– Все хорошо. Он не сделает тебе ничего плохого. Он просто спешит сказать тебе привет. Одо, это мой сын Бен.
Одо подбегает, обнюхивает Бена и хлопает его по ноге. Бену явно не по себе.
– Добро пожаловать в Тизелу! – приветствует сына Питер.
– Они кусают людей за лицо, – говорит Бен, – я такое читал.
– Этот не кусается, – возражает Питер.
Следующие десять дней Питер наслаждается общением с сыном. Они без умолку разговаривают. И окольными путями налаживают отношения, мало-помалу преодолевая разделявшее их в прошлом расстояние: их сближают общие дела и взаимная забота. Но все же Бен постоянно держит ухо востро, опасаясь, как бы Одо на него не набросился. Как-то раз он застает Питера и Одо за странным занятием: они возятся и кувыркаются по полу в безудержной круговерти. Питер надеется, что сын составит им компанию, но тот и не помышляет об этом – отходит подальше с напряженным лицом.
А однажды утром, когда они моют посуду после завтрака, к ним на кухню заявляется Одо – в руках у него книга.
– Что это ты притащил? – любопытствует Питер.
Одо протягивает ему книгу. Это старый детектив Агаты Кристи на португальском в твердой красочной обложке, с мягкими пожелтевшими страницами. Название гласит: «Encontro com a morte».
– Это что, «Встреча с мертвецом»? – спрашивает Бен.
– А может, «Встреча со смертью»? Хотя не уверен, – подхватывает Питер. Он справляется на обороте титульного листа, где значится точное название на английском. – А, так это же «Свидание со смертью». Давай почитаем – может, отшлифуем наш португальский.
– Что ж, – говорит Бен, – только ты первый.
Питер достает словарь, и они втроем усаживаются на полу: отец и обезьяна – запросто и с удобством, а сын – с трудом и тревогой. Питер зачитывает вслух первые абзацы, проверяя не только свою понятливость, но и тренируя произношение:
«Compeendes que ela tem de ser morts, não compreendes?
A pergunta flutuou no ar tranquilo da noite, parecendo pairar por um momento até se afastar na escuridão, na direção do Mar Morto.
Hercule Poirot deteve-se um minuto com a mão no fecho da janela. Franziu o sobrolho e fechou-a num gesto decidido, impedindo assim a entrada do nocivo ar noturno. Hercule Poirot crescera a acreditar que o melhor era deixar o ar exterior lá for a, e que o ar noturno era especialmente perigoso para a saúde»[97].
Одо смотрит как завороженный. То на страницу, то на губы Питера. Что же так прельщает обезьяну? Сильный акцент? Новизна протяжной речи, произносимой измененным голосом и непохожей на привычный односложный говор? Что бы то ни было, Одо сидит как пришпиленный, навострив уши и прижимаясь к Питеру. Питер чувствует, что Бен изумлен не меньше – может, звучанием португальского, хотя, скорее всего, взаимоотношениями отца и обезьяны.
Питер зачитывает три страницы и останавливается.
– Ну и как? – вопрошает Бен.
– В общем, понятно, хотя не совсем. – И, обращаясь к Одо, Питер спрашивает: – Где ты нашел эту книжку?
Одо показывает на окно. Питер выглядывает во двор и видит там раскрытый чемодан. Он догадывается, откуда тот взялся – из набитого старьем загона для скота. Они с Беном спускаются вниз, Одо следует за ними. Одо питает особую страсть к чемоданам, которые где-то откапывает, – страсть к заключенной в них тайне, хотя чаще всего они таят в себе простыни и старые шмотки. Однако в этом на поверку оказывается куча странного барахла. Питер с Беном перебирают содержимое чемодана, которое разбросал Одо: отрез красной ткани, несколько монет, нож с вилкой, какие-то инструменты, деревянная игрушка, карманное зеркальце, пара игральных костей, свечка, три игральные карты, черное платье, флейта и устричная раковина. Есть там и конверт, закрытый, но незапечатанный. Похоже, он пуст, но Питер открывает его – на всякий случай. И с удивлением обнаруживает там прядь грубых темных волос. Он прикасается к ним – они жесткие и сухие. Он мог бы поклясться, что это шерсть Одо.
– Это еще что за игры? – спрашивает он обезьяну.
Питер собирается закрыть чемодан, как вдруг Бен говорит:
– Погоди, ты кое-что проглядел.
И он протягивает ему листок бумаги. На нем читается коротенькая запись – всего четыре строчки черными чернилами и квадратным почерком:
«Rafael Miguel Santos Castro, 83 anos, da aldeia de Tuizelo, as Altas Montanhas de Portugal».
В глазах Питера изумление. Память мало-помалу пробуждается – в ней робко всплывают какие-то факты, связи… и вдруг все разом встает на свои места: неужто тот самый Рафаэл Мигел Сантуш Каштру – брат дедушки Батишты? Вверху, справа, виднеется дата: 1 января 1939. Время как будто указано верно: он действительно умер в возрасте восьмидесяти трех лет. Шапка на фирменном бланке гласит: Departamento de Patologia, Hospital São Francisco, Bragança[98]. Питера обдает холодом. После кончины Клары он и знать ничего не желает ни о какой патологоанатомии. Однако глаза невольно цепляют две строчки, написанные под основными данными о Рафаэле Каштру:
«Encontrei nele, com meus próprios olhos,
um chimpanzé e um pequeno filhote de urso».
Понять написанное не составляет труда:
«Я видел в нем въяве шимпанзе и маленького медвежонка».
Ниже – едва различимая подпись и официальная печать, доподлинно удостоверяющая имя патологоанатома: доктор Эузебью Лозора.
– Ну, что там? – спрашивает Бен.
– Там…
Голос Питера осекается, как только он снова раскрывает конверт и сжимает между пальцами темную прядь. Он смотрит на содержимое чемодана. Что за тайна сокрыта в нем? И как патологоанатомический протокол вскрытия тела его двоюродного деда по материнской линии, Рафаэла, – если это действительно тот самый протокол, – попал в этот дом? Он до сих пор так ничего и не узнал про свое родовое гнездо. Если станет известно о его маломальской связи со здешними местами, это породит в деревне разные слухи и привлечет лишнее внимание, а это ему совсем не нужно. Он не ощущает себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом. Вернее сказать, он, как Одо, радуется тому, что живет настоящим, а настоящее не имеет никакого отношения к прошлому. И вот он премного удивлен: неужели это и есть его отчий дом? Может, поэтому он такой заброшенный, хоть и вполне пригодный для жизни?
– Ну и?.. – допытывается его сын.
– Прости. Похоже, это какой-то патологоанатомический протокол. Этот врач… как тебе сказать… обнаружил в человеческом теле шимпанзе и медвежонка. Вот что там написано. Понимаешь, именно так: um chimpanzé.
– Что? – Бен переводит изумленный взгляд на Одо.
– Похоже, это фигура речи, какое-то непонятное португальское идиоматическое выражение.
– Похоже.
– Тут странно еще кое что: имя умершего. Может, дона Амелия прояснит, в чем тут дело. А пока давай-ка занесем чемодан наверх.
– Я сам. Оставь!
Они отправляются к доне Амелии. У Питера с собой их семейный альбом – его с радостью несет Одо. Дона Амелия у себя дома. Она встречает мужчин с благожелательной сдержанностью, а обезьяну – с улыбкой.
– Minha casa – a casa de quem?[99] – спрашивает ее Питер.
– Batista Reinaldo Santos Castro, – отвечает она. – Mas ele morreu há muito tempo. E a sua família, – она переворачивает руку ладонью вверх и дует на нее, – mudou-se para longe. As pessoas vão-se embora e nunca mais voltam[100].
Батишта Сантуш Каштру – вот оно что. Неожиданно, как бы невзначай, случайный съемщик нашел дом, где он когда-то появился на свет.
– Что она сказала? – шепчет Бен.
– Она сказала, что человек, который жил в этом доме, давно умер, а его родственники… ее слов я точно не понял, хотя по жесту совершенно ясно… ее родственники куда-то перебрались, уехали из деревни насовсем – что-то в этом роде. Люди уезжают и уже не возвращаются.
Он опять обращается к доне Амелии:
– E seu irmão? – И тут же добавляет: – А ее брат?
– O seu irmão? – Дона Амелия вдруг как будто оживляется. – O seu irmão Rafael Miguel era o pai do anjo na igreja. O papá! O papá! – произносит она с особым ударением. Его брат – отец ангела в церкви. Папочка! Папочка!
Какого еще ангела в церкви? Питер понятия не имеет, о чем она толкует: ведь его интересуют только родственные связи. Он берет у Одо семейный альбом и раскрывает его, приготовившись раскрыть свою анонимность.
– Batista Santos Castro – sim?[101] – спрашивает он, показывая на мужчину на первой фотокарточке в альбоме, представляющей собой групповой снимок.
Дона Амелия, кажется, премного удивлена, что у него имеется фотокарточка Батишты.
– Sim! – подтверждает она, широко раскрыв глаза. Потом выхватывает альбом и впивается взглядом в фотографию. – Рафаэл! – восклицает она, указывая на другого мужчину. И снова показывает: – E sua esposa, Maria[102]. – И тут у нее перехватывает дыхание: – É ele! A criança dourada! Outra foto dele! – опять восклицает она. Вот он! Золотой Малыш! Еще одна его фотокарточка! Она тычет пальцем на крохотную ярко-коричневую фигурку, выглядывающую из-за материнской спины. Питер еще ни разу не видел дону Амелию такой взволнованной.
– Batista – meu… avô[103], – говорит он.
И показывает на Бена, но не знает, как по-португальски будет «прадед».
– A criança dourada![104] – почти выкрикивает дона Амелия.
Ей совершенно безразлично, что Батишта был его дедом и прадедом Бена. Она хватает Питера за рукав и тащит из дома. Они направляются в церковь. Ангел в церкви, сказала она. Походя ее волнение передается всем встречным. К ним присоединяются другие селяне, главным образом женщины. Они толпой врываются в церковь, подобно стремнине горной португальской реки. Одо явно радуется всеобщему оживлению и весело гукает.
