Ион Арамэ - Рассвет над волнами (сборник)

В комнату проникал неясный напев скрипок. Он нарастал, взмывая к самым высоким нотам, а затем кто-то на старомодный манер запел тенором по-французски «Плэзир д'амур». Амалия приподнялась на локте, безжалостно примяв ярко-красную подушку. Она почувствовала, что сегодня не в состоянии выносить эту тоскливую мелодию. Ее напевал Алек в Снагове четыре года, а может, четыреста лет назад. Они сидели вдвоем в лодке, которая, казалось, застыла на гладкой, будто стеклянной, поверхности озера, а Алек смотрел на нее широко раскрытыми глазами, словно она ему позировала, и, макая палец в теплую воду, рисовал ее профиль на сиденье лодки.

— Когда ты собираешь волосы в пучок, ты похожа на Венеру Милосскую, — говорил он, растягивая слова. — Только Венера не носила бикини.

— Снять? — пошутила она, просовывая палец под тесемки купальника.

— Бесполезно: ты слишком загорела.

— Ну и что с того?

— А то, что части тела, нетронутые солнцем, будут контрастировать с остальными. Все равно ты остаешься продуктом двадцатого столетия. Цивилизация толкает искусство к гибели. Видишь ли, античные были ближе к природе. Античная модель — вот что мне необходимо.

— Ну, тогда советую обратиться в Лувр, — отрезала она, а он снова, закрыв глаза, замурлыкал себе под нос «Плэзир д'амур».

…Амалия порывисто вскочила с дивана — подушка медленно распрямилась, обретя первоначальную форму. Девушка нажала никелированную клавишу с латинскими буквами «STOP». В комнате воцарилась тишина. Не яркое освещение усиливало состояние подавленности. Амалия со злостью дернула шнур и резко его отпустила. Механизм послушно сработал, и штора с треском взвилась вверх. Шум вернул Амалии уверенность, помог прогнать воспоминания. Сумерки, заглянувшие в окно, уже не навевали меланхолии. Довольная результатом Амалия обвела взглядом комнату. Ее интерьер создавался постепенно, от зарплаты к зарплате, в соответствии с тем, как представлялось Амалии ее жилище несколько лет назад в студенческом общежитии. Оливкового цвета палас покрывал пол так, что не было видно ни сантиметра паркета. На низком столике стоял магнитофон. Над ним, на стене, висели стереофонические колонки. Напротив, над диваном, красовалась модернистская акварель. Это был проблемный пейзаж — желтые пятна на темно-зеленом фоне. Амалия припомнила, как они с Нуку покупали эту картину…

— Ничего не понимаю, — робко протестовал Нуку, стоя посреди галереи и разглядывая акварель.

— А здесь нечего понимать, — возражала Амалия. — Просто она будет хорошо смотреться на белой стене, — шепотом растолковывала она, кося взглядом на бородатого автора произведения, удобно устроившегося в кресле и профессионально рассматривавшего ее.

Амалия даже подумала, что этот болван уже представляет ее своей моделью. Еще студенткой она наслушалась о его привычках. Но как посмел он смотреть так на замужнюю женщину, которая пришла сюда, чтобы выбрать картину?

— Если тебе нравится, покупаем, — мужественно решился Нуку.

Амалия ответила кивком и еще раз искоса взглянула на бородатого «гения» в кресле. Он не узнал ее. Она же хорошо его помнила. Был культпоход на одну из коллективных выставок. Там этот художник с бородой и трубкой важно прохаживался среди завсегдатаев картинной галереи, не обращая внимания на застенчивых студенток, находившихся под впечатлением первого соприкосновения с миром искусства.

Нуку небрежно отсчитал новенькие сотенные банкноты, не пасуя перед ценой, — это была его маленькая месть за неприличный, плотоядный взгляд художника. Тот, казалось, вдруг проникся к нему уважением, но продолжал делать вид, что неохотно расстается со своим шедевром. Картину они купили вместе с рамой…

На календаре стояла цифра 30 — сегодня исполнялось три года их семейной жизни, а от Нуку ничего. Он даже не позвонил ей. А так не хочется вспоминать о том давнем событии в одиночку…

Амалия ходила по комнате из угла в угол, не находя себе места. Она шаркала босыми ногами по мягкому ворсистому паласу, и у нее вдруг появилось такое же странное ощущение, что и по дороге на Пояну Стыний [1], когда она дотрагивалась до густого мха, покрывавшего поваленное дерево. Она касалась мха пальцами ног, водила ими то вправо, то влево, разглаживая толстый натуральный «плюш». Это доставляло ей огромное удовольствие. Алек, всегда отличавшийся практичностью, сразу схватился за фотокамеру, чтобы запечатлеть на цветные диапозитивы, а затем детально изучить это незабываемое зрелище.

— Отдай мне хотя бы сандалии, — повелительно попросила она.

— Венера в сандалиях фирмы «Губан»! Неужели ты не понимаешь, что просто очаровательна? — напустился на нее Алек. — Ты вообще носишь слишком длинные платья. Создатели моды — враги прекрасного. Ради бога, оставь колено, не прикрывай его сумочкой, как делает это девочка-подросток, присевшая на скамейку в парке Чишмиджиу!

Тон его становился властным, грубым, безапелляционным, когда речь шла об искусстве. Однажды Алек вступил в спор с преподавателем эстетики из-за какого-то силуэта на одной из картин Хиеронимуса Босха. Остальные студенты с восхищением следили за спором, принимая то сторону одного, то сторону другого. Преподаватель предложил Алеку изложить свои мысли на бумаге, но тот был бескомпромиссен:

— Картину нельзя объяснить словами, иначе она превратится в обычную иллюстрацию текста.

…Амалия очнулась от воспоминаний и непроизвольно взглянула на часы на тумбочке. Попыталась успокоить себя: если он не позвонил до сих пор, это ничего не значит. И на здоровье!

Она вернулась к дивану, достала толстый том из серии «Роман XX века» с закладкой на сорок седьмой странице. В конце концов предвечерняя тишина начала ее успокаивать. Но чем больше тишины, тем больше одиночества.

«Какие визиты, какие переодевания? Ни у тебя, ни у меня на это нет времени, — с улыбкой говорил в такие минуты Нуку. — Давай лучше выпьем кофе. У нас с тобой совсем другие устремления…»

И она плясала под его дудку. Свободные вечера проходили в молчании. И суматоха школьных занятий не компенсировала ей одиночества…

Амалия открыла книгу и повернулась к окну — оттуда еще падал рассеянный свет. Она прочитала фразу вверху страницы один раз, другой, ничего не понимая и будучи не в силах сосредоточиться, и вдруг подумала, что в конце концов можно выйти подышать воздухом, пройтись по набережной, зайти в кафе «Сирень», заказать мороженое, чашечку кофе и тем самым скромно отметить свой юбилей. Она мечтала провести этот день весело, с шампанским и цветами, с шумными тостами и приятными пожеланиями гостей, но кто это организует? Кто переступил порог их дома за три года семейной жизни? Кто удивился абстрактной картине на стене? Кто обалдел от льющейся из развешанных Нуку стереоколонок музыки? Кто оценил ее торт-мороженое и вышел на балкон полюбоваться панорамой морского порта?

Амалия закрыла книгу, продолжая держать палец на сорок седьмой странице, и посмотрела в окно на лиловое небо. Нет, сегодня она дома не останется! У Нуку опять, наверное, дела — конец месяца, подведение итогов. Он позвонит и, как обычно, скажет:

— Вернусь попозже…

— Опять?

— Так каждый месяц, — слабо отшутится Нуку. — Думаешь, мне самому нравится сидеть до ночи среди этого бумажного хлама? Я моряк, а не бухгалтер.

— Тогда сделай что-нибудь и покончи с этим.

— Легко сказать! — вздохнет Нуку…

«Даже причесываться не буду, — решила Амалия. — Соберу волосы в пучок, и все». Она вскочила с дивана, все еще держа палец между страницами книги. Затем прошла в ванную и остановилась возле зеркала, разглядывая себя в профиль. Да, Алек был прав, она похожа на Венеру Милосскую. Где сейчас Алек? Что с ним? Исполнились ли его мечты?

«Дай мне несколько лет, и я потрясу европейскую живопись», — смеялся Алек, что-то рисуя острым, словно патефонная игла, карандашом. Только мастера Хорезма умели это делать…

Он поражал товарищей и преподавателей своим рисунком, навеянным искусством мастеров гончарной росписи, — контуры из тонких параллельных линий и десятки штрихов, причудливо змеящихся и неожиданно меняющих цвет. Для дипломной выставки Алек подготовил совсем скромную вещицу — юноша и девушка, бегущие по спелой ниве. Какая это была красота! Сколько грации таилось в их движениях и какая экспрессия скрывалась в этих тоненьких линиях, создающих ощущение реальности зеленовато-золотистой нивы! Люди останавливались у картины и шепотом выражали восхищение. Один японец даже пытался изучать картину с помощью лупы и попросил разрешения сфотографировать ее, а антиквар из Парижа поспешил пригласить автора на Монмартр, гарантируя, что картин в столь самобытной манере там никто не пишет.