– Слушай, и если ты решишь узнать, я понимаю, консультант по генетике тебе, наверное, сказал, чтобы ты меня не приводила… Но если ты решишь, что для Феликса это слишком, а одна идти не захочешь, я с тобой схожу с радостью, если ты меня возьмешь.
– Спасибо, пап. Я, правда, не думаю, что готова узнать.
– Хорошо. Если и когда будешь готова, я с тобой, – говорит Джо, потирая четвертак. – И я за тебя молюсь, каждый день.
– Спасибо, пап.
У Джо есть шестое чувство, он правду печенкой чует, на много световых лет раньше, чем головой. Он не хочет ничего испортить, поэтому не произносит предсказание вслух, но он бы поставил свой счастливый четвертак и все, что у него есть, на то, что с его девочкой все хорошо.
Господи, пожалуйста, не надо больше.
Сон – это счастливая, мирная передышка от Хантингтона. Когда Джо спит, он не вскидывается непроизвольно, не извивается и не подергивается. Его тело лежит спокойно, в обычном состоянии сна, всю ночь. Судя по всему, хорея надевает туфли для чечетки, только когда есть зрители. Даже дьяволу внутри Джо надо выспаться.
Будильник заставляет его проснуться, и он открывает глаза для нового дня. Он чувствует себя отдохнувшим, перезагруженным, чистым листом. До того как он откинет одеяло, ему все еще тридцать, он молод, готов взять день штурмом, у него хватит сил на все, что случится. Ну же, действуй!
Потом он поднимается, и каждая мышца в его теле кажется жесткой и туго скрученной, словно укоротилась на несколько дюймов. Он согнут в пояснице, он стонет, потирая крестец, его правое колено отказывается выпрямляться, и он вспоминает, что ему сорок четыре. Хромает в ванную. Смотрит в зеркало: ему точно сорок четыре, и он не понимает, как это случилось. Потом пожимает плечами, не собираясь это делать, и вспоминает, что у него БХ. Твою мать.
Он изучает в зеркале свое утреннее лицо с опухшими глазами, словно впервые видит этого человека. Короткие, неприметные каштановые волосы. Никаких признаков облысения. Морщины в углах глаз и заломы, как скобки, обрамляющие по бокам рот. Джо скребет черную, каштановую и седую щетину на подбородке. У него крепкий подбородок, как у отца. Нависающие веки придают ему сонный вид, даже когда он бодрствует. Он придвигается ближе к зеркалу и всматривается в свои глаза. Голубые, как утреннее небо. Материнские.
Ему сорок четыре, и у него болезнь Хантингтона. Каждое утро одно и то же, то же потрясение, то же опрокидывающее душу откровение. Он вздыхает и качает головой, глядя на бедного засранца в зеркале. Бедный засранец в зеркале тоже не может в это поверить.
Джо сегодня в третью смену, вечернее дежурство, и ему нужно выполнить только одно задание из распорядка до начала смены. Он принимает душ, надевает тренировочные штаны, худи «Пэтриотс» поверх полицейской футболки, бейсболку «Ред Сокс» и кроссовки. Патрик еще спит, а Роузи уже ушла на работу.
Она оставила его поилку и тарелку с яичницей с беконом на кухонном столе. Джо берет стакан и отпивает через соломинку. Горячий кофе холоден как лед. Он выпивает все, не обращая внимания на яичницу с беконом, благословляет себя святой водой и выходит из дома.
Он идет к Банкер-Хилл-стрит, переходит ее возле церкви Святого Франциска к лестнице Сорока пролетов. Читает табличку памяти Кэтрин и Мартина О’Брайенов, не родственников.
К мессе у Святого Франциска
Ночью и днем
По Сорока пролетам
В рай поднимались вдвоем.
Джо стоит на краю лестницы, упершись руками в бока, глядя вниз, к подножию крутых бетонных ступеней. Спуск устрашающий, но не настолько внушительный, насколько обещает неверное название. В лестнице на самом деле семь пролетов по десять ступеней каждый. Джо понятия не имеет, как из семи или десяти, или даже из семидесяти получилось сорок. Городские не славятся математическими талантами.
Джо потирает ладони, готовясь начать. Чтобы сделать что-то конструктивное со своей злостью и страхом, Джо бегает по этой лестнице каждый день с тех пор, как выяснилось, что у Меган положительный результат на БХ. Он бегает ради Джей Джея и Меган, чтобы доказать, что может, чтобы утомить демона, живущего у него внутри, чтобы не прекращать бой.
Он бежит вниз, потом вверх, вниз, и снова вверх. Бежит по семи пролетам вверх в третий раз, и в боку у него резко колет. Легкие – словно мешки с гравием. Несется вниз в третий раз, и у него горят ноги. Он продолжает бегать вверх и вниз, наказывая свои мышцы, вымывая ярость из крови.
Это его ежедневный личный сеанс физиотерапии. Сосредоточенность, равновесие, координация, сила, контроль. Он даже принимает к сведению воображаемые советы Колин и Вивиан, своего физиотерапевта, ведя рукой по черным железным перилам, когда спускается и поднимается, на всякий случай. Конечно, в Сполдинге занимается он на мягком, похожем на подушку, голубом мате, и за каждым его движением наблюдают. Джо знает, что ни Колин, ни Вивиан не одобрили бы это его занятие, держится он за перила или нет. Роузи бы это тоже не понравилось. Хорошо, что никто из них об этом даже не подозревает.
Он с готовностью признает, что, оступись он тут, ему, возможно, придется об этом пожалеть. Падение может кончиться переломом ноги или позвоночника, и это надолго уложит его в кровать. Или он может упасть и разбить голову. Свет погаснет. Игра кончится. Не самый плохой выход, учитывая все варианты. Офицер Джозеф О’Брайен погиб на этих Сорока пролетах, его дороге в рай. В этом есть что-то маняще поэтическое.
Но он не упадет. Он может справиться. Несмотря на непроизвольное подергивание всего тела, когда он бежит, он контролирует ситуацию. Он сосредоточен на точности каждого шага, даже когда устает, на том, как ставить и поднимать ноги, как со стуком опускать стопу на бетон, создавая устойчивый барабанный ритм, отдающийся эхом во всем теле, вдохновляющий его, подбадривающий, несмотря на жжение под ребрами и уставшие ноги. Продолжай. Не прекращай бой.
Он устал, он задыхается. Он призывает на помощь бунтарский дух Патрика. «Эти демоны не знают, на кого хлебало раззявили». Он думает о Кейти, и у него открывается второе дыхание, силы прибавляются. Он взбирается на пролет за пролетом, держа ровный шаг ради Джей Джея и Меган.
Он представляет себе мать, пристегнутую к коляске, в слюнявчике, медсестра кормит ее с ложки. Его память пускается в галоп от этого воспоминания и других, схожих с ним, и мчится быстрее и упорнее, чем его ноги по ступеням. Его мать хрюкает, как животное, не в силах выговорить членораздельные слова. Его мать в шлеме, а медсестра пытается усадить ее на горшок. Его мать весит сорок килограммов. А потом его мозг становится фокусником и – абракадабра! Вместо матери Джо теперь видит себя. Джо в инвалидной коляске, Джо в слюнявчике и шлеме, Джо, которого кормят, моют и сажают на горшок, Джо, не способный сказать Роузи и детям, что он их любит.
Последняя мысль заставляет его выкашлять из легких весь воздух. Он взбегает по следующему пролету, не в силах дышать, его сердце колотится в голове, как барабан. Вот его будущее. Вот куда он движется, и убежать от этого нельзя.
Но еще не сейчас, напоминает он себе. Не сегодня. Легкие требуют воздуха, и кислород врывается внутрь, питая истощенные мышцы. Джо просит ноги толкаться сильнее. Они отзываются. Сегодня он не в инвалидной коляске. Сегодня он жив и здоров.
Стайка мальчишек-подростков собирается у подножия лестницы, все с крутыми бандитскими рожами и в штанах, спущенных ниже трусов. Джо никак не возьмет в толк, что такого крутого в нижнем белье. Бестолковая пацанва. Они пялятся на него, их тоже раздражает, что он вторгся на их территорию, им противна хорея Джо, они хотели бы, чтобы этот потный странный старик убрался на фиг с их лестницы. Джо ощущает укол смущенного понимания, каков он, но он отталкивает это чувство. Он будет продолжать, как бы это ни выглядело, смотрит на него кучка шпаны или нет. Он думает, не спросить ли у пацанов, почему они сегодня не в школе, но решает их не трогать.
Утро холодное, декабрь, чуть выше нуля, но от Джо пар идет. Он вытирает скользкий от пота лоб. Решает сделать короткий пит-стоп после того, как спустится на пролет, чтобы снять капюшон. И тут его пятка промахивается мимо ступеньки и уезжает прочь. Его сердце и легкие прыгают, да так и остаются в груди в подвешенном состоянии, словно потеряли вес. Он падает. Он даже не успевает ни о чем подумать, а его рука тянется к перилам. Сначала она соскальзывает, потом хватается, выкручивая ему плечо, но уберегая тело от удара о бетон и падения с Сорока пролетов.
Джо замирает так на пару секунд – свисая с перил, зацепившись за них одной рукой, лежа на животе с выброшенными на несколько ступеней вперед ногами, – и ждет, пока его сердце успокоится. Потом отпускает перила, перекатывается и садится на ступеньку. Глядя вниз и потирая плечо, он считает ступени. Тридцать пять. Это было бы больно. Мальчишки смотрят на него без выражения, без сочувствия и молчат.
