые маленькие любители пикников? Почему компании подростков не заявлялись в поисках секретного убежища, где можно было бы (с твоего разрешения) пить виски, необходимое им для полноты собственного образа? Куда запропастились юные любовники, которым вечно не хватает уединения?
Время тянулось не быстро. Дел у тебя было не много. Ты чаще, чем надо, перекладывала глазурь и леденцы – только для того, чтобы чем-то себя занять, а заодно (это смахивало на безумство, но ты никогда и не стремилась затушить в себе искру безумия) проверить, не дадут ли усовершенствования – освеженный карамельный запах, леденцы от нового производителя с более яркими полосками и спиралями – долгожданного результата.
Тебе было без малого восемьдесят, когда явились первые гости, не совсем, правда, такие, каких ты себе представляла. Жмурясь от солнца, они выступили из лесной тени на твою полянку, и вид их внушал надежду.
Они выглядели эротично, этот мальчик и эта девочка с голодными лисьими мордашками, выражавшими ту же жадную тревожность, какую ты замечала на физиономиях детей, что время от времени околачивались в округе. У обоих были пирсинг и татуировки. И оба могли похвастаться завидным аппетитом. Мальчик запихивал в рот сахарную глазурь, словно не замечая замешанного в нее густого клея. Девочка соблазнительно (с карикатурным бесстыдством, приобретенным явно благодаря порно, а не жизненному опыту) обсасывала ярко-красный леденец на палочке.
– Ну, чё вылупилась, бабуля? – спросил мальчик с набитым глазурью и клеем ртом.
Девочка, не отрываясь от леденца, улыбнулась ему, как будто он метко и упоительно дерзко сострил, – так улыбаются героям и бунтарям.
И чего, по-твоему, следовало ожидать от юной долбанутой парочки, от этих тертых жизнью детишек, после того как они слопали половину твоего дома и не выказали по ходу дела ни капли удивления, не дали себе труда соблюсти элементарные приличия? Было ли для тебя неожиданным то, как они переворачивают вверх дном твое жилище, как прогрызают проходы из комнаты в комнату и останавливаются ненадолго, только наткнувшись на что-нибудь, на их взгляд, забавное, вроде твоих драгоценностей (девочка сказала, нацепив на себя жемчуга: «У нашей матери были точно такие, а мне, по-вашему, они идут?») или вазы, которая досталась тебе от покойной бабушки и в которую мальчик шумно и обстоятельно отлил? Думала ли ты, что, не обнаружив другого съестного, кроме сладостей, они не станут выпрашивать немножко белковой пищи, а сами ее себе добудут?
Испытала ли ты хоть какое-то облегчение, когда они схватили тебя, подняли (весу в тебе к тому времени было всего ничего) и засунули в печку? Возникло ли у тебя ощущение непредвиденного, но закономерного финала, осознала ли ты происходящее как не худшее исполнение судьбы, когда они захлопнули за тобой печную дверцу?
Парня, героя этой истории, толковым не назовешь. Он не из тех, кто вовремя отвезет мать на химиотерапию или закроет окно, если пошел дождь. Или выгодно продаст корову, когда они с матерью окажутся на мели и у них, кроме этой коровы, больше вообще ничего не останется.
Героя нашего мать отправила в город продавать единственную корову, а тот отдал ее встречному незнакомцу за пригоршню бобов. Незнакомец сказал, что бобы волшебные, и этого Джеку хватило. Он даже не поинтересовался, в каком смысле волшебные. Может, силою их волшебства у него появится семь красавиц-жен? А то вдруг бобы превратятся в семь смертных грехов, которые, как назойливые мухи, будут виться вокруг него до конца жизни?
Джек и секунды не сомневался. Джек не задавал лишних вопросов. Джек с ходу сказал: Слышь, дядя, волшебные бобы это, типа, круто.
Парней вроде Джека на свете полным-полно. Парней, которые легко ведутся на любые посулы, а играть предпочитают рисково и по-крупному, ибо уверены, что рождены для побед. У таких парней всегда наготове гениальная идея киносценария и дело за ерундой – всего-то нужен кто-то, кто этот сценарий напишет. Он диджеит на домашних вечеринках и все ждет, когда среди гостей появится владелец модного клуба, который обязательно наймет его ставить музыку для сотен настоящих ценителей. Он бросает профессиональное училище, ясно осознав ко второму или третьему семестру, что это путь в никуда и лучше будет вернуться в родительский дом и там в своей бывшей детской, временно безработным, дожидаться славы и богатства.
Огорчилась ли мать, когда, возвратясь домой, Джек показал ей, что досталось ему в обмен на корову? Да, она огорчилась.
Я ж всё-всё тебе отдавала, сама не понимаю, из чего поесть тебе собрать исхитрялась, себе ни крошки не брала, и как же ты вырос-то у меня такой раззявой бестолковой, скажи на милость?
Тоскливо ли было Джеку от того, что у матери совсем никуда с воображением, что ей слабо́ сразиться в рулетку с судьбой, что опасливая бережливость завела ее в безнадежный тупик? Да, на него все это навевало тоску.
Что я хочу сказать, мам, ты на дом-то наш глянь. Чем над каждым грошом трястись, так по мне лучше сразу концы отдать, нет? Сама подумай. Как отец помер, к нам никто носу не кажет. Голодный Хэнк и тот не зайдет. И Вилли-Недоумка тоже сколько уже не видать.
Ответа от матери Джек и не ждал, но она про себя все равно нашла что сказать.
У меня есть мой красотуля – наглядеться не могу, как он утром клонит над умывальным тазом свою молодую сильную спину. И на кой мне сдались Голодный Хэнк с его гнилыми зубами, а уж тем более скрюченный Вилли-Недоумок?
Но как бы ни был хорош сынок, а целую корову он таки отдал за пригоршню бобов. Поэтому бобы она выкинула в окошко, а Джека отправила спать без ужина.
