– Будь ты богат, ты бы прежде всего обеспечил своей матери достойное существование, – перебила его Эллен.
Кики умолк и подумал про бедняжку Эмму, терпеливо дожидавшуюся в Лондоне.
– В нынешних обстоятельствах нам пригодилась бы даже самая незначительная сумма, – продолжала Эллен. – Питаемся мы отвратительно, вина, как ты знаешь, себе не позволяем, хотя мне часто очень хочется, а Изобель от его отсутствия и от плохой пищи так ослабла, что не может нормально заниматься музыкой, не говоря уж о том, что с двенадцати лет у нее, за отсутствием денег, ни разу не было педагога. Столовое белье у нас совсем истрепалось, а еще есть несколько неприятных долгов перед торговцами. Впрочем, мой милый, я и думать ни о чем не хочу, кроме твоего будущего счастья, и если ты считаешь, что для поднятия духа тебе нужно жениться, женись. Мне остается только надеяться, что тебя это не сгубит.
– Эмма очень экономна; она будет тратить совсем мало, – поспешил вставить Кики.
– Понимаю, только не забывай, что она единственная дочь и привыкла ко всяким мелким удобствам, а если даже и не привыкла, уж ее мамаша проследит, чтобы ты ей их предоставил. Мистер Уайтвик определился, что он за ней даст?
– Мама, с меня довольно и того, что он отдает мне свою дочь.
– Кики, сынок, я ровным счетом ничего не имею против Эммы; она прекрасная барышня, хотя в том, что касается интеллекта, разумеется, тебе не ровня; но считать мистера Уайтвика щедрым, когда щедрость проявляешь как раз ты! И это при том, что ты мог бы жениться куда удачнее. Взять хотя бы старшую мисс Льюис. А когда я думаю о тысячах дочерей джентльменов – красивых, образованных, – которые не в состоянии найти себе мужа, меня попросту возмущает – и это еще мягко сказано, – что Уайтвики, которым делают такое одолжение, в ответ не готовы раскошелиться ни на су.
– А знаете, почтенная дама, что священник, который живет на первом этаже, сказал мне про вас вчера вечером?
– Полагаю, какую-нибудь гнусность.
– Он сказал: «Миссис Дюморье не готова смириться с мыслью, что сын ее женится, но для матерей это совершенно обычное дело!»
– Этот священник – пренеприятнейший человек и вечно цепляется ко мне с тех самых пор, как Изобель отказалась выпить с ним чая, а вместо этого пошла на концерт с Джорджиной и двумя молодыми принцами. Он решил, что это я подстроила.
– А разве не так?
– Я всего лишь сказала Изобель, что пить чай с нищим молодым священником, у которого нет никаких перспектив устроиться в Англии, совершенно бессмысленное занятие. А сходить на концерт с немецким принцем – из этого может что-то и получиться…
Кики рассмеялся и погладил мать по руке:
– Ты у нас неисправимая старая сводница – по крайней мере, когда речь заходит об Изобель. Жаль, что ко мне ты относишься иначе. Ну, не важно, мама; ты со всем смиришься, когда возьмешь на руки первого внука.
– Когда я была молода, о таких вещах до брака даже не заговаривали, – вскинулась Эллен.
– Правда? А я твоих внуков уже даже нарисовал! – заявил Кики. – Все они – с большими голубыми глазами и кудрявыми головками, ну прямо ангелочки.
– Надеюсь, Эмме ты этих рисунков не показывал.
– Каюсь, показал. Она их вставила в рамки и повесила у себя в комнате.
– Тогда чем скорее вы поженитесь, тем лучше, – заключила Эллен, цокнув языком.
Кики вернулся в Лондон сильно ободренный и сразу же уехал на две недели в Рамсгейт с Эммой и ее родителями. Старики, похоже, ладили здесь лучше обычного – возможно, морской воздух оказал на них умиротворяющее воздействие, – так что обычного накала страстей не чувствовалось. Эмма выглядела очаровательно, она вновь слегка поправилась. Кики поставил себе задачу всенепременно сыграть свадьбу в начале следующего года, даже если придется напрячь каждый нерв, чтобы заработать необходимую сумму. Уайтвики твердо стояли на том, что не отдадут за него Эмму, пока у него на банковском счету не будет двухсот фунтов, – он рассчитал, что, если повезет, заработает эти деньги к весне. «Панч» давал ему довольно много заказов: выдалась неделя, когда ему заказали семь буквиц и иллюстрации к двум статьям на злободневные темы, – и он даже стал гадать, хватит ли ему храбрости спросить Марка Лемона, главного редактора, обещает ли тот обеспечивать его работой каждую неделю, поскольку он, Кики, надумал жениться. Две буквицы и серия иллюстраций – этих денег хватит на оплату жилья и на жизнь им обоим; кроме того, он ведь сможет еще подрабатывать в других изданиях – «Раз в неделю», «Корнхилле» и «Лондонском обществе».
Марк Лемон был человеком добросердечным, ему импонировал трудолюбивый молодой человек, который с одним только глазом рисовал такие талантливые иллюстрации, и он пообещал сделать для Кики все, что сможет. Даже намекнул, что если Кики и далее будет расти так же стремительно, как сейчас, ему, как только откроется вакансия, предоставят в «Панче» штатное место. Такого счастья Кики не мог себе представить даже в самых буйных своих мечтах. Он, запинаясь, пробормотал слова благодарности и буквально вывалился из кабинета; мозг его пылал огнем.
Он направился прямиком к Уайтвикам и передал им слова Марка Лемона. Теперь не может быть никаких препятствий к тому, чтобы им с Эммой пожениться на Новый год. Старик Уайтвик громко высморкался, жена его пустила слезу, Эмма же спокойно, твердо взяла Кики за руку и сказала, что он совершенно прав: ждать долее они оба просто не в состоянии; во всяком случае, она нисколько не боится за их будущее, так что пусть он назначит дату.
Уайтвикам нечего было противопоставить упорству мо лодых людей, и с этого дня свадьба стала делом решенным.
Следующие несколько месяцев пролетели стремительно – Кики упорно трудился, откладывая деньги на будущее обзаведение, а Эмма брала уроки по домоводству.
Они подыскали квартиру на Грейт-Рассел-стрит, напротив Британского музея, на третьем этаже, частично меб лированную; там имелась свободная комната под мастерскую. По мере приближения дня свадьбы Кики все отчетливее ощущал себя преступником, который отбирает у родителей их единственную дочь. Выражение лиц у них было такое, будто они готовятся к похоронам. Атмосфера в доме оставалась мрачной, тяжелой, Эмма с Кики шлепали в галошах по лужам слез и не расставались с зонтами.
– Клянусь, я буду образцовым зятем, – говорил Кики Тому Армстронгу. – Вот только мы с maman belle-mère[115] решительно не испытываем друг к дружке никакой симпатии, так что задача будет не такой легкой и приятной, как могла бы быть. Впрочем, думаю, когда мы станем видеться пореже, отношения у нас сразу наладятся.
Мать его и сестра решили не приезжать на свадьбу – слишком большой расход, – однако Кики надеялся весной свозить к ним свою невесту. Если он будет усердно трудиться и дела пойдут хорошо, возможно, через несколько лет он сумеет перевезти родных в Лондон.
Свадьба планировалась очень скромная, в обществе двух-трех близких друзей. Дружкой, разумеется, был приглашен Том Армстронг, еще позвали Пойнтера, Тома Джекилла и Билла Хенли[116], с которыми Кики делил жилище с тех пор, как съехал от Уистлера. На Эмминой стороне церкви предполагалось посадить ее родителей, парочку кузин и двух мисс Левис.
Венчание назначили на утро, потом предполагался обед у Уайтвиков, после чего Кики и Эмма должны были сесть на пароход и на неделю уехать в Булонь – такой они придумали себе медовый месяц.
– Всего неделя осталась, – сказал Кики в Рождество, – а я так переживаю, что карандаш падает из рук.
Их заваливали подарками: столовый сервиз, чайный сервиз, десертный сервиз; посуда, скатерти; серебряные чайники, внушительный диван. Но pièce de résistance[117] стало, пожалуй, пианино, на котором Кики сможет аккомпанировать себе одним пальцем, когда будет исполнять «Лучшее пойло на свете» для зашедших поужинать друзей.
Старый Уайтвик все-таки выделил дочери сорок фунтов в год на платья, а она тут же сказала Кики:
– Разумеется, на себя я их тратить не стану.
Кроме того, он подарил им мебель для спальни, а еще – ковры и занавески; словом, Эллен не могла пожаловаться на скаредность свояка.
Наконец настал знаменательный день, который начался с огорчения: Том Армстронг заболел и не смог присутствовать на венчании; место его занял бывший поклонник Изобель Дуглас Фишер.
В церкви собралось семнадцать человек; рыдания миссис Уайтвик отдавались эхом под потолочными балками. Наверное, им еще повезло, что Эллен не приехала составить ей компанию. Кики не видел никого, кроме Эммы, и когда он взял ее руку и задержал в своей, а она серьезно глянула на него из-под вуали, он понял, что двадцать девять прожитых им лет, по сути, ничто; они похоронены и забыты, все начинается только сейчас.
Больше не будет ни одиночества, ни бедности. Дурные дни остались в прошлом, он развеял их по ветру. Ему придется еще испытывать недоумение и растерянность; мелкие душевные неурядицы будут смущать его покой, а загадки сути и смысла бытия останутся узлом, который он не распутает вовеки; однако, в какое бы уныние он ни приходил, какие бы страхи его ни терзали, она всегда будет рядом, на его стороне, будет держать его руку так же, как держит сейчас.
