Он поднес теплую, уже не обжигающую ложку прямо к ее губам, так что ей пришлось сжать их, чтобы напиток не попал ей в рот.
– Надо же проверить, правильно ли получилось?
Что он мог ей пожелать? Ей так страстно захотелось проглотить содержимое этой ложки, что, окончательно перепугавшись, она взмахнула рукой, да так резко, что шоколад выплеснулся из ложки на стол, забрызгав ее рукав.
– Не желаете? – Он выключил горелку и повернулся, встав боком почти что вплотную к ней. – Кстати, Магали, вы догадались, почему я не мог позволить Кристофу тесниться с вами на этой кухне?
Это воспоминание больно кольнуло ее, и она сурово свела брови.
– Это не ваша кухня.
Филипп взял ее за руку.
Она вздрогнула всем телом. Смущенная столь очевидным откликом, Магали склонила голову, отворачиваясь от него. Ей отчаянно захотелось, чтобы закончилась наконец между ними эта борьба самолюбий, чтобы они могли просто скомкать ее и выбросить в мусор, как ненужный оберточный лист бумаги. Если бы он вел себя по-другому, она могла бы уступить ему прямо сейчас… Но – если бы он вел себя по-другому, ее не тянуло бы к нему так сильно!
Завладев ее пальцами, он обвил ими свое запястье. Через мгновение она почувствовала, что он прижал подушечку ее большого пальца прямо к месту, где обычно прослушивается пульс.
В то самое место на своей руке, где он утром держал свой палец на ее кисти, изучая по биению сердца ее реакцию на их случайную встречу. Бешеная скорость ее пульса тогда вышла из-под контроля.
Она чуть сместила палец, так же, как он сделал утром…
С тихим стоном он качнулся в ее сторону.
Магали, отбросив смущение, нашла глазами его глаза. Ее обезоружила эта откровенность признания и доверенная ей уязвимость. Помимо воли она потянулась к нему, уткнулась носом в ямку у основания шеи и с наслаждением вдохнула карамельный запах.
Она, обожавшая шоколад, вдруг с наслаждением почувствовала, каким солнечным и замечательным теплом веет от его надежной груди.
Обняв ее свободной рукой, Филипп мягко прижал ее голову к своей груди, а свою – закинул назад, дав ей почувствовать упругую плоть открывшихся ей его шейных мышц. Пульс под ее пальцами продолжал развивать скорость. И это столь откровенно представленное ей доказательство его уязвимости… разрушило разделяющую их стену самолюбивой гордости, и стена эта, подобно тонкой бумаге, скомкалась и упала к их ногам.
Магали сильнее прижалась к нему, ощущая мягкое, невыразимо сладостное облегчение. Как же она выдерживала прежде столь жесткое противостояние? Как ей удавалось поддерживать себя в состоянии борьбы?
Ее пальцы скользили вверх по его груди, поглаживая и исследуя живую плоть, заставляя ее испытывать при этом неимоверное удовольствие. Точно его создали специально для ее пытливого изучения. А жар его тела, казалось, мог растворить бесследно любой ночной холод.
Тихое урчание завибрировало в ее ушах, когда он, склонившись навстречу ей и зарывшись лицом в ее волосах, попытался приподнять ее голову. И неожиданно малый рост стал ее преимуществом. Сейчас он весь был открыт перед ней, и она могла спрятать лицо, прижавшись к его груди… могла попробовать на вкус его карамельную плоть.
Едва почувствовав прикосновение влажного ласкающего языка, Филипп судорожно сжал руки в объятии. С нежной силой прижавшись к ней, он вдруг оторвал ее от пола и закружил, продвигаясь к единственному удобному месту на этой освещенной теплым светом кухне, где их не могли бы заметить с улицы – к заветной дверце в задний дворик.
– Магали…
Голос Филиппа прозвучал с хрипловатой резкостью, он обдал ее страстным дыханием, а его руки проскользнули ей под тунику. Его жадные пальцы пробежались по ее ребрам, и Магали вздрогнула.
Вкус его кожи на языке оказался замечательно нежным, но вовсе не напоминал карамельную сладость, а отличался какой-то необычайно живой силой. Он опять попытался поднять ее голову, однако она опять воспротивилась. Ей так нравилось пребывать в этом надежном убежище! Нравилось быть тесно прижатой к его груди, погружаться в сумрачное телесное тепло, нравилось чувствовать, как он сжимается от ее прикосновений, как напряжено его тело, как склоняется к ней его голова – да что там говорить, ей просто нравилось чувствовать страстные объятия сильных мужских рук.
Он отказался от мягких попыток поднять ее голову. Но оторвал блуждающую руку Магали от своей груди и, заведя ее ей за голову, прижал к двери. Лишив ее свободы действий, Филипп прижался к ней всем телом и припал поцелуями к ее запястью.
Последующие ощущения перенесли ее в какой-то совершенно новый волшебный мир.
Покалывание едва отросшей щетины его подбородка, шелковистая нежность губ, легкое скользящее покусывание и изощренные ласки, порождаемые его языком…
Она потеряла всяческую способность к сопротивлению.
– Доверься, – пробормотал он, щекоча и лаская ее нежную кожу. – Доверься мне…
На ватных ногах она начала соскальзывать вниз, однако его рука крепко удерживала ее, не давая упасть и прижимая обмякшее тело к двери. Он мог удержать ее, просто прижавшись к ней, но почему-то выбрал другой способ. Подняв рукав туники, он продолжал ласкать и щекотать ей запястье – и делал это до тех пор, пока она не перестала осознавать самое себя. Пока не лишилась последних сил к сопротивлению.
В ее голове царила блаженная пустота, и лишь пальцы еще безвольно сжимались и разжимались. Он начал захватывать их губами, слегка посасывая по очереди каждый. Оставшиеся обделенными, скользя по его губам, прижимались к шершавой щеке и твердому подбородку. Его дыхание щекотало ее ладонь, свежая щетина слегка царапалась, но и эти ощущения смывались нежными прикосновениями влажного языка.
Никто в жизни еще не приводил Магали в такое состояние. Никогда. Никто не мог, лишь завладев ее рукой, полностью лишить ее разума. Или погрузить в мир невероятной любви. Он любовно ласкал ее запястье, пока они оба не почувствовали ее полнейшее изнеможение, она так повисла на его руке, что, казалось, лишилась сознания. Тогда он наконец помог ей. Обхватив ее талию, он поднял безвольное тело, и через мгновение она почувствовала, что его бедро прижалось к ее лону. Голова Магали безвольно откинулась, она более не владела собой, а он, завладев ее ртом, продолжил с ним игры, закончив их на запястье – возвращая ее к поразительным ощущениям, порождаемым в ней покалыванием отрастающей щетины, нежностью губ, легким покусыванием зубов и ласками любопытного языка.
Ее обволакивали запахи их курток, еще хранившие студеный дух города. Заколка, скреплявшая волосы, больно давила ей на затылок, прижатый к висевшей на двери уличной одежде, и Магали, вскинув руку, сняла ее.
Она приоткрыла рот, и их губы слились в долгом поцелуе, вовлекая в его игру сплетенные языки. Когда ее волосы рассыпались по плечам, он потрясенно втянул в себя воздух, на мгновение украв глоток ее дыхания.
Его руки завладели ее телом: ладони, поглаживая шелк туники, прижимались к ее груди, прощупывая мышцы до самых костей, и, скользнув под шелк, продолжили более подробные изыскания. Внезапно оторвавшись от ее губ, он в очередной раз поразил ее до основания естества: с каким-то довольным, почти утробным урчанием Филипп зарылся лицом в ее волосах, поглаживая пальцами их шелковистые, раскинувшиеся по плечам пряди.
Дрожа от возбуждения, Магали погрузила пальцы в его шевелюру.
Задрав тунику до плеч, он чуть отклонился назад и встретился с ней глазами.
Вопрос.
Она молча прикрыла глаза и подняла руки над головой.
Пока он снимал с нее через голову шелковую тунику, она, скрываясь во тьме опущенных век, вдруг сообразила, что молчаливый деликатный вопрос взволновал ее еще больше, чем его зарывшееся в ее волосах лицо или ласкающие запястье губы. Наступил момент выбора, и сделанный ею выбор – подчинение его воле, любым его желаниям – отозвался в ней жаркой и влажной волной ослабляющего возбуждения.
– Да-да… Я так и знал… – выдохнул он с басовитым урчанием и умолк, его напряженные пальцы пробежали по кромке черных кружев бюстгальтера, ласково прижались к ее нежной коже, проникли под кружевную ткань и накрыли ее груди.
Он принялся щекотать ее заостренные соски, и Магали, застонав, прогнулась ему навстречу.
– Что… знал? – Неожиданно в ней взыграли остатки ее возмущения.
Да как он смел что-то там знать?..
– Пустяки. – Он издал грубый сдавленный смешок, словно в нем скопилось такое огромное напряжение, что оно почти подавило даже способность смеяться. – Мои лучшие мечты обернулись реальностью.
Она вновь невольно прогнулась ему навстречу, прижавшись животом к его бедру, а он с усиленной страстью продолжал ласкать ее груди.
– Ты мечтал… обо мне?
– О боже, да.
– В нашей кухне?
Куртки шуршали под ее обнаженной спиной.
– Это одна из картин моих мечтаний.
