С тех пор как на кухне отец ударил мать кулаком в лицо, я не перестаю думать о кулаках мужчин. И эту кухню ненавижу. Когда навещаю маму – никогда не захожу на кухню. Мы не говорим об отце: я стараюсь забыть о нем, она старается о нем не упоминать. В моей квартире кухни вообще не будет. Для верности.
И еще я вам признаюсь, что моя мать меня чертовски разочаровала. Я не хочу быть такой, как она. И никогда не буду. В тот день, когда я, перепуганная насмерть, на коленях ползла по лестнице наверх, моя мама должна была собрать себя с пола, прийти ко мне и сказать, как ей больно и плохо, как она унижена и обижена, она должна была сказать, что папа причинил ей боль, но что не все мужчины такие, как мой отец, – бывают и хорошие.
А она не пришла…
– Мой муж мне изменяет. И мне кажется, – в этот момент голос женщины понижается почти до шепота и начинает дрожать, – я иного и не заслуживаю. То, чего я никогда не осмелюсь или просто не хочу ему предложить, он находит в другом месте. Я не умею и не хочу учиться кататься на лыжах, например. Мне не хочется обсуждать с ним книги, на первой же странице которых становится ясно, что мне не хватит ума их понять. Я никогда не поеду с ним (хотя он неоднократно об этом просил) туда, где можно встретить ядовитых змей или какого-нибудь мерзкого волосатого паука. Я не буду также слушать с ним три часа Вагнера, потому что мне кажется: не уснуть под его оперы мешают только голоса певцов. А ему, моему Ральфу, все это нужно. И он получает все это от другой женщины или, может, от нескольких других женщин…
Встревожившиеся было женщины, сидящие за столом, вздохнули с заметным облегчением. И как по команде кивнули в знак понимания и потянулись к бокалам с вином. Все четверо.
– Ах, вот оно что, – произнесла одна из них, – но ведь это никакая не измена! Я-то сначала подумала, что ты говоришь о настоящей измене, ну ты понимаешь – о сексе. Я бы сразу ушла от мужа, если бы он мне изменил. Немедленно. Верность ведь самое важное в отношениях, – добавила она взволнованно.
Известный австрийский философ Роберт Пфаллер, который специализируется на этике, имеет другое мнение и провокационно интересуется, почему сексуальный контакт любимого человека с кем-то другим воспринимается партнером как смертный грех, а, скажем, долгий философский диспут или совместная игра в сквош – уже нет. Видимо, сексуальность либо переоценивают, либо недооценивают. Когда кто-то считает готовность принимать и дарить телесные удовольствия исключительно как проявление любви – он испытывает сильное разочарование или даже, в крайних случаях, негодование, когда кто-то другой получает это все «бесплатно», без всякой любви. В свою очередь, немецкий (католический) философ Йозеф Пипер в книге «О любви» отмечает, что нельзя не заметить, как все меньше становится людей, которые считают любовь необходимым условием телесного соединения, а вот тех, кто сексуальность считает основой любви, – все больше.
– Я бы, честно говоря, даже хотела, чтобы у него была такая… ну, нормальная любовница. Тогда это был бы всего-навсего обычный секс. И мне было бы легче с этим справиться, я думаю. А так он мне изменяет на каком-то совершенно другом уровне. Он делит свой восторг от Вагнера не со мной, защищает от ядовитых змей не меня и не на меня смотрит, открыв рот, как школьник на первой парте, а на какую-то литературную мадонну, сыплющую словами, которые я не смогла бы даже повторить, а не то что написать. Он же должен в этих своих «любительниц» оперы, путешествий и литературы потихоньку влюбляться. И это гораздо, гораздо хуже, чем если бы он просто раздевал их и раздвигал им ноги. Гораздо хуже! Я бы никогда не ушла от него из-за такой глупости – это было бы смешно, жалко и по-детски. Да кто я вообще такая, черт возьми, что мне прямо вот невозможно изменить? Он ведь двадцать лет спит в одной постели с одной и той же бабой! Нет, я больше претендую на исключительное место в его голове и душе, а не у него между ног. Чем дольше я с ним живу, тем больше понимаю, что его пах с его неверностью имеет мало общего. Если вообще имеет…
За столом воцарилась гробовая тишина. Такая тишина бывает перед нападением пираний на ничего не подозревающую жертву. Вслух высказать такое мнение – это все равно что накапать кровью в воду, давая сигнал к атаке. Любовь и верность – это как два скованных одной цепью заключенных во время перевозки: если один из них убежит – за ним поневоле последует и другой. Это точно знают все четыре женщины, которые напрягают сейчас свои мозги для словесной атаки. Но при этом минимум две из них сейчас лицемерят. Одна с давних пор отказывается признавать, что ее муж регулярно изменяет ей с руководительницей детского хора, причем, по всей видимости, здесь речь идет не «просто о сексе» – скорее, имеют место любовные отношения.
Вторая, учительница, несмотря на то что ее безумно любит и хранит ей верность мужчина, регулярно приезжающий к ней с другого конца страны, недавно изменила ему с полицейским, потому что, как она сама объясняет: «Он увлек меня, он такой красивый, на голову выше моего толстячка, и вообще… так уж вышло». Это не мешает ей, однако, придерживаться распространенной точки зрения, что неверность и впрямь есть нечто ужасное, а готовность ее простить – это отвратительное извращение.
А статистика, касающаяся измен, просто шизофреническая. Больше девяносто двух процентов взрослых немцев требуют от своих партнеров бескомпромиссной верности – и при этом больше половины из них признаются, что как минимум один раз изменяли партнеру. Восемьдесят процентов отношений разрываются из-за сексуальной неверности – и в то же время восемьдесят восемь с половиной процентов изменивших утверждают (в анонимных анкетах), что по-прежнему любят того, кому изменили.
Что касается женщин, эта статистика кажется еще более опасной, чем в случае мужчин, у которых такое поведение связано с самой их природой, подчиняющейся количеству тестостерона в крови. А женщины, изменяя, гораздо реже бывают «одурманены» новым, неизвестным пенисом. Обычно в этом случае имеют место поиски утраченного мужского интереса. А это уже идет от мозга[1].
Поэтому оперы Вагнера с этой точки зрения даже гораздо более опасны, чем, скажем, какие-нибудь корпоративные выезды в целях тимбилдинга.
Она никогда не думала, что это может произойти с ней. Такие происшествия, как она считала до сегодняшнего утра, случаются только с другими – с теми людьми, которых показывают по телевизору. Причем на тех каналах, которые она обычно не смотрит. Циклоны, тайфуны с женскими именами, землетрясения, ужасные наводнения, эпидемии странных смертельных болезней, террористы, не говоря уже о грабителях, которые воруют сумочки у женщин, – все это встречается в жизни людей с другой планеты.
А вот сегодня она убедилась на собственном опыте: по крайней мере в том, что касается грабителей с сумочками, это не так.
Утром она, как всегда, припарковалась перед магазином итальянца, который много лет был в нее тайно и безнадежно влюблен и потому разрешал оставлять ее маленькую машинку на магазинной стоянке. Потом перебежала улицу к станции метро «Восточный Франкфурт». Тот же самый пешеходный переход, что и всегда, и спешила она так же. Как всегда в понедельник – вот уже восемь лет. И вдруг она почувствовала острую боль над левой ключицей и упала на асфальт. Мотоциклист в подшлемнике и куртке с капюшоном пытался вырвать у нее из рук сумку! Он разогнался и на ходу схватил рукой кожаный ремешок. Если бы у нее на том же плече не висела сумка с ноутом, если бы ремешки не переплелись между собой, если бы ремешок от ноута не завязался петлей вокруг ремешка от сумки – возможно, она бы и не упала.
Именно так, а может быть, даже более подробно рассказывала она об инциденте молодому полицейскому, который появился «на месте происшествия». Он еще осведомился, не нужно ли вызвать «Скорую помощь», а потом привез ее в комиссариат, где составил подробнейший протокол. Он был очень спокойный, хорошо понимал ее состояние, а иногда проявлял вообще удивительную чуткость, спрашивая, например: «Удобно ли вам заниматься этим прямо сейчас, или, может быть, вы хотите, чтобы вас сейчас обнял кто-то из близких?» Она хотела, но еще сильней хотела покончить со всем этим. Поэтому она согласилась без колебаний на «сейчас».
Составляя протокол, он спросил, не может ли она перечислить содержимое сумки. «Надо внести в протокол ценные вещи».
Конечно, она могла. Она с некоторых пор чувствует себя очень крепкой и готовой к любым неожиданным испытаниям. Она медленно перечисляла содержимое сумки, поглаживая ладонями и без того истертую поверхность стола. Перетянутая резинкой пачка открыток, которые он присылал ей из своих путешествий, несмотря на существование всех этих интернетов, твиттеров и фейсбуков. Он искал почту, покупал открытки, «прижимал их к губам перед отправкой» и опускал в почтовый ящик, который похлопывал ладонями «на счастье». Каждая открытка была ею читана-перечитана несчетное число раз, зацелована ее губами, на каждую она любовалась днями и ночами.
