То была богатая школа для молодых евреев от восьми до шестнадцати лет, всего восемь классов, видно было, как они приезжали в школу на лимузинах, и родители их окидывали школу взглядом, проверяя. Она была высока, тепла, красива.
– О Ти-Жан, как славно будет тебе в этом маленьком раю! Мальчик мой! Теперь-то в этом есть какой-то смысл! – решительно изрекла моя мама. – Теперь нам есть чем гордиться – ты станешь настоящим человечком в таком месте, тут не просто обычные старые учителя, будто в какой-нибудь старой грязной школе, куда хаживал твой отец в Провиденсе и потом постоянно об этом рассказывал, а теперь хочет, чтобы и ты по его стопам пошел – non, поступай сюда, а потом в Коламбию, это лучшая идея. – У себя в голове мама уже видела, как живет в Нью-Йорке, гуляет под большими огнями великого волнующего мира и замечательных представлений, рек, морей, ресторанов, Джека Демпси, «Причуд Зигфилда»[71], Людвига Бауманна[72] в Бруклине, и среди огромных магазинов на Пятой авеню в Нью-Йорке – В моем крохотном детстве она уже привозила меня в Нью-Йорк, чтобы я посмотрел метро, Кони-Айленд, «Рокси» – я в пять лет заснул в трагическом метро погребенных людей, трясясь из стороны в сторону в черном воздухе ночи.
Хорэс Манн платил мне стипендию, которая покрывала большую часть моего обучения; остальное зависело только от меня, моего отца, моей матери; осенью я помог школе сильной рекламой в газетах – там было 10–12 таких парней, как я – «незаконных» старшеклассников отовсюду – здоровяки, мы мочили всех, кроме Блэра (0–6), это был скандал – у здоровяков ведь тоже свои любови, бурливости и печальности шестнадцати лет.
– Вот теперь ты устроен, – сказала мне мама, когда мы гуляли по прекрасным чистым залам, – купим тебе хорошее новое пальто, чтобы в таком местечке ты хорошо выглядел, здесь же так прелестно! – В своем тайном сердце мама была уверена, что я стану крупным директором страховых компаний. Совсем как при Первом Причастии, я для нее был ангелочком с чистым будущим.
Она вернулась домой, все посылали друг другу гигантские письма – Чтобы приготовиться, я украсил свою комнату у бабушки старыми пыльными книгами из погреба – Я серьезно просиживал на вымощенном плитами дворе с цветочками и деревянным заборчиком, иногда со стаканчиком чего-нибудь вроде имбирного лимонада, и читал «Жажду жизни»[73], жизнь Ван Гога, которую выудил из мусорного бака, и весь день наблюдал за огромными зданиями Бруклина: сладковатый запах копоти и другие ароматы вроде пара от большой кофейной урны под мостовыми – сидел на качелях – по ночам здания сияли – далекий поезд с истошными воями на глубоком горизонте – меня схватывал страх – и недаром.
Я начал ходить на футбольные тренировки, но иногда сачковал, чтобы в одиночестве заруливать в кино на Таймс-сквер, пить огромные молочные коктейли за 5 центов, невозможно взбитые, будто вата, пьешь иллюзию жидкости, точно сам вкус Нью-Йорка – Долго гулял по Гарлему, сцепив за спиной руки, с огромным интересом разглядывая все в ревущих сентябрьских сумерках, ни малейшего представления о пугающих сложностях, что позже возникнут у меня в уме по поводу «Гарлема» и людей с черной кожей – Получал письма от Джи-Джея, Скота, Елозы и Винни – Джи-Джей писал:
Всю дурость побоку, Загг, я просто, наверное, еще не свыкся с мыслью, что ты уехал. Иногда выхожу с рынка Парента и говорю: «Ну, схожу-ка я к Джеку, послушаем „Клуб 920“», – а потом вспоминаю, что тебя нет. Хотя, с одной стороны, я рад, что ты в Нью-Йорке, Загг, потому что здесь хуже, чем в пустыне Сахара. Я имею в виду, что все мертво. Одно и то же каждый день изо дня в день. Монотонность в лучшем виде. В этом году я пойду в школу уже как выпускник, Загг, или, по крайней мере, если не передумаю, то пойду. Ма обещала, что постарается изо всех сил, чтобы отправить меня в колледж, если я пойду. С тем, как все сейчас обстоит, возможность слабая, но я надеюсь на лучшее. Ну, вот примерно и все, Джек, только не забудь передать своей маме от меня большой привет. [Он думал, что она по-прежнему со мной в Нью-Йорке.] А я надеюсь, что удача с тобой будет во всем.
Твой Приятель ГасСкотти, сидя за материнским круглым столом у печки на своей бурой кухне, писал: «Привет, Заггут Малявка: Ну, у меня —» и рассказывал о своей работе – «поэтому когда я опять выйду в дневную или еще лучше —» а потом говорил о Елозе таким образом, что мне становилось видно: очень много чего вымочило дождем с тех пор, как Мэгги отвергла меня в милом Лоуэлле, уже заполнялся новый тоскливый бочонок, и в нем грозил утопнуть целый мир.
Кстати, Елоза ушел из Машинистов и сейчас ищет работу литейщика. Чокнутый он. Надо было держаться за Машиниста, но, Загг, ты видал когда-нибудь парня, который так робел бы просить работу. Сегодня утром я узнал, что «Алмазным Инструментам» нужен человек на телефонную работу. Я пошел и взял с собой Елозу, и когда мы пришли встретиться с боссом, знаешь, в такой здоровенный кабинет, Елоза сразу захотел повернуть назад, поскольку боялся, что работа окажется ночная, а ведь он этого даже еще наверняка не знал, Загг, поэтому мне пришлось сделать вид, что работа нужна мне, а Малыш Сэм просто списывал у меня, когда мы заполняли одну и ту же анкету, и Бельг ни единого слова не сказал. Говорю тебе, Джек, ему надо языком молоть, чтобы работу получить, а если он так себя вести будет, кранты ему и крышка. Надо будет как-то вбить ему это в голову. Ладно, я еще получу от тебя весточку, Джек, а ты – от меня, поэтому сейчас я скажу спокойной ночи, поскольку второй час четверга приближается, и примерно через 15 часов я получу $29,92 за свои удовольствия прошлой недели. Твой кореш, СКОТТИ,
Пиши СкорейИддиёт, из Коннектикута, куда он уехал на работу: «Здоро Во пацан!»
Винни писал так же, как говорил, что видел, то и калякал.
Он попробовал всяко, как только мог, а когда мы с ней закончили, ей еще хотелось, Загг, поверь мне, пожалуйста, я в жизни никогда не видал такую горячую тетку, просто кролик, а не баба, к тому же ты ее хорошо знаешь. Ее инициалы Б. Г., и она живет рядом со мной, не хочу писать ее фамилию полностью на бумаге, но ты знаешь, о ком я. Елоза и Скотт увалили этим несчастным жмурикам показывать, как надо. Ну, вот такая у нас жизнь, наверное. Альбер Лозон по-прежнему ходит в Общественный Клуб в полпятого каждый день, чтобы наверняка уже там быть, когда заведение откроют старый добрый Бельг – [Елоза начал играть в бильярд по серьезу зелеными вечерами]. Ладно, дурила старый, наверное это пока все не тяни с ответом.
ВИННИ
Переверни
Другая сторона
p. s. Надеюсь, ты себе достаточно попок оттопыриваешь, пока ты там, а у меня поговорка такая: «ничего не сравнится с очень хорошим свежим кусочком мяса, чтобы освежиться», поэтому Е – Друг мой Е – пока не надоест, а потом Е – еще немножко
Ах Ты Е – чка Эдакая
Щасспир
Е – ВСЕХ
Смилуйся над следующей девчонкой которую снимешь.
Я пролетел сквозь футбольный сезон со свистом, на полях прихотей и осенней золотой вопящей славы разрывались фиесты – и 7 ноября ни с того ни с сего, когда я уже весь обустроился и был способен на раздражение, когда влился, благословился, отфыркиваясь от невообразимостей своей новой жизни, новых банд, новых Новых годов – когда на маленьких конвертиках для памятных записок царапал «как работает Керески» или «Защита Гарден-Сити» (изучить диаграмму команды противника) или «$5 лабораторная зарплата» или «в метро выписать формулы по математике» – и у меня завелось примерно полсотни чокнутых вопящих друзей, которые карабкались на высоченный холм от самого метро до школьного дворца красными утрами, и их вечно преследовали новые птицы – вуаля – бац – приходит письмо от Мэгги, и на обороте конверта (словами такими же призрачными, как тачдаун для покойников) значится: «Мэгги Кэссиди, 41, Массачусетс-стрит, Лоуэлл, Массачусетс».
Джек!
Скажу сразу, кто тебе пишет, – это Мэгги. Просто если ты захочешь сразу порвать это письмо.
Тебе, наверно, смешно, что я тебе пишу. Но это неважно. Я пишу, чтобы узнать, как ты там и как тебе нравится школа. Как это место вообще называется?
Джек, может, ты попробуешь простить меня за все, как я с тобой поступала? Ты, наверно, смеешься надо мной, но на самом деле я серьезно.
Примерно 2 недели назад в городе я встретила твою маму и сестру. Я только рот открыла и остановилась бы поговорить с ними, если б мы с тобой в то время ходили вместе, но мне стало стыдно, а вдруг они меня спросят, пишу ли я тебе, я бы и не знала, что ответить.
Джек, можно мы помиримся, мне так ужасно жалко, что я так с тобой поступала.
