– Не слыхал… – подумав, признался Влад Гордин. – У нас в Бухаре…
– У вас в Бухаре, значит, мусульмане совсем испортились. – Саид вдруг улыбнулся, светло, мечтательно. – Но это ничего, ничего. Так бывает, и так должно быть: сначала плохо, а потом хорошо. А потом снова плохо.
– А у вас, – спросил Влад, – хорошо?
– У нас в Габдано очень хорошо, – твердо ответил Саид. – Наш хаджи Джабраил был ваххабитом и передал нам все, что нужно правоверному мусульманину. Теперь нам хорошо: ясно, сухо и русские к нам не ходят.
– Потому что они боятся, – вставил Адалло.
Саид поглядел на Адалло одобрительно:
– Аллах дал нашему Адалло голову не только для того, чтобы он таскал на ней папаху. Адалло придумал красивую песню про нашу жизнь. Скажи, Адалло!
– Хаджи Джабраил привез в курджуне солнечную пыльцу из Медины, – музыкально растягивая слова, произнес Адалло, – и сады Габдано принесли плоды, сочащиеся медом и мудростью.
Саид одобрительно кивнул головой и продолжал:
– Верно, верно… Мой отец всегда говорил: «Храбрец Джабраил умер как святой человек. Аллах забрал нашего Джабраила, а взамен дал нам аль-Ваххаба, который не может умереть».
– А у нас в Бухаре, – решил поделиться туристскими знаниями Влад Гордин, – то есть не в самой Бухаре, а в Самарканде, похоронен племянник пророка Магомеда. Это место называется – Шахи-Зинда, там еще ручеек течет.
– Маркс-Энгельс не храбрец. – Саид не обратил внимания на сообщение Влада. – Сталин не храбрец, Хрущев Никита не храбрец. Наш хаджи Джабраил – храбрец и герой.
Влад поежился: от таких разговоров попахивало лагерной баландой, настоянной на богатой витаминами сибирской хвое. Но и ежиться чересчур открыто и раздражать тем самым старика Саида тоже не стоило: кинжал висел здесь вовсе не для украшения стены, а нравом хозяин обладал, как видно, пороховым – вполне возможно, унаследовал это качество от покойного храбреца Джабраила.
– Кинжал какой замечательный! – не без лести заметил Влад. – Так и видишь его в руке какого-нибудь героя…
– Это кинжал Джабраила, – сообщил Саид, снял оружие с гвоздя и, вытянув его из ножен, принялся размахивать им с неприятным свистом. – Он передается у нас из поколения в поколение, по наследству, старшим сыновьям.
– Значит, вы… – выдавил Влад Гордин, – и Джабраил…
Старик надменно кивнул головой в знак признания, а Адалло ввинтил к месту:
– Это наш кавказский обычай. В Москве нет кинжалов, потому что там нет настоящих мужчин.
– Это нас не касается, – с брезгливостью качнул рукою старик Саид, – что у них там в Москве… Я иногда читаю газету, когда Адалло мне приносит из Москвы. Всё врут. Про себя, про нас, про всех.
– Писали что-нибудь про Габдано? – встрепенулся Влад Гордин. – Где?
– Не про Габдано, – опроверг старик и снова рукой повел. – Про Кавказ, это почти одно и то же.
– Что мы, мол, «всесоюзный дом отдыха», – снова ввернул Адалло, – вроде проходного двора. Едут сюда все, кому не лень, а мы их любим и лезгинку для них танцуем с утра до ночи.
– Незваный гость хуже татарина, – подыграл Влад и осекся: татары все же мусульмане, не хуже бухарцев. Как бы Саид не обиделся.
– Мы их к нам не звали, – не обиделся Саид. – Русские Кавказ обманом захватили, им тут недолго осталось сидеть. Пусть уходят в свою Тамбовскую губернию. А кто не уйдет, тот жизнь потеряет.
– Так у них же пушки, танки, – усомнился Влад Гордин. – Они пол-Кавказа перебьют, а остальных вышлют, как при Сталине. Вы храбрецы, но жизнь-то ведь и у вас только одна!
– А что жизнь, молодой бухарец! – гибкой ладонью огладив круглую бородку, воскликнул Саид. – К жизни привыкают, как к собственной сакле, как к женщине, поэтому трудно с ней расставаться. Жалко расставаться! И это – слабость.
– Это – слабость, – как бы заучивая наизусть, повторил Адалло вслед за стариком.
– Они там пишут, – продолжал старик, – что наш Кавказ – это клумба: народы сидят рядком, как цветы в цветнике, а Старший Брат их поливает из лейки. И это называется – дружба народов… Я никак не пойму: сами-то они верят в эту писанину? Кавказ взорвется, камни долетят до Москвы.
– Дружба всадника с конем, – сказал Адалло, и старик снова взглянул на него с одобрением.
Хозяин замолчал, уложив руки на колени. Тишина не казалась неловкой или тягостной, а, напротив, совершенно естественной, продолжающей прозрачную тишину гор за стенами сакли. Уставившись в пол, сложенный из неровных каменных плит, Влад дивился тому, как откровенно, без оглядки высказывается горный старик. Ну да, «тот не храбрец, кто задумывается над последствиями». В литературных московских кухнях, за рюмкой водки, вряд ли и самые безоглядные отважились бы на такие каменные слова, да и, честно говоря, Кавказ представлялся даже отпетым правдолюбцам не более чем приусадебным ботаническим садом державной России в ее кокошнике с золотой маршальской кокардой. Не полуевропейская Прибалтика, не курдючная Средняя Азия, а именно вечнозеленый Кавказ: плесканье в теплом море, курортные приключения, бочковое вино и дешевые фрукты. Рай, кто понимает! И горный Кавказ со всеми этими неведомыми чеченцами, аварцами, лакцами и табасаранцами был лишь скалистым спуском к морским песчаным пляжам. Для обитателя русской равнины весь Кавказ легко умещался в коробке папирос «Казбек» с джигитом на фоне снежной вершины – столь же всецело «наш», как родимый «Беломорканал» производства Ленинградской табачной фабрики имени Урицкого. Потомок вороватого Джабраила едва ли имеет хоть малейшее отношение к джигиту на папиросной коробке. О своей ваххабитской свободе он не мечтает с размытой улыбкой на губах – он к ней тянется крепкой рукою и готов не раздумывая заплатить за нее своей и чужими жизнями. Многие в России хотят свободы, не один Саид из Габдано, но, рассуждал и раздумывал Влад Гордин, кому в голову придет искать вулкан на ручном Кавказе!
– Горы у вас там есть, в Бухаре? – спросил Саид.
– Горы есть, – сказал Влад. – Другие, конечно, не как здесь.
– А барсы есть? – спросил Саид.
– Нет барсов, – сказал Влад Гордин.
– Значит, барсов нет, – заключил разговор Саид, пожал плечами и поднялся с кровати.
– Пошли, – позвал Адалло и потянул Влада к двери сакли.
Тропинка прыгала с камня на камень, они спускались почти бегом и остановились на ровной площадочке, у источника, бившего из скалы над тропой. Несколько женщин в длинных черных накидках стояли там, наполняя водой высокие глиняные кувшины с узкой лебяжьей шеей.
– Красиво, да? – спросил Адалло. – Такой источник только еще в Гунибе есть. Гуниб – знаешь? Там русские памятник поставили, так наши его сразу в пропасть свалили. Русские опять поставили – наши снова свалили. После третьего раза больше не ставят.
– Что за памятник? – спросил Влад Гордин.
– «На этом месте генерал от инфантерии князь Барятинский пленил Шамиля», – сказал Адалло. – Такой был памятник. Теперь нет.
Подходили женщины с кувшинами на плече, заученно-ловким движением опускали их к земле, подводили, наклоняясь на прямых ногах, отверстые жерла под светлую струю воды.
– Он по-русски как чисто говорит, Саид этот, – заметил Влад. – Интересный старик.
– Он учителем работал в райцентре, – сказал Адалло, – потом бросил это дело, ушел в религию. У нас тут часто так бывает…
– А книги? – спросил Влад Гордин. – Покажет?
– Нет, – отвел глаза Адалло.
Так случилось, что сорок лет спустя Адалло возглавил ваххабитское движение в этом районе Кавказа. То ли его убили федералы во Вторую чеченскую войну, то ли он пропал где-то – следы его затерялись.
Женский корпус оказался вытянутым двухэтажным строением, рядом с мужскими бараками казавшимся белым дворцом. Строгое разделение полов не преследовало этических целей, просто так было принято: женщины направо, мужчины налево. Или наоборот. Для порядка. В школах при Сталине по всей стране тоже было установлено раздельное обучение, его отменили лет пять тому назад, вскоре после смерти лучшего друга детей и подростков. Но и в те безумные времена юных строителей счастливого будущего усердно натаскивали на грядущие бои с бессовестными американскими буржуями и готовили к образцовой семейной жизни ради процветания рабоче-крестьянского отечества. С брезгливой ненавистью вспоминал Влад Гордин уроки танцев, на которых мальчиков заставляли – в пику расхлябанным западным сверстникам с их фокстротом и особенно аморальным танго – танцевать друг с другом падеграс и падепатинер. Но время, набирая скорость от зарубки к зарубке, шелковисто скользит, и уже немногие помнят классические па в народной расфасовке, а из репродукторов над заасфальтированными пятачками танцплощадок по всей необъятной Стране Советов гремят и грохочут почти западные, с милым чехословацким акцентом «Красные розочки» и «Бабушка, отложи ты вязанье». Так что прочь с дороги, милостивые дамы и кавалеры, или, как принято говорить, против факта не попрешь.
