А через год, когда нас с Андреасом прислали на завод уже как в ссылку и надо было каждый день приходить туда на работу, школьная практика аукнулась нам по полной программе. Рабочие нас чаще всего игнорировали, но, если мы что-нибудь делали неправильно, насмехались и шпыняли. Один раз я пожаловалась мастеру, но он только пожал плечами:
– Чего уж тут плакаться! Пенять можешь только на себя. На пустом месте из школы на завод никого не отправляют.
Во время обеденного перерыва Андреас всегда сидел один, никто с ним не разговаривал. Приятного в этом было мало, но можно было хотя бы спокойно перекусить.
Зато меня в покое не оставляли. Товарищ Ханнес, например, каждый день осведомлялся, не хочу ли я после смены зайти к нему «в гости». Остальные, слыша это, только ухмылялись. Иногда он тащился за мной после работы до самой двери моего подъезда. Я ужасно его боялась. Все бы отдала, только бы снова очутиться за партой!
Никогда бы раньше не подумала, что захочу этого, ведь в первый школьный день в одиннадцатом классе мне там совершенно не понравилось. Я никого не знала. Из моего старого класса в двенадцатилетку за полноценным аттестатом перешел только Томас, но его определили в параллельный класс. Одноклассников нарочно разделяли, чтобы они не кучковались.
Все дрожали от страха, как бы не выгнали, к чему-нибудь придравшись, и старались вести себя тише воды ниже травы. Никто не шутил, как раньше, и не смеялся. Учителя внушали, что вот теперь-то и начинается «серьезная» учеба. Мы сидели, словно языки проглотив, не издавая ни звука. На переменах выходили на школьный двор и мрачно бродили по нему, как арестанты в тюрьме.
Но все равно там было лучше, чем на заводе с его мерзкими товарищами ханнесами. Маме я про заводские проблемы ничего не рассказывала: у нее и без того забот хватало после того, как меня выгнали из школы. А папа вообще ничего не замечал и хотел только одного – чтобы от него отстали. Ему выписали новое лекарство, и теперь даже Джек Лондон был ему неинтересен – он просто выгонял меня из своей комнаты.
Если нас теперь поймают, мы попадем уже не на завод, а прямиком в тюрьму. И все станет еще хуже. Гораздо хуже.
От холодного воздуха в легких колет. Но дышать как-то надо. Эта боль мне знакома по тренировкам в открытом бассейне. Иногда мы там плавали даже в ноябре, но тогда холодным был только воздух, а вода – теплой.
Здесь в море все холодное – я мерзну, хотя и двигаюсь.
Интересно, у Андреаса так же? Скорей всего, он и не представлял толком, что его ждет. Предупредить я его, конечно, предупредила, но сначала, когда в середине зимы он озвучил мне свою безумную идею, я даже не восприняла ее всерьез. А это была не простая болтовня – Андреас говорил абсолютно серьезно.
Добраться вплавь на Запад через Балтийское море? Невозможно! Нереально!
Андреас начал тренироваться как бешеный. Поначалу я ничего об этом и слышать не хотела. Но в какой-то момент стало ясно: одного я его не отпущу!
Разве можно его бросить? Я же ему нужна! Да и он мне тоже!
Без него даже один-единственный день на заводе представить себе невозможно, так что и выбора у меня особо не было. Времени в запасе у нас оставалось немного. Тренировки зимой, весной, летом, а в конце августа – старт. Переплыть Балтику! Сначала это представлялось совершенной фантастикой. Но время шло, и идея становилась все более реальной и осязаемой. Через несколько недель план созрел. Все равно других вариантов у нас не было.
Так почему бы и не попробовать?
– Хватит ждать чуда, – повторял Андреас. – Возьмем все в свои руки!
Когда я ему сказала, что поплывем вместе, он страшно обрадовался. И передумать я уже не могла – нельзя было отнять у него эту радость. Не раз меня с головой накрывал страх, хотелось все бросить, отказаться от этой затеи, но – нельзя. Андреас на меня положился. У него и выбора-то не было, ведь от него все отвернулись, даже родители. Он просто не мог тут оставаться.
А кто же за ним приглядит? Ведь пловец он не самый опытный.
Хоть бы скорее рассвело.
Хоть бы они нас не нашли!
Ведь им известно, куда мы плывем.
Устроили нам черт знает что, а не жизнь, да еще и не выпускают из своих лап! Уж отстали бы, в конце концов!
Вода все холоднее. Пальцы ног я почти не чувствую.
От перчаток толку уже никакого – они не греют, а только мешают плыть.
Стягиваю их и отпускаю. Куда их унесет?
Когда-нибудь должно взойти солнце и согреть воздух.
Надо смотреть вперед. Настанет день, и станет легче.
У нас есть цель!
Эта мысль помогала нам уже зимой. Когда есть цель, все воспринимается по-другому. Происходящее вокруг уже не так сильно угнетает, когда знаешь: это не навсегда.
Когда мы приняли решение бежать, Андреас мгновенно переменился, стал таким, как раньше, снова после долгих недель подавленности смешил меня до слез, как в детстве, – тогда он чего только не выдумывал. Однажды на пустом уроке мы сидели в классе без учителя. Андреас подтащил свой стол к стене и забрался на него. Прямо перед ним висел портрет Эриха Хонеккера[14]. Я отлично помню эту сцену: Андреас в клетчатой сине-белой рубашке, светлые локоны и хитрая улыбка. Вынув изо рта жвачку, Андреас налепил ее прямо на нос генсека.
Помню, что после уроков мы пошли бродить по городу. Андреас переживал из-за записи в дневнике про его «вызывающее поведение». Домой идти не хотел, боялся отца. Мы пошли к валу, стали там играть. Потом вырыли в кустах ямку, чтобы похоронить в ней дневник с дурацкой записью. Андреас решил соврать отцу, будто потерял дневник.
Пока копали землю, нашли солдатскую каску, в которой лежала часть черепа. И еще – нижнюю челюсть с семью зубами.
Все это мы отнесли к деду на Пауль-штрассе. Он открыл бутылку дешевого коньяка и прочел нам лекцию про вермахт[15]. Потом принялся исследовать челюсть с помощью вилки и заявил, что этот солдат пил слишком много «Вита-колы»[16] и из-за этого потерял много зубов. Опять его дурацкие шуточки! Ясно же, что на войне солдаты «Вита-колу» не пили. Дед еще сказал, что он тоже носил такую каску. Под Сталинградом, пока его не взяли в плен.
Она и сейчас висит у него в коридоре. Когда приходят особо чувствительные гости, вроде тети Эммы, у которой муж погиб в войну, каску приходится убирать, она ее видеть не может.
На свой день рожденья дед уселся за праздничный стол, нахлобучив эту каску, и молча принялся за праздничный торт. Мама начала на него ругаться, а дед отмахнулся и заявил, что он – важный свидетель былых времен и может делать всё, что ему вздумается.
* * *
– Опять он дрыхнет!
Герр Беренс, ответственный в школе за сбор вторсырья, задремал на скамеечке у забора. Повезло!
Мы поскорее смылись со школьного двора и вышли на Карл-штрассе.
– Пусть сами свое вторсырье собирают и вносят вклад в борьбу за мир! – распинался Сакси, размахивая руками. – Самое наитупейшее занятие – звонить в двери и спрашивать: у вас вторсырье есть? Макулатура или стекло? Стекло или макулатура?
Он даже остановился и громко фыркнул от возмущения.
– Бабушка Вульф снова скажет, что ей стеклянные банки самой нужны – для варенья. А старый Шрёдер с Аугустен-штрассе будет всем совать мятные карамельки. Они ужасно противные. Пробовали уже?
– Мы что попало в рот не тянем, – обернулся к нему Андреас. – В отличие от тебя. Ну, чего отстал, тормоз саксонский, догоняй.
Мы взобрались на Вал и теперь спускались по заросшему кустами крутому склону к маленькому озеру, которое в Ростоке все называют Чертовой ямой.
Уже внизу, на поросшем травой берегу, Андреас достал из ранца какую-то книжку.
– Вот, взял в библиотеке. Как раз про нашу Яму!
Мы принялись разглядывать картинки. Стены вала раньше были не такие крутые, а в Яме плавало много лебедей. Андреас стал нам рассказывать, что вычитал в книжке.
– Давным-давно здесь стоял замок, а потом он ушел под воду в Чертову яму. Бронзовая женщина в начале вала – это принцесса. Она была проклята и обречена вечно пить воду. Если только ее кто-нибудь не спасет. Но сделать это можно один-единственный раз в году – ровно в полдень самого долгого дня. Тогда из глубины озера поднимается серебряная чаша. Ее надо наполнить водой и, взобравшись на Чертову гору, опрокинуть через левое плечо. Тогда проклятье развеется.
– С ума сойти… – прошептал Сакси. – Сейчас как раз полдень…
– А еще там сказано, что Чертовая яма бездонна и соединяется с морем.
– Как это? Море же далеко!
Я подняла ивовую ветку.
– Дед говорил, что под Ямой множество тоннелей и бункеров. Только их все затопило, потому что в войну там взорвалась бомба.
– Бомба?! – Сакси аж затрясло. – С ума-а-а сойти-и-и! В книжке про это тоже написано?
Андреас помотал головой.
– А мне отец рассказывал про шахту, которая ведет к подземной узкоколейке. И что бункер на Валу связан с Чертовой ямой.
Мы просидели возле озера больше часа, но из глубин ничего не всплыло. Лишь одинокая утка плавала туда-сюда, глупо на нас поглядывая. В полвторого Андреас сердито швырнул несколько камней в воду.
