На пути к машине я останавливаюсь перед коттеджем. В ноздри мне ударяет запах горелого дерева, и желудок скручивает спазм. Заставляю себя подняться по новым ступенькам, зайти внутрь и оглядеться. Внизу никаких признаков бедствия нет, если не считать сваленных в углу мокрых и грязных ковров.
Я закрываю глаза и вижу Ноя, как он вместе с Митчем затаскивает матрас наверх. В тот день мы ночевали здесь впервые, формально у нас и переезда-то не было, потому что нам нечего было перевозить. Тот вечер был особенным. Мы ели пиццу на полу в гостиной, слушали на моем компьютере любимые песни Ноя, мечтали, как расставим мебель. Диван, когда он у нас появится. Стол, когда он у нас появится. Пианино, когда оно у нас появится. (Хотя ставить пианино в такой крохотной комнате было абсолютно непрактично, оно занимало первые строчки в нашем списке приоритетов.)
Открываю глаза и пытаюсь представить топот крохотных ножек в коридоре наверху. Или через летнюю дверь – в маленький садик. Как Лиза будет готовить на кухне завтрак и приглядывать за детьми в окно над мойкой. Представляю, как Лиза помогает Молли в саду. Предчувствую, что они быстро найдут общий язык, тот самый тайный, негласный язык, на котором общаются люди, повидавшие худшее и знающие, как трудно жить дальше.
Митч был прав. Ной действительно хотел бы, чтобы я жила здесь. Он построил этот домик для нас и мечтал, как мы будем взрослеть здесь, рядом с семьей, которую он так любил. Он видел в этом доме убежище, где можно отдохнуть от гастрольных переездов и выступлений.
Но Ной точно не хотел бы, чтобы дом, которому так и не суждено было стать нашим, превратился для меня в якорь, чтобы память о нем сковала бы меня, как цепью, особенно если бы у меня появились другие жизненные цели, если бы я мечтала побывать в других местах. И если бы он узнал, что я кому-то помогаю, например, Лизе, кому-то, кто любит остров так же, как его любил он, то гордился бы мною, я уверена.
Плотно закрываю за собой дверь и иду к машине. А может, вот оно, спрашиваю я себя. А может, это то самое, что поможет мне? Колин был прав. Я не могу жить ради Ноя. Не могу вечно быть его вдовой. Но могу сделать так, чтобы он гордился мною. И чтобы моя мама тоже гордилась.
Во всяком случае, могу попытаться.
Из-за горизонта медленно выползает туча и постепенно отъедает по кусочку ослепительно синего неба. Мы с Лулой стоим в толпе выпускников и обеспокоенно поглядываем в ту сторону, прикидывая, с какой скоростью приближается гроза.
В прогнозе говорилось о «ливневых дождях» – очевидно, это особый погодный феномен, изобретенный специально для сегодняшнего дня. Однако директор Моррис и школьный инспектор настояли на том, чтобы церемония, как всегда, проводилась на открытом воздухе, на лужайке перед мэрией.
– Как же, согласятся они перепрыгнуть через часть выступлений, – тихо бормочет Лула, и я смеюсь.
Чип Ласситер, наш лучший выпускник, произносит прощальную речь, нудно и неинтересно перечисляя все те аспекты, в которых его личность претерпела изменения за прошедшие четыре года. Я вспоминаю, каким Чип был четыре года назад: неуклюжим очкариком. Он постоянно баллотировался в школьный совет с программой, которая предусматривала установку торговых автоматов с более здоровой едой и включение фрисби-гольфа в школьную программу по физкультуре. Насколько мне известно, он так ни разу и не победил, но каждую осень предпринимал новую попытку, и это мне в нем нравилось. Я слышала, что он будет учиться в Стэнфорде и получать полную стипендию, и очень надеюсь, что там он быстро найдет счастливых (и неуклюжих) единомышленников по фрисби-гольфу.
– Разве они не знают, что мы должны быть в белом? – шепчу я, почти не разжимая губ.
Почему-то школьная традиция требует, чтобы вместо мантий и шапочек выпускники надевали белое. Поэтому девочки – в белых платьях, мальчики в белых рубашках и брюках цвета хаки. Естественно, нашлись те, кто захотел выделиться. Одна девочка заявилась в белом бюстгальтере от купальника-бикини, и учительница быстренько заставила ее прикрыться.
Как это ни дико, но Лула соблюдает дресс-код, правда, в своем особом стиле. На ней белые лосины и белая просторная кружевная туника, а на голове – плотная белая повязка. Для церемонии Джулиет купила мне новое белое платье. Ничего особенного, но я его не ненавижу. Даже надела с ним ботильоны, которые она купила мне в прошлом году. Джулиет сказала, что я выгляжу «очень взрослой», да и Лула одобрила мой наряд. Меня такая похвала вполне устроила, о большем я и не прошу.
В отдалении раздается раскат грома, мы все подскакиваем и хихикаем. На сцене суета, члены президиума быстро совещаются, решают отменить одно выступление и немедленно приступить к выдаче аттестатов. Мистер Петерсон зачитывает фамилии в алфавитном порядке, ребята по очереди встают со своих мест и поднимаются на сооруженную специально для церемонии сцену, и тут сверху начинают падать огромные капли дождя.
К тому моменту, когда мистер Петерсон добирается до буквы «Б», дождь усиливается. День жаркий и душный, и сначала даже приятно, но вскоре лужайка пропитывается водой настолько, что появляются лужицы, и по рядам пробегает волнение. Девочки нервничают: тонкая ткань платьев намокла настолько, что прилипла к телу, и сквозь нее просвечивает нижнее белье. Учителя на сцене сбились в кучку, но мистер Петерсон продолжает зачитывать фамилии. Во мне поднимается тихая паника: почему-то мне очень важно, чтобы назвали и мою фамилию, причем побыстрее.
– Анна Бакман, – слышу я и вижу, как Анна поднимается по мокрым ступеням и поскальзывается на сцене.
– Брент Бэгли.
– Тэмсен Бэрд.
Я улыбаюсь, Лула на мгновение обнимает меня за талию. Я шлепаю по мокрой лужайке, поднимаюсь по ступенькам и шагаю по сцене. В мои ботильоны натекла вода, и теперь при каждом шаге я слышу хлюпанье. Мистер Петерсон вручает мне аттестат – вернее, чистый лист бумаги, свернутый так, чтобы он был похож на аттестат, – и мы улыбаемся друг другу.
Поворачиваюсь и ищу глазами папу, Джулиет и малышей. Я знаю, что они должны сидеть где-то в задних рядах, но сейчас среди гостей полная сумятица: кто-то спешит к укрытию, кто-то забивается под тент, кто-то бежит к машине.
Мой взгляд перемещается влево, где сбоку от сцены под большим кленом собралась кучка любопытных. Я вижу, что мне кто-то машет, и, прищурившись, понимаю: это судья Фейнголд, спасающаяся от дождя под красным зонтиком. Она слишком далеко, поэтому я плохо вижу ее лицо, но предполагаю, что она улыбается. Поднимаю руку и машу ей в ответ, а потом стремглав бегу прочь с лужайки, туда, где можно спрятаться от дождя.
Слышу, как позади меня директор перестает зачитывать фамилии и объявляет, что все ученики должны собраться в холле мэрии и что продолжение торжественной церемонии откладывается.
Я с победным видом потрясаю своим фальшивым аттестатом, хотя никто меня не видит. Мою фамилию зачитали последней.
* * * * *
В мэрии душно, царит страшная суматоха, родители и дети пытаются разыскать друг друга. Радостное волнение от того, что трудный путь наконец-то пройден, начинает утихать. Нас официально отпускают, и Лула с Гасом зовут меня на пляж, где, как только закончится дождь, устраивается вечеринка и всех желающих приглашают напиться в стельку. Папа и Джулиет ждут меня у окна. Они запланировали праздничный обед в ресторане и обидятся, если я не пойду с ними.
– Присоединюсь к вам попозже, – говорю я Луле. – К тому же какой смысл напиваться, если это разрешено?
Лула пожимает плечами. Гас берет ее за руку и тянет к двери.
– Иногда веселье – это просто веселье? – хмыкает она и, от души чмокнув меня в щеку, следует за Гасом на улицу.
Грейс дергает меня за подол платья, и я беру ее на руки.
– Мокро, фу, – с отвращением говорит она, осторожно дотрагиваясь ладошкой до моего рукава.
Я подхожу к взрослым и обнимаю Скипа и Диану. Я застаю только конец разговора, но успеваю понять, что Скип и Диана приглашали папу и Джулиет к себе на жареную свинину. Джулиет в ужасе, а папа радостно соглашается.
– Ну что, выпускница поневоле? – спрашивает он, обхватывая широкой ладонью мой затылок. – Каковы ощущения?
– Не хотел бы сам попробовать? – подначиваю его я.
Он смеется.
– Еще есть время.
– Время есть всегда, – слышу я позади себя, поворачиваюсь и вижу Макса. На его лице широченная, от уха до уха, улыбка.
– Ты пришел! – издаю громкий вопль и бросаюсь ему на шею.
Макс ненавидит любые церемонии, и я была уверена, что он не придет.
– Чтобы я не пришел? К тебе? – спрашивает он. – Да я обязан был прийти. Поспорил с твоим отцом на двадцать баксов, что ты свинтишь прежде, чем назовут твою фамилию. Папа улыбается.
– Я ни секунды не сомневался в тебе. – Он смеется.
– Голодные есть? – спрашивает Макс. – Приглашаю всех вас отведать бургеров. У меня там репетирует одна группа, думаю, она вам очень понравится.
