Женщина меня не понимала, и я не могла ее за это осуждать. Она молчала, между бровями у нее залегла глубокая морщина. Грудь ее вздымалась и опускалась так быстро, что мне казалось, она вот-вот упадет в обморок. Я облизнула губы и продолжила:
– Она уронила ребенка моей матери – женщины, которую я считала своей матерью, – она его уронила, и он умер.
Грудь у меня стеснилась. Все это было слишком страшно. И вдруг я отчаянно затосковала по своей матери. Я захотела, чтобы она обняла меня. Та мать, которая меня знала. Не эта незнакомка, стоявшая передо мной, чья улыбка исчезла и чьи глаза говорили, что она мне не верит. Мой приезд сюда был ошибкой. Осознание этой безумной ошибки и больничные запахи нахлынули на меня, как океанская волна, и я поняла, что сейчас потеряю сознание. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Я была так далеко от дома и моей матери. Казалось, мне придется пересечь вселенную, чтобы вернуться к ней.
– Тебя… тебя кто-то подучил? – спросила женщина. – Это какая-то жестокая шутка?
Я не могла говорить. Горло у меня сжалось. Я никогда не испытывала такого одиночества. Я покачала головой.
Женщина взяла меня за руку.
– Пойдем со мной, – сказала она.
Тара
Уилмингтон, Северная Каролина
Мы стояли на кухне. Эмерсон рылась в моем компьютере в поисках номера Бюро розыска пропавших детей, а я держала в руках телефонную трубку, готовясь набрать его. Дженни стояла рядом, кусая губы. Мне хотелось заорать на них, велеть им убираться из моего дома, но мне нужна была их помощь, чтобы найти Грейс. Я изо всех сил сдерживала свой гнев.
– Вот номер, – сказала Эмерсон. – Ой, нет, это горячая линия, а не офисный номер. – Она продиктовала мне его, и я набрала. Я объяснила ответившему мне мужчине, что мне нужен номер телефона Бюро в Александрии. Я осторожно подбирала слова, хотя Эмерсон все время пыталась мне что-то подсказать. «Заткнись!» – сказала я ей, наконец. Я извинилась перед мужчиной и каким-то образом все-таки убедила его дать мне офисный номер. Когда я туда позвонила, мне ответил автоответчик.
– Мне нужно поговорить с Анной Найтли, – сообщила я. – Пожалуйста, пусть она – пусть кто-нибудь – позвонит мне немедленно. Это крайне важно. – Я оставила номер своего мобильника и домашний.
Эмерсон снова попыталась связаться с Йеном, но я знала, что он всегда недоступен на поле для гольфа.
– Может быть, нам стоит позвонить в полицию? – сказала Эмерсон, снова оставив Йену сообщение. – Они могут отыскать машину Грейс. Они могут послать кого-нибудь в Бюро, чтобы там ее перехватить.
– Я поеду туда, – заявила я.
– Но ты не знаешь, где она, – возразила Эмерсон. – Тебе лучше оставаться здесь.
– Я поеду. – Я схватила сумку и пошла в гараж.
– Я тебя отвезу. – Эмерсон побежала за мной.
Я резко повернулась.
– Ты лучше держись от меня подальше!
– Я тебе нужна, – сказала Эмерсон. – А Дженни нужна Грейс. Мы тебя довезем.
Похоже было, что мы не ехали, а летели. Я сидела в пассажирском кресле, сжимая в руках сумку, в такой тревоге и таком страхе, что дрожала всем телом. На заднем сиденье не прекращала извиняться Дженни. И Эмерсон тоже. Но я от них отключилась и за пару часов не сказала ни слова, нарушив молчание только раз, когда оставила сообщение на мобильнике Йена, где мы и что происходит. Эмерсон продолжала пытаться меня разговорить, но я могла думать только о Грейс, как она себя чувствует, одна, расстроенная и испуганная. Я знала, что происходит в ее душе. Должно быть, впервые с ее раннего детства я понимала ее чувства, не будучи рядом с ней. Впервые за такое долгое время я ощутила невидимую связь с ней. Моя кровь была в ее крови. Мое сердце – в ее сердце. Мне было не важно, что покажет анализ ДНК. Грейс – моя дочь!
Я не хотела думать об Анне Найтли. Когда я пыталась выяснить, кому достался ее ребенок, я ей сочувствовала. Я ее не знала. Для меня она была только именем в письме. Я размышляла, каково это – знать, что твой ребенок исчез. Теперь я это узнала на опыте. У Анны Найтли есть еще одна дочь. Пусть довольствуется ею.
Как я желала, чтобы Грейс была сейчас со мной в машине! Я бы обняла ее и сказала, что какой бы плохой матерью я ни оказалась, я ее любила. Захотела бы она этого или нет, я бы прижала ее к себе так крепко, что никому бы не удалось выцарапать ее из моих объятий. Иногда бывает трудно выразить, насколько ты любишь человека. Ты произносишь слова, но не постигаешь их глубины. Невозможно обнять человека так крепко, как тебе бы хотелось. Мне хотелось надеяться, что я найду нужные слова для своей дочери.
– Никому из вас не нужно остановиться? – спросила Эмерсон, когда около Ричмонда движение транспорта замедлилось.
– Нет, – ответила я за нас обеих. Мне было не важно, хотела ли Дженни остановиться. Пусть хоть лопнет, мне все равно. – Поезжай дальше.
Во мне боролись два противоречивых чувства. Переполнявшая меня ненависть к Ноэль, выплескивавшаяся, как бы это ни противоречило здравому смыслу, на Эмерсон и Дженни, и любовь к моей дочери.
– О Грейс! – громко вскрикнула я, сама того не сознавая.
Эмерсон коснулась рукой моего плеча.
– С ней все будет хорошо, – сказала она. – Все будет хорошо.
Я от нее отвернулась.
– Это я виновата, – всхлипнула сзади Дженни. В ее голосе были слезы, и я подумала, что она, наверно, давно плакала там, на заднем сиденье.
Все кругом были виноваты. Эмерсон и Йен – в том, что скрыли это от меня. Дженни – в том, что по глупости рассказала Грейс обо всем, что узнала. Я – в том, что не смогла стать настоящей матерью своей дочери. Такой, к которой она могла бы обратиться, узнав эту сокрушительную правду. К Сэму она могла бы обратиться. Я могла обвинить Мэтти Кафферти, отнявшую у меня мужа. И конечно, я могла обвинить Ноэль за ее преступное действие. И все же… если бы Ноэль не совершила то, что она совершила, у меня не было бы моей Грейс.
Моя Грейс!
Зазвонил телефон, и я поднесла трубку к уху.
– Это Тара Винсент. – Язык у меня заплетался.
– Это Элейн Мейерс из Бюро розыска пропавших детей. Вы нам звонили.
– Да, спасибо! – Я прижала руку к щеке. – Это очень сложно, но моя шестнадцатилетняя дочь, возможно, появится у вас в поисках Анны Найтли, и я хотела…
– Хорошенькая девушка? С длинными волосами?
– Да. Она у вас?
– Была. Но я объяснила ей, что миссис Найтли здесь нет. Девушка очень огорчилась. Она сказала, что у нее есть сведения о пропавшем ребенке.
– Куда она ушла?
– Понятия не имею. Свою фамилию она оставить не захотела и сказала, что у нее нет телефона. Я очень о ней беспокоюсь.
– Не может она… дожидаться где-то поблизости?
– Нет. Я сказала ей, что Анна в больнице с дочерью и что ее не будет до…
– Что значит – «с дочерью»?
– Ее дочь очень больна, и Анна находится с ней в больнице.
– Может, она… может, моя дочь… она знает, что Анна Найтли в детской больнице?
– Я говорила об этом. Но я не думаю…
– А где эта больница? Она в округе Колумбия?
– На Мичиган-авеню. Но…
Дженни действовала быстро. Она потянулась между мной и Эмерсон и показала мне адрес на своем айфоне.
– Поняла, – сказала я женщине. – Пожалуйста, позвоните мне, если что-нибудь о ней узнаете.
Я повернулась к Дженни.
– Ты найдешь дорогу?
– Да.
Прижав к губам телефон, я задумалась.
– В больницу она бы не поехала, – сказала я. – Ты знаешь, как она к ним относится. Я не могу себе представить…
– Может быть, нам все-таки обратиться в полицию? – спросила Эмерсон.
Я покачала головой.
– Пока еще рано, – сказала я. – Пока мы не испробовали все остальные средства ее найти.
Я не хотела, чтобы полиция встревала между моей дочерью и мной. Я не хотела, чтобы кто-нибудь оказался между нами.
Анна
Вашингтон, округ Колумбия
Я много-много раз видела этот момент во сне, но не так, как это происходило сейчас. Мне снилась девочка. Иногда совсем маленькая, только начинающая ходить. Иногда девяти– или десятилетняя. Реже именно такого возраста: шестнадцатилетняя. Этот возраст вполне соответствовал реальности. Но во всех моих снах была одна подробность, которая сейчас отсутствовала: мгновенное признание этого ребенка или подростка моей дочерью. Моей Лили. Ребенка, которого я носила под сердцем. Сидя в маленькой комнате для отдыха с Грейс – она казалась мне больше похожей на Грейс, чем на Лили, – слушая ее голос, настолько тихий, что мне пришлось к ней низко наклониться, я всматривалась в ее прелестное личико сердечком. Она показала мне письмо, ее руки дрожали, когда она доставала его из рюкзака. Она рассказала мне о самоубийстве акушерки.
Я прочитала письмо, но все еще была полна недоверия. Меня втягивали в какую-то аферу. Вокруг поисков донора было много шумихи. Брайан и я были слишком откровенны, рассказывая об исчезновении Лили, пытаясь привлечь внимание и сочувствие к положению Хейли. Мы позволили говорить и писать о наших переживаниях, приукрашивать их. А теперь кто-то сфабриковал это письмо, нашел девушку, придумал эту историю – все, чтобы затуманить мне мозги. Но зачем? Неужели кто-то думал, что у меня есть деньги? Если они так думали, то очень ошибались.
