«Какой же я идиот! Ведь знал, как больно оказаться брошенным через месяц или через шесть лет! А как же, должно быть, больно, когда тебя бросают после десяти проклятых лет и уходят, забрав трех дорогих тебе маленьких девочек?
До чего же все чертовски плохо. Может быть, я не смогу это сделать вообще никогда». Ему стало плохо от одной только мысли, что Джоли тоже бросит его, украдет детей и увезет их на другой край земли. Он почувствовал, что вот-вот упадет на колени под этим кипарисом и согнется дугой. И вдобавок его стошнит.
Он глубоко вздохнул, сильнее прижался спиной к камню и стал задумчиво смотреть на море, вдыхая запахи кипариса, солнца и древности. Его поразили собственные мысли о вечности, бесконечной выносливости моря, вековой стойкости камня. Putain, non[99]. «Я-то уж точно не уползу от страха в свое кухонное звериное логово и не буду размышлять там о своих ранах, пока не умру в одиночестве».
– Возможно, твоей матери и не нравилось, – уверенно сказал он, – но тебе-то, Джоли, нравится.
Она впилась пальцами в каменную стену и внезапно повернулась к нему лицом. Ему показалось, что он никогда не видел никого прекраснее Джоли, сидящей в тени кипариса на фоне морской сини. Хорошо было бы иметь с собой фотоаппарат. На тот случай, если ты больше никогда не увидишь ее такой.
– Ты любишь еду. Знаешь ведь, что любишь. Любишь приходить в мою кухню. Любишь, когда я кормлю тебя. А я люблю тебя кормить. Вероятно, мы могли бы построить на этом целую жизнь. Счастье каждый день.
Он увидел, как при словах «целую жизнь» ее глаза распахнулись. Опять он действует слишком быстро, черт возьми. Никогда он не научится сдерживать себя так, чтобы другие могли его выдержать.
Ну и ладно. Он ринулся вперед.
– Тебе нравится, когда я страшен. Ты… играешь с этим. Даже наслаждаешься.
Ее губы застенчиво изогнулись.
– Ты похож на маршмеллоу, только большого размера, Габриэль. Это уж точно не страшно.
Он был немного обижен тем, что не страшен ей, особенно после того, как чуть не ударился головой о потолок, когда она прошлой ночью выскочила из темноты и вспрыгнула ему на спину.
– И ты любишь быть одна. Ты сама говорила. Ты любишь свернуться клубочком и провести в тишине хотя бы несколько часов в день, размышляя о собственной работе. И чтобы тебя в это время никто не тревожил. Может, баланс между моей и твоей работой разрешит твою проблему с мужчинами и удовлетворит твою потребность в личном пространстве?
Ее губы искривились сильнее, а глаза стали очень зелеными.
– Тебе даже нравится ритм моей жизни, насколько я мог это понять. Я никогда не просил тебя вставать в пять тридцать и не спать до полуночи ради меня. Ты просто сама так поступаешь.
Она пожала плечами.
– Я всегда была такой. Это началось, когда я была еще подростком. – Ее взгляд скользнул в сторону, потом она опять посмотрела ему в глаза. – Когда приходила к отцу.
В его жизни ничего не может быть хуже, чем остаться в долгу у Пьера Манона за то лучшее, что случилось в его жизни, то есть за дочь Пьера Джоли.
– Вот. Видишь? – Габриэль поднял руки, как бы открывая себя для Джоли, и его сердце опять забилось слишком быстро. – Я думаю, мы идеальная пара. – Если, конечно, забыть о том, что она дочь той женщины, которая показала ей, как можно бросить мужа даже после десяти лет супружеской жизни. Он оттолкнул предательскую мысль и продолжал держать свои руки вытянутыми вверх, хотя его сердце жалобно умоляло спрятать его в ладони и убрать в какое-нибудь более безопасное место.
Неужели все это казалось ей таким отвратительным?
Putain, маршмеллоу? После всех тех прекрасных блюд, которые он показал ей, маршмеллоу было лучшим сравнением с его сердцем, какое она смогла придумать? Проклятие, она же кулинарная писательница!
– Если пренебречь тем, что именно сейчас я нужна отцу, который живет в Париже и кого ты, конечно, ненавидишь, – с трудом сказала Джоли и вздохнула.
Проклятие! Ну, как ему решить эту проблему?
Немного позже Габриэль снова сел за руль, и они отправились еще выше в холмы. Извилистая, как спагетти на тарелке, дорога превратилась в настоящий серпантин, состоящий из одних поворотов, будто из макарон-колечек, и в голове Габриэля возникли мысли о скручивающихся, вращающихся струях расплавленного сахара, которыми можно украсить нечто восхитительное. Они въехали в parc naturel[100] и остановились на парковке.
Он растянулся на склоне, впитывая чистое яркое небо, на что редко мог выкроить время в остальные дни недели. Джоли села рядом, обхватив руками колени. Может быть, пыталась набраться храбрости и сказать, что любит его? Она глубоко вздохнула, и его сердце с надеждой вспыхнуло против его воли.
– Он так подавлен, – тихо сказала Джоли, а его сердце врезалось в чертову стену и грохнулось на землю. Проклятие! Не надеть ли на свое сердце защитные доспехи или что-то в этом роде? – Он в депрессии с тех пор, как потерял третью звезду и перестал работать.
Габриэль молчал. Ему и самому пришлось очень нелегко, когда Пьер уволил его. Вдобавок это произошло всего через несколько недель после того, как его бросила девушка, – бросила из-за того, что он отдавал всего себя своему шеф-повару. Прошло несколько месяцев, прежде чем Габриэль разозлился достаточно сильно, чтобы собраться с силами и снова начать борьбу. Хотя, честно говоря, ему иногда хотелось, чтобы у него было больше времени на раздумья и жалость к себе. Однако в то же самое время Даниэль и Лея попали в столь отчаянное положение, что он едва ли мог сидеть и залечивать свои раны, не обращая внимания, что ресторан его кузенов рушится из-за неожиданной, как землетрясение, смерти великого шеф-повара. Габриэль искренне восхищался Анри Розье. Даже когда Габриэль был ребенком, ему позволяли приходить в кухни Анри, где он с упоением наблюдал за работой поваров. Потом Габриэль стал учеником Анри, и именно благодаря приобретенным у него знаниям, умениям и навыкам смог стартовать, как ракета, в Париже, когда в девятнадцать лет получил свою первую самостоятельную работу.
И он преуспевал, пока Пьер Манон не уволил его. И нельзя не признать, что из-за этого у Габриэля полностью отсутствовало сочувствие к Пьеру, когда тот потерял звезду. Слова «злорадное удовлетворение» намного лучше описывали тогдашние чувства Габриэля. А потом пришло еще и отвращение с закатыванием глаз, когда Пьер еще и сдался. Габриэлю даже хотелось отправиться в Париж и вытрясти дурь из этого человека – вытрясти физически, собственными руками, схватив пожилого повара за плечи. Но Пьер потерял все права на то, чтобы Габриэль спасал его. Поэтому тогда он просто засунул кулаки под мышки, чтобы удержать руки от действий, и сердито смотрел на компьютер, с помощью которого мог бы купить билет на поезд, и думал: «А вот хрен тебе с маслом. Ты не заслужил моей помощи».
Конечно, потеря звезды могла повлечь разрушительные последствия. Потерять звезду гораздо хуже, чем потерять работу. Габриэль интуитивно чувствовал, что Пьер может провести год на сафари в Африке или сделать что-то еще, но все же в конце концов возвратится и будет бороться.
– И теперь… – Джоли тяжело вздохнула. Она выглядела так печально и отчаянно, будто не знала, что делать.
Ну конечно, она действительно не знает, что делать. Она и должна чувствовать отчаяние из-за того, что говорит с ним о своем отце.
– Я пытаюсь чем-то заинтересовать его. И, знаешь, он не так уж и плох. Посмотрел бы ты на тех, кто лежал с ним в больнице. От одного их вида хотелось разрыдаться. А он вполне мог бы уже восстановиться полностью, но, похоже, просто решил сдаться. А я не могу противопоставить его безволию свою волю.
– И что будешь делать? – резко спросил Габриэль. – Если так и не сможешь противопоставить его безволию свою волю? – Бог знает сколько раз он сам противостоял Пьеру Манону, но противостояние таких титанических характеров каждый раз приводило только к огромным сопутствующим разрушениям и страшным мигреням.
– То же, что и раньше. Буду продолжать работать над кулинарной книгой. Буду по-прежнему пытаться вовлечь его в работу над некоторыми рецептами, потому что… ну, я где-то читала, что людям полезно заново переживать то, чем они гордятся. Кулинарная книга для него – это альбом его достижений!
– Так вот для чего ты начала писать кулинарную книгу, – тихо сказал он, – чтобы показать отцу, как ты им гордишься.
– Что ж, мне и самой нравится работать над книгой, – смущенно произнесла Джоли. – Наконец-то я могу погрузиться в мир шеф-поваров, оказаться в самой его середине. Это так удивительно. Но… может быть, да. Немного и того и другого. Может быть.
– А что ты делаешь, когда он говорит «нет» работе над рецептами?
– Тогда я делаю перерыв. Но не давлю на него, так как не хочу, чтобы у него был лишний стресс. Его кровяное давление…
