Рыжей Эмме повезло, ее не успели зачислить в антисоветчицы и выписать из санатория по всем правилам. За несколько дней до начала чистки ее отправили под Уфу, на кумыс. Семен Быковский провожал Эмму до автобуса, прощание их было грустным. Рыжая Эмма совсем исхудала, вязаная кофта висела на ее плечах, как на вешалке. Надежды на то, что башкирский кумыс вылечит и спасет, почти не было. Семен долго смотрел вслед уходящему автобусу, гадая о том, суждено ли им когда-нибудь встретиться. И все-таки ей повезло: угоди она под выписку, дорога в Уфу была бы для нее закрыта. Вот и говори после этого, что судьбы нет, а есть только диалектический материализм.
Подготовка тубплиеров к выписке шла меж тем полным ходом. Врачи готовили медицинские характеристики, Бубуев сочинял письма по месту службы наказуемых, а завхоз помечал галочками в бегунке, сдано ли в сохранности казенное имущество, которым пользовались в санатории опальные больные: простыни с одеялами, библиотечные книги, бутылки-плёвки, стеклянный графин для воды со стеклянной же пробкой. Надо было и с рентгеном легких успеть, и кровь обязательно сдать на анализ. Все честь по чести, чтоб комар носа не подточил. На дворе новые времена – оттепель, а не какой-то там ледовитый зусман культа личности. И благо советского человека, пусть даже и туберкулезника, превыше всего – если он, конечно, не сидит за решеткой, а чудесным образом находится на свободе.
Выписка Быковского Семена, художника, и всей его банды не составляла, таким образом, никакого труда. Бюрократическая процедура, хоть и была сведена к минимуму, никак не коробила наблюдателя и не вызывала сомнений в соблюдении установленного порядка. Решение о выписке, по указанию Бубуева, было передано приговоренным регистраторшей Региной с медовыми волосами под расписку. Вызывать тубплиеров на ковер для разноса и беспечального прощания директор не пожелал – слишком много чести, а вот золотоволосую Регину вызвал и приказал ей передать выписные бумажки молча, без охов и без ахов, и вообще держать рот на замке.
И только в одном-единственном случае простое, казалось бы, дело обросло сложностями: лечащий врач Галина Викторовна Старостина наотрез отказалась подписывать документы на выписку больного Гордина Владислава Самойловича.
– Что значит – отказываетесь? – брезгливо глядя мимо Старостиной, осведомился директор. – Кто вас спрашивает?
За своим директорским столом, на фоне переходящего Красного знамени, Бубуев выглядел внушительно. Со столешницы, покрытой листом толстого стекла, расположившись по соседству с чугунным чернильным прибором, неподкупно глядел на Галину Викторовну горный орел, вырезанный из дерева осетинскими умельцами. Коричневые перья орла были подогнаны одно к другому без пробелов, как рыбья чешуя. Вызванная для разъяснений Старостина оказалась в кабинете директора впервые.
– Мы готовим Гордина к операции, – сказала Галя. – Несвоевременная выписка ставит его жизнь под угрозу. Я не подпишу.
– Да вы знаете, что он натворил, этот Гордин? – Бубуев понизил голос до шепота: – Ваш больной занимался здесь антисоветской деятельностью. А теперь, когда он разоблачен органами, вы мешаете окончательному решению вопроса. Вы покрываете антисоветчика! Вам придется за это ответить.
– Не подпишу, – повторила Галя. – Я врач, а не милиционер. У Гордина туберкулома верхней доли левого легкого. Вам должно быть известно, что в случае разрушения оболочки все легкое сверху донизу будет обсеменено и летальный исход может наступить в считаные дни.
– А вам должно быть известно, – раскипятился Бубуев, его кавказский акцент стал еще слышней, – что социальный диагноз для нас важней медицинского! Гордон! Кто такой этот ваш Гордон!
– Не Гордон, а Гордин, – поправила Галя и добавила непреклонно: – Не подпишу.
Не исключено, что жизненный путь Гали Старостиной сложится иначе, чем казалось вначале: она не согнется под мусорным ветром времени, не вступит в извилистые ряды кандидатов в члены КПСС, на слабых ногах она выйдет когда-нибудь на московскую Красную площадь с плакатиком «За нашу и вашу свободу!». И никому не известный Влад Гордин сыграет в этой героической драме свою крохотную проходную роль.
– Я вас уволю! – выкрикнул Бубуев. – Тоже мне, цаца!
– Вот заявление об уходе, – сказала Галя, вынимая из сумочки сложенный вчетверо листок бумаги. – По собственному желанию.
В другом отделении сумочки, бережно застегнутом на молнию, лежал почтовый конверт с письмом, полученным накануне. Начальник отдела кадров пятигорской туберкулезной больницы уведомлял доктора Старостину Галину Викторовну, что она принята туда на полную ставку в должности врача-ординатора.
Известие о коллективной выписке тубплиеров не огорчило Сергея Игнатьева, а скорее обрадовало: он ожидал худшего. Посмеиваясь, ганзеец обсуждал с Семеном Быковским обстоятельства разгрома ордена. Получалось так, что оттепель не достигла еще той жизнетворной температуры, при которой среда не препятствовала бы существованию вольнолюбивых тубплиеров. С другой стороны, перейди хлипкое тепло в палящий жар – и рыцари Самшитовой рощи обуглились бы в пламени подобно магистру Жаку де Моле и его несчастным соратникам. Так что можно было благодарить судьбу за сравнительно благополучный поворот дела, тем более что вся компания выписанных отщепенцев намеревалась не тратя ни часа собрать купленные в магазинчике при турбазе рюкзаки и выступить в давно уже задуманный пеший поход через горы к морю, в Сухуми. Административные меры никак не затрагивали бережно выношенного плана тубплиеров: из Сухуми, полные приятных путевых впечатлений, все они собирались отправиться по домам. Все – кроме Семена Быковского. А Семен, задумавшийся-таки над превратностями бытия, склонен был изменить свой маршрут кардинально. Зачем, почему? Да кто ж его знает: охота пуще неволи. И после отъезда рыжей Эммы в Уфу, на кумыс, охота эта и тоска только усилились.
Слепая, казалось бы, судьба, посмеивались и рассуждали Игнатьев с Быковским, время от времени размыкает веки и демонстрирует отменное орлиное зрение. А как иначе объяснить тот факт, что и осведомитель Миша Лобов подвергся наказанию и был безжалостно выписан? Он-то в чем проштрафился? Но, как видно, и стукачам иногда приходится несладко. Оставалось неясным, действовал ли тут Реваз Бубуев по собственному усмотрению или следовал указанию Галины Борисовны, прикрывающей своего агента от скандального разоблачения. И этот пикантный вопрос занимал тубплиеров.
Как бы то ни было, Мишу Лобова никто не собирался брать с собою в Сухуми: сексот по кодовой кличке Хобот уже сыграл свою роль в этой истории и теперь был волен идти, куда ему вздумается. Может, его пошлют на курсы повышения квалификации или премируют наручными часами «Победа» за двадцать четыре рубля. Черт с ним, с Лобовым.
Подымайтесь и идите! Покидать обжитые места и уходить всегда немного тревожно. Тубплиеры без проволочек назначили час ухода: пораньше утром, тем более что завтрак им уже не полагался. Решили идти без привала до Джуйских озер, а там остановиться на два-три дня в собственное удовольствие. Семен Быковский, ганзеец Игнатьев и Валя, да еще приятная пара мирно отбывших свой санаторный срок молодых свердловчан, Мирон и Лера, к ним примкнула, не убоялась связи с отщепенцами – вот и вся пешеходная группа. А Влад Гордин? С Владом Гординым выходило сложней: выписку его почему-то задержали, не успели оформить вместе с другими и теперь надо ждать. Сколько понадобится, столько и будут ждать: день, два дня – никто по этому поводу справок не давал. Можно и подождать, тубплиеры без Влада никуда уходить не собирались, но с ночевкой возникла неувязка: сегодня еще можно, а завтра в санатории ночевать ни за что не разрешат, тут нечего и просить, и на турбазу, это же понятно, туберкулезных на ночь тоже не пустят. Выход из положения нашел сам Влад.
– А на кой мне эта выписка? – безмятежно спросил Гордин. – На лоб я ее, что ли, прилеплю?
Тубплиеры спорить не стали: не хочет Влад ждать – не надо. Все равно он только до озер с ними пойдет, а потом вернется обратно. Проблема с ночевкой была решена, на душе стало теплей. Решили выходить завтра не позже семи утра.
А Влад Гордин, кивнув товарищам, вышел за ворота Рощи и зашагал через лесок, мимо Ближнего шалаша Казбека в местный колхоз «Орел Октября». Никто в колхозе Влада не ждал.
Найти на усадьбе колхозного конюха не составило труда. Между мужчинами состоялся деловой дружелюбный разговор, в завершение которого Влад вручил колхознику несколько ассигнаций и членский билет Союза журналистов в придачу, в залог. Ни деньги, ни тем более журналистский билет, по разумению Влада Гордина, скоро ему уже не понадобятся.
На обратном пути, у Ближнего шалаша, Влад столкнулся нос к носу с Семеном Быковским.
– С Казбеком хочу попрощаться, – сказал Семен. – Давай вместе зайдем!
