Джун ждет меня. Наверняка заготовила новые вопросы. Иногда мне прямо-таки не терпится безжалостно оборвать ее, произнести жестокие слова, причинить боль: «Сейчас я тебе объясню, девочка. Я сидел в тюрьме за соучастие в насилии над девушкой примерно твоего возраста. Четверо солдат разложили ее на полу и оттрахали по очереди, а я стоял, смотрел и не помешал им. Тогда шла война и все было дозволено. Вот я и сел в тюрьму; смотри, у меня на левом запястье вытатуирован номер заключенного, потому-то я и ношу рубашки с длинными рукавами и пиджаки». Я знаю, что скажу ей это. Ненавижу ее умильные гримаски и детский лепет. Выложу все как есть, пусть поймет наконец, что меня нужно бояться, что я ведь могу это повторить: разложу ее среди скал и сделаю с ней все, что пожелаю, зажму ей рот рукой, чтобы приглушить крики, вцеплюсь в ее шевелюру, мешая поднять голову и наслаждаясь ужасом в ее глазах! Я встречаю Джун на берегу, еще не стряхнув с себя ночную жуть, слепую волну, нахлынувшую с моря, которая бормочет и бормочет одно и то же всю ночь напролет, смешиваясь с холодным ветром и туманом – этой мутной стеной, что заволакивает небосвод, гася луну и звезды! Джун сидит среди утесов в своем длинном платье, с рассыпанными по плечам волосами; заслышав мои шаги, она оборачивается, и солнце озаряет ее лицо, сияет в ее глазах. А я подхожу к ней, еще не очнувшись от ночного мрака, обрывков сновидений и кошмаров, со своим серым лицом и серыми волосами, точно восстал из пепелища.
«Ой, вы, кажется, не выспались? – спрашивает она ненавистным мне радостным голоском. – Интересно, почему это все старики страдают бессонницей? – и сама же отвечает: – Потому что они спят днем, слишком уж любят сиесту, вот и не могут заснуть ночью». Она права. Нет, сегодня я не стану рассказывать ей о своих преступлениях.
Мне приснилось, что мистер Кио – мой отец. И вовсе не потому, что у него такой же цвет кожи и вьющиеся волосы. Просто он заботится обо мне так, как это делал бы мой настоящий папа. В последнее время Джо совсем озверел. Когда я выхожу из школы, он подстерегает меня за углом и развлекается, измываясь надо мной по-всякому. Если это только ругательства и оскорбления, я не обращаю внимания, а просто иду своей дорогой. Но теперь он хватает меня за горло и стискивает, притворяясь, будто хочет задушить, потом вцепляется в волосы и тянет вниз, пока я не падаю на колени. Я чуть не плачу, но все-таки сдерживаю слезы, не хочу доставлять ему еще и это удовольствие. Однажды – уже не помню когда – я все рассказала мистеру Кио. Он выслушал молча, и я подумала, что ему плевать на эти истории с дурацкими школьными разборками. Но вот как-то раз выхожу я в три часа дня из школы, Джо, конечно, тут как тут, снова вцепляется мне в волосы, и вдруг появился мистер Кио; он быстро перешел улицу, точно так же схватил Джо за волосы, заставил его опуститься передо мной на колени и удерживал какое-то время, а тот отбивался, стараясь вырваться, но у мистера Кио железная хватка. Я уже говорила, что ростом он не вышел, но руки и плечи у него мощные. Я отошла в сторонку и смотрела на них, гордясь тем, что вот и у меня нашелся заступник. У мистера Кио было странное лицо, такого я прежде никогда у него не видала, – оно выражало ярость, злобу, глаза на темном лице сверкали, как два зеленых луча, но не холодных, а жгучих, слепящих. А потом я услышала его голос: «Ты больше никогда не будешь этого делать, слышишь? Никогда!» Он говорил по-английски, и Джо не мог его понять, но этот голос звучал такими грозными, прямо громовыми раскатами, что парень затрясся от страха. А вот я ничуть не испугалась. В эту минуту мистер Кио был так могуч, так прекрасен… Мне почудилось, будто он явился с другой планеты, сошел с небес, чтобы найти меня на моем острове и защитить от всех бед. Будто я всегда его ждала, с самого детства, и он услышал мои молитвы. Но это был не ангел, не добрый дух, а скорее воин, только без оружия, рыцарь без коня. Я стояла и смотрела на него, а он наконец выпустил Джо, и тот со всех ног кинулся прочь. Мистер Кио даже и смотреть не стал, куда он бежит. Он стоял неподвижно, его лицо еще не остыло от гнева, зеленые глаза сверкали, как осколки зеркала, и я не могла оторвать от него взгляд. А потом он ушел стремительным шагом, и я поняла, что не должна идти следом.
Вот так оно все и случилось. Я никому об этом не рассказала, даже матери. Но с этого дня знаю, что у меня есть друг. Даже больше, чем друг: мне тут как-то приснилось, что он мой отец, приехал на остров, чтобы найти меня и когда-нибудь увезти с собой далеко-далеко, на его родину, в Америку.
Чуть позже, встретившись опять с мистером Кио, я сказала: «Может, вы когда-нибудь придете к нам домой, чтобы познакомиться с моей матерью?» Потом заметила: «Моя мать хорошо говорит по-английски». И сразу добавила, чтобы он не счел это приглашением из вежливости: «Но только если сами захотите, – вы, конечно, не обязаны». Он не сказал ни да ни нет, просто не ответил, и мне стало неловко: зря я ему это предложила. И тогда я поскорей завела разговор на другие темы – о рыбалке, о моллюсках, которые моя мать продает владельцам ресторанов, как будто хотела, чтобы он стал ее клиентом и покупал у нее морские ушки.
Как бы там ни было, но после того случая у школы Джо ни разу на меня не напал. Он по-прежнему бормочет ругательства, когда я иду мимо, и обзывает макакой, но боится распускать руки. Я вижу, как его крысиные глазки опасливо бегают туда-сюда: вдруг мистер Кио затаился где-то рядом, за колонной или в тени подъезда. Или же в павильончике аптеки, что стоит как раз рядом, на перекрестке.
Об этом я тоже забыла рассказать: в жизни мистера Кио произошло кое-что новое. Однажды мы с ним лазили по скалам; бешено задувал ветер, в море штормило, я поскользнулась и ободрала колено об острый камень. Было очень больно, и кровь никак не останавливалась. Мистер Кио отрезал полосу от подола своей рубашки маленьким рыбацким ножиком и перевязал мне ногу. Но, увидев, как быстро материя пропиталась кровью, сказал: «Лучше вам пойти в аптеку, там рану продезинфицируют и перевяжут как надо». Спорить было глупо. Но я не могла карабкаться по скалам, и он донес меня на руках до дороги; несмотря на боль в колене, мне было ужасно приятно в его объятиях, он такой сильный, я прижималась к его груди и слышала биение сердца. Потом мы добрели до деревни, он меня поддерживал, а я опиралась на него и нарочно хромала посильнее, чтобы чувствовать его мускулистую руку. К этой аптекарше я никогда еще не заходила, она недавно на нашем острове. Хорошенькая, только слишком бледное лицо и круги под глазами; павильончик у нее крохотный, на двери висит белая полотняная занавеска, которую нужно приподнять, чтобы войти. Мистер Кио терпеливо ждал, пока аптекарша протирала рану спиртом, накладывала мазь и бинтовала рану. Мне было не так уж и больно, но я притворно морщилась и постанывала, чтобы вызвать к себе жалость.
Я сразу почувствовала, что мистер Кио запал на аптекаршу. И, как ни странно, это меня разгневало. Терпеть не могу, когда взрослые ведут себя по-детски. А главное, мне не хотелось, чтобы мистер Кио, такой замечательный человек, втюрился в самую обыкновенную бабенку, в эту аптекаршу, пускай даже смазливую. Я боюсь, что тогда он опустится до нее, то есть будет обычным, заурядным типом, недостойным зваться моим отцом. Этаким середнячком, из тех, кто несет всякую чепуху, лыбится по любому поводу, болтает с первым встречным. А мистер Кио – он совсем другой, он сильный, он может заговорить громовым голосом, может посмотреть своими зелеными глазами так, что люди пугаются.
Но позже, поразмыслив как следует, я поняла, что, скорее всего, он познакомился с этой женщиной еще раньше – именно потому и вызволил меня в тот день, у школы. Когда Джо вцепился мне в волосы, мистер Кио, наверно, был в аптеке, и ему пришлось сделать всего несколько шагов, чтобы подоспеть мне на помощь. Я-то воображала, что он возник из ниоткуда, мой ангел-хранитель, а он попросту любезничал с аптекаршей. Меня это расстроило, но в то же время и утешило: теперь у меня был свой ангел-хранитель. Добрый дух. И вообще, что в ней такого особенного, в этой аптекарше, – просто миловидная болтушка, вот и все. Вполне заурядная особа.
Теперь, когда мы с мистером Кио сдружились по-настоящему, я стала чувствовать себя свободно в его обществе. Конечно, не до такой степени, чтобы разговаривать с ним фамильярно или называть по имени (хотя мне очень нравится имя Филип). Просто я чувствую, что могу, не стесняясь, говорить обо всем, что хочу и когда хочу. Например, сочиняю всякие истории и анекдоты, чтобы развлечь и рассмешить его. А еще я пою ему все песни, какие только знаю, даже старинные английские потешки для детей – «Little Boy Blue», «Mary Quite Contrary», «Old King Cole» – про короля, который приказывает: «Эй, налейте нам кубки, да набейте нам трубки, да зовите моих скрипачей!»[16] А еще хиты Элвиса и Нины Симон[17], которые я слышала по радио, или песни из «The sound of Music»[18] – потому что смотрю это видео каждый раз, как остаюсь дома одна. Я убедилась, что это ему по вкусу: его лицо смягчается, глаза теряют холодный стеклянный блеск и подергиваются влагой. А однажды он сказал: «У вас красивый голос. Вы могли бы стать певицей, когда вырастете». От такого комплимента у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло и жар бросился в лицо. «Конечно, мне хотелось бы стать певицей, – ответила я. – Но сейчас я могу петь только в церкви: пастор играет на пианино, а я исполняю гимны». Это его явно заинтересовало: «Значит, я могу зайти послушать вас как-нибудь в воскресенье». Я жутко обрадовалась – кажется, даже слишком явно – и воскликнула: «О, мистер Кио, пожалуйста, приходите!» Но тут он слегка помрачнел и сказал: «Ну, посмотрим, может, и загляну». Мне стало стыдно, что я так возликовала, ведь я и вправду поверила, что он придет в церковь в ближайшее воскресенье. Но если он там и был, то очень уж хорошо спрятался: сколько я ни искала его глазами, так и не увидела. А может, он вообще недолюбливает религию: каждый раз, как я упоминаю о нашей церкви или о пасторе, он меняет тему или просто молчит, как пойманная нами рыба. А однажды, когда я завела разговор о небесах и о рае, стал даже насмехаться: «Ну, это все басни, которые рассказывают малым детям. Рай небесный… такого нет и быть не может». Мне становится не по себе, когда у мистера Кио лицо искажается недоброй усмешкой, обнажающей его хищные зубы, особенно один, который торчит сбоку, острый, как собачий клык.
