На седьмой день, когда Рона начала готовить пирог с дичью, я поняла, что Энгус собирается заново открыть гостиницу.
Я не понимала, как у него это получится. Даже если Рона приготовит всю еду, Мэг еще несколько недель не сможет таскать подносы, а Рона была слишком для этого слаба. Энгус никак не смог бы и подавать, и убирать посуду, и стоять за барной стойкой.
Когда я спустилась, он, открыв настежь входную дверь, снимал объявление, зажимая вынутые гвозди между губами.
– Все в порядке? – пробормотал он, глядя на меня.
– Да. Все хорошо. Я только хотела спросить.
– Спрашивайте.
– Я заметила, что вы открываете гостиницу, и подумала, может быть, я могу помочь. Для одного тут слишком много работы, а Мэг говорит, что пару часов сможет побыть одна, если я оставлю ей книжку.
Энгус выплюнул гвозди в ладонь и захлопнул дверь.
– А что, по-вашему, на этот счет сказал бы ваш муж?
– Он бы разозлился. Думаю, он бы просто запретил. Но его нет в городе.
– Это я заметил, – ответил Энгус, коротко рассмеявшись. – Но надолго ли?
– Не знаю, – сказала я. – Я думала, он уже несколько дней назад вернется.
– А если он вернется и увидит вас за барной стойкой?
– Будет скандал, но, боюсь, это окажется меньшей из моих бед.
Энгус ссыпал гвозди на ближайший стол и взглянул на меня.
– Мэдди, мне что-то нужно знать? Потому что я не смогу помочь, если не буду знать.
Я хотела ему рассказать, но он бы ничего не смог сделать.
Мы долго молчали, и Энгус не сводил с меня глаз. Он стоял, упершись руками в бока, лицо у него было суровое.
– Все сложно, – наконец произнесла я. – И когда дойдет до дела, не думаю, что мне кто-нибудь сможет помочь.
– Вы в этом уверены, точно?
Я кивнула и сказала:
– Уверена, а пока стараюсь об этом не думать. Так что скажете? Могу я отвлечься, помогая подавать ужин?
– Я буду благодарен за помощь, – ответил Энгус, и голос его был все так же серьезен. – А если передумаете и захотите мне рассказать, что происходит, вы знаете, где меня найти.
За несколько минут до шести, когда меня ждали внизу, я остановилась возле двери Мэг. Чуть раньше я помогла ей перебраться в кресло, потому что она решила почитать. Судя по всему, сидеть с прямой, как доска, спиной ей было удобнее, чем опираться на подушки в кровати.
– Я иду вниз. Может быть, тебе что-нибудь нужно? Чаю согреть или обратно в постель переложить?
Мэг взглянула на меня поверх обложки «Трупа в овечьей шкуре», потом положила книжку корешком вверх на колени.
– Ты в этом пойдешь?
– Собиралась, – сказала я, посмотрев на себя.
Я надела темно-синее платье, на котором, как я надеялась, будут не так заметны пятна, и туфли на достаточно низком каблуке, чтобы не споткнуться.
Мэг цокнула языком и нахмурилась:
– Да у тебя же вид, словно ты с похорон! Ты должна им настроение поднимать, а не в тоску вгонять – переоденься во что-нибудь более подходящее, а потом возвращайся.
– Но посетители же сейчас начнут приходить! – взмолилась я.
– Энгус может наливать пиво, пока ты приведешь себя в порядок, – твердо ответила Мэг. – По крайней мере, сообразила причесаться и накраситься, – добавила она себе под нос, возвращаясь к книжке.
Я встала перед шкафом и прикинула, что у меня есть. Выбрала платье из искусственного шелка, цвета барвинка, с юбкой в складку и поясом, и пару туфель, каблуки которых были достаточно высоки, чтобы удлинить мои лодыжки, но, как я надеялась, не должны были помешать мне сохранить равновесие и быстро двигаться.
Несколько секунд спустя я встала на пороге комнаты Мэг и подбоченилась.
– Пойдет? – спросила я.
Я думала, это риторический вопрос, но она придирчиво осмотрела меня, от прически до туфель.
– Повернись, – велела она, покрутив пальцем в воздухе.
Я повиновалась, хотя внизу уже слышались голоса первых посетителей.
– Линии на ногах слегка кривоваты, – сказала Мэг. – Но в остальном очень даже пойдет.
Несмотря на то что мне виделись битая посуда и еда, вываленная на колени, все шло не так уж и плохо. Конечно, была некоторая неловкость: каждый, кто, войдя, видел меня за стойкой, так и замирал на месте. Я не уверена, что они понимали, что я там делаю, пока не увидели, что Энгус показывает мне, как нацеживать пиво и отмерять порции крепкого, и не догадались, что это я буду их разносить. Между заказами я не знала, куда девать руки, даже куда смотреть. У меня было ощущение, что меня голышом выставили на сцену, а я забыла слова.
Когда самые любопытные и озорные начали делать заказы непосредственно мне, они называли меня «миссис Хайд», хотя Энгус, не таясь, звал меня Мэдди. С именами в тот вечер вообще вышло странно: когда в конце концов начали подтягиваться лесорубы – обычно-то они прибывали шумной толпой, – вели они себя тихо и все время обращались к Энгусу «капитан Грант» или «сэр». Я подумала, что они, должно быть, прощупывают почву, чтобы понять, хотят ли их здесь по-прежнему видеть.
Единственным, кто позволил себе высказаться прямо, оказался Уилли-почтарь. Он остолбенел на месте, прямо у двери, увидев меня. Потом подошел к бару.
– И что же это такое? – произнес он, осматривая меня с головы до ног. – Меня глаза, часом, не обманывают?
– Что будешь, Уилли? – спросил Энгус, не обращая внимания на вопрос. – Как обычно?
– Ага, – ответил Уилли, не спуская подозрительного взгляда.
Я наловчилась нацеживать пинту так, чтобы половину бокала не занимала пена, и попыталась вспомнить, что делала Мэг, когда выдавалось затишье. Долила кувшины для воды, отнесла на кухню пустые стаканы, протерла стойку, пока у меня запястья не заболели. Но одного я не смогла: болтать и флиртовать, как Мэг, и предвосхищать заказы.
Не было ни единого местного жителя, кто бы не поинтересовался ее здоровьем, но все спрашивали по отдельности и украдкой. Было ясно, что все знают, что произошло, хотя имя Рори ни разу не было упомянуто. Энгус просто отвечал, что ей лучше, но пока она еще нездорова, и он передаст все пожелания. Все до единого в ответ серьезно кивали с такими лицами, что по ним явственно читался молчаливый гнев.
Лесорубы не спрашивали, и ближе к ночи им стало совсем не по себе. Казалось, они пытаются понять, не стоит ли им уйти, и, возможно, с облегчением ушли бы.
Коналл занял свое обычное место у камина, и по его исполненному надежды взгляду я поняла, что он дожидается, когда я к нему присоединюсь. Он следил за мной глазами, куда бы я ни шла, но позже к вечеру, когда до него наконец дошло, что я не буду совать ему кусочки своего обеда, утратил веру и уронил морду на камни. Я едва удержалась, чтобы что-нибудь ему не отнести. У нас был уговор, и я чувствовала себя страшно виноватой из-за того, что нарушила его.
Когда в конце концов все столы и табуреты оказались заняты и я начала бегать взад-вперед между залом и кухней, время полетело стрелой. Не успела я опомниться, все уже поели, я убрала со столов – и ничего не разбила. Пролила я всего два напитка, и лишь один пришелся на клиента – волынщика, Иэна Макинтоша, который был само милосердие.
Когда время подошло к девяти и Энгус, как всегда, включил по радио вечерние новости, я остановилась в дверях, чтобы послушать.
Красная Армия еще ближе подошла к Берлину и перекрыла железнодорожные пути и дороги, ведущие в город. Дрезден, возможно, уже и лежал в руинах, но авиация союзников продолжала «денно и нощно», как сказал диктор, бомбить Германию. Британские войска взяли бирманский остров Рамри, а на Иводзиме, острове рядом с Японией, началось важное сражение.
Я ускользнула, прежде чем объявили число погибших.
Рона оставила тарелки возле раковины, и я встала рядом, чтобы помочь. Казалось, Рона еще усохла за вечер и двигалась еще медленнее, чем обычно. Если бы мы говорили на одном языке, я бы предложила ей дать ногам отдохнуть, а посуду помыла бы сама.
Коналл прокрался за нами следом, и когда мы вымыли последнюю тарелку, издал такой вздох, словно у него разбилось сердце, и рухнул возле кровати Энгуса, точно моя жестокость лишила его даже сил запрыгнуть на кровать.
Если бы я занималась посудой в одиночестве, я бы позволила ему вылизать пару тарелок.
Когда все разошлись, я отнесла миску с последней порцией горячего супа наверх – и полпинты пива в придачу.
– Тук-тук, – сказала я, хотя дверь Мэг была открыта. – Я тебе кое-что принесла.
Она перебралась на кровать и лежала, отвернувшись к стене.
– Если только это не лекарство, то не надо.
Я поставила миску и бокал и села с ней рядом. Днем у нее в лице был хоть какой-то цвет.
– Что случилось? Я думала, тебе получше.
– Так и было, – сказала она. – По-моему, я перенапряглась.
– Я тебе супа принесла. Хочешь пересесть обратно в кресло?
– Нет, по-моему, кресло-то меня и доконало.
Она приподнялась на локте – медленно, постепенно. На нее больно было смотреть.
