Так Марджери и Том остались одни-одинёшеньки на всем белом свете, и некому было о них позаботиться. Родители их лежали в одной могиле; и теперь, казалось, никто, кроме Отца небесного, который оберегает всех сироток, не мог пожалеть и приласкать детей, оставшихся без крова».
Пенни зарылась поглубже в постель.
– Няня, почему Бог допускает такое!
Руфь какое-то время молчала:
– Это просто книжка, милая. Люди чего только не навыдумывают.
– Но ведь такое может случиться, правда?
– Ты так прекрасна, деточка… – прошептала Руфь, словно вспоминая полузабытое стихотворение. – Они должны увидеть, как ты очаровательна… Они полюбят тебя так же сильно, как я.
Погрузившись в глубокое молчание, Пенни решительно захлопнула книгу.
– Поцелуй меня, няня. Пожелай мне хороших снов.
Фрэнсис расспрашивала всех, кого можно, но Мартину купил человек не из светского общества. Её покупателем оказался фермер с Возвышенностей, у которого не было никакой родни в Низинах.
Пытливость Фрэнсис была вознаграждена в один августовский день, когда певчие птицы примолкли от зноя и тень не спасала от жары. Капли пота падали на письмо от троюродной или ещё более дальней кузины по материнской линии, которая передавала самые горячие приветы и выражала надежду, что они когда-нибудь выберутся с визитом из своего скучного окружения на Возвышенностях и навестят большой и опасный город, о котором она столько наслышана. Чернила расплывались от каплель пота, и Фрэнсис положила письмо на ротанговый столик рядом со стаканом чая. Она не успела собраться с духом, когда на крыльце появилась Руфь.
– Пенни заснула.
Фрэнсис, коснувшись письма, твёрдо посмотрела в глаза своей служанке.
Руфь впилась взглядом в сложенный лист, словно в нём была последняя надежда.
– Мартина?..
Она прочла ответ на лице миссис Раванель.
– Я знала, что так и есть. Знала, что моей Мартины уже нет. Ни один ребёнок долго не проживёт без мамы. Дети ужасно быстро возвращаются на небеса. Только мамы могут удержать их здесь.
Фрэнсис встала, чтобы обнять её, но Руфь подняла руку.
– Нет, миссас, – сказала она. – Мне ничего не нужно. Я ничего не хочу.
– Руфь, я…
– Да, миссас. Я вам очень благодарна. Мы обе.
Конец лета на просторных гостеприимных верандах старого загородного дома прошёл в жаркой духоте и прискорбии.
Как-то рано утром, когда Фрэнсис ещё была в халате, она услышала гиканье патрульных, которые схватили сбежавшего жокея Джека, Хэма, ожидая за его поимку награды в пятьдесят долларов. Раздосадованная, она пустила их в дом. После второй рюмки коньяка солдаты с фамильярным хохотом предложили заковать беглеца в цепи. Может, они собирались предложить ему «отведать сахарку»?
– Не думаю, что это необходимо, – возразила Фрэнсис.
Патруль ускакал на восток, где поднималось палящее солнце.
– Объясни, Хэм? Разве мы несправедливо с тобой обращались?
– Нет.
– Тогда почему? Проклятье! Отвечай же!
– Господин Батлер продал мою Марту на юг. И не сказал, куда её увезли.
Двумя месяцами раньше Хэм стал жить со служанкой с плантации Броутон.
– Господин сказал, что Марта «дерзит», поэтому её увезли. Делайте со мной что хотите, миссас. Можете высечь или продать меня или ещё что-нибудь. Моё сердце разбито, я хочу умереть.
Терпение Фрэнсис лопнуло:
– Как ты смеешь считать себя единственным с разбитым сердцем!
Джек купил четырёх скакунов в Теннесси и выгодно продал их. И зачем только морочиться с рисом? Заниматься плантацией было ему не по душе. Да, он каждое утро обходил её. Да, он нанял хорошего надсмотрщика. Да, он знал, что надо починить плотину. Да, он поговорил с Лэнгстоном насчёт Марты.
– Ну поговорю я с ним. Лэнгстон от этого не изменится. Но всё-таки поговорю.
– Может, ты купишь Марту?
– Лэнгстон запросит больше, чем она стоит, – фыркнул полковник. – Больше, чем за неё запросит перекупщик. К чему нам ещё проблемы с прислугой?
– Ты прав, Джек, но когда ты найдёшь отличного скакуна, тебе понадобится наездник.
Джек купил Марту, и Хэм пообещал, что выиграет в следующих гонках, господин Раванель может держать пари.
Улыбка не сходила с лица Руфи. Она вся высохла, грудь опала. Она ходила так, словно каждый шаг причинял ей боль, но улыбка не сходила с её лица. Самые радостные вести она сообщала потухшим, безразличным тоном. Хозяйка дома и её служанка жили в одном доме, чужие друг другу. Они старались ходить так, чтобы не пересекаться. Но вот наступил момент, когда терпение Фрэнсис кончилось:
– Руфь, тебе надо есть. Ты должна набраться сил. Ты нужна Пенни.
– Или что, миссас? – ответила Руфь со страшной улыбкой. – Отправите меня отведать сахарку? Я слишком много оставила по ту сторону реки. Я так одинока.
Джек был в отъезде где-то в Северной Джорджии, когда Пенни свалил очередной приступ лихорадки.
– Редкий случай, – заметил доктор. – Но молодой организм должен справиться.
Хэм повёз Фрэнсис на плантацию Броутон, где она разыскала Долли, которая прислуживала в лечебнице.
– Няня Руфь хочет умереть, – прямо сообщила она.
– Господь хочет забрать Руфь?
– Похоже… похоже, нам придётся попросить Его подождать.
– Нет, миссас, – нетерпеливо возразила Долли. – Об этом мы просим духов, которые имеют дело с Господом. Они стоят между.
Фрэнсис решила, что Долли имеет в виду «выступают посредниками», но, видимо, ошиблась.
– Вы можете?..
– Я послушная христианка, миссас, – решительно отказалась Долли, – и колдовскими штучками не занимаюсь.
– Моя Пенни… я… – запнулась Фрэнсис и добавила не своим голосом, словно некий дух заговорил в ней: – Если Руфь умрёт, моя дочь умрёт тоже. Это я знаю точно.
Долли, вздохнув, пообещала сделать всё, что в её силах.
Хэм повёз женщину в город, чтобы занять денег и сделать необходимые покупки, и их не было до темноты. Наконец, появившись на крыльце с мешком из-под муки под мышкой, который был набит загадочными предметами и издавал резкий, неприятный запах, Долли спросила Фрэнсис:
– Вам нужна моя помощь?
Эта старуха с беззубой улыбкой остудила протестантский дух миссис Раванель.
– Без чьей-либо помощи мне не обойтись.
– А… а что же Хэм? Один из ваших… ваших.
– Хэм…
Фрэнсис совсем забыла о нём.
– У него от любви голова пошла кругом. Только о жене и думает. Ведёт себя как глупец.
Когда Марта, не обезумевшая от любви жена Хэма, закрыла дверь за Долли с Руфью, Фрэнсис, которая иногда на Рождество выпивала стаканчик шерри, налила себе полный бокал тёмного виски, привезённого Джеком из Кентукки.
После второго бокала она, будучи христианкой, уже спокойно могла не думать, что это за чрезвычайно странные звуки доносятся из-за двери, равно как не придавать значения монотонным напевам и многочисленным голосам.
Она отправилась в спальню Пенни и заснула на стуле подле кроватки дочери.
Утреннее солнце окрасило реку в дымчато-розовый цвет, а в комнату старого дома сквозь закрытые ставни пробился одинокий лучик. Фрэнсис, резко очнувшись, приложила руку ко лбу дочки. Лоб оказался холодным. Широко раскрытые голубые глаза с удивлением смотрели по сторонам.
– Мама, воды!
Фрэнсис налила воды из кувшина, стоявшего на тумбочке у кровати, и помогла Пенни напиться.
– Мне снились странные сны… – проговорила девочка. – Но я никак не могу вспомнить…
Слеза скатилась по щеке Фрэнсис.
Она переодела дочурку в свежую ночную сорочку.
– Фу, – засмеялась Пенни. – Как от меня плохо пахнет!
Фрэнсис распахнула ставни, и свежий ветер с реки ворвался в комнату.
– Я так благодарна.
Пенни скорчила рожицу:
– Чему ты так благодарна?
– Чуть позже искупаемся, милая.
Взяв чайник, Фрэнсис постучалась в дверь Руфи. Внутри раздался какой-то шум. Кто-то заворчал, ноги зашлёпали по полу.
В дверях показалась Долли в небрежно накинутой рубашке и с распущенными косами. Лицо её смягчилось, словно она провела ночь любви. В комнате было темно, шторы и ставни закрыты. С настенных подсвечников свешивались странные предметы, в воздухе стоял резкий запах мускуса. Трудно было понять, одна женщина или две лежали в постели Руфи.
– А вот, кажись, и снова утречко, – проговорила Долли. – Миссас, вы скажете Хэму отвезти меня домой? Я слишком устала, чтобы идти пешком.
– Как там Руфь?
– А, Руфи осталась с ними попрощаться. Они не уйдут, пока с ними не попрощаешься. Это мне чаёк?
И Долли, взяв чайник, закрыла дверь.
Фрэнсис помогла Пенни спуститься на веранду, где кухарка подала ей тарелку с овсяной кашей. Девочка принялась есть её с таким удовольствием, словно ничего вкуснее в жизни не пробовала.
Они целый час или даже два наслаждались этим утром, ни на минуту не прекращая радоваться ему.
Хэм пошел запрягать, чтобы отвезти Долли домой.
