Ричард Олдингтон - Путь к небесам

Жизненный путь великого человека неизбежно вызывает всевозможные толкования, а потому оценки, даваемые его личности, бывают поразительно несходны между собой. Крайне несходными были и портреты, нарисованные плодовитым племенем биографов, полагавших, что они правильно описали и истолковали жизнь покойного Джереми Пратта Сибба, впоследствии — отца Сиббера, монаха ордена бенедиктинцев, святого, недавно канонизированного Римской курией. Критический анализ многочисленных жизнеописаний этого человека, обладавшего выдающимися духовными достоинствами, не входит в нашу задачу. Автор поставил перед собой цель лишь объективно и беспристрастно рассказать о его замечательной жизни скорее в интимном, нежели в общественном плане, уделив особое место ранним годам становления его личности и лишь кратко упомянув о событиях большого общественного значения, которые еще свежи в нашей памяти. Однако автор с самого начала желает решительно отмежеваться от немногочисленной, но опасной шайки воинствующих атеистов, которые имеют наглость рассматривать жизнь Сиббера как тяжелый случай хронического запора.

Нет сомнения, что Сиббер, подобно многим своим соотечественникам, действительно страдал этим тягостным и весьма распространенным недомоганием (как определяют его с восхитительной точностью рекламы патентованных средств). Такова единственная уступка, которую мы можем сделать злопыхательству и распространенному ныне духу всеобщего уничижения. Но только зависть и нечестивый фанатизм могли породить утверждение, будто всю жизнь Сиббера можно объяснить лишь на основе запора. Нам радостно сознавать, что в самом начале нашего беспристрастного и непредвзятого исследования мы имеем возможность опровергнуть эту клевету. Настоятель монастыря, в котором отец Сиббер провел последние и, быть может, наиболее плодотворные годы своей земной жизни, сообщил ученым факт неоценимой важности. По совету, или, вернее, по приказу настоятеля, отец Сиббер ежедневно вкушал четверть фунта лучшего айвового желе. Благотворное действие этого плода не замедлило сказаться на нем, и необходимо отметить то важнейшее обстоятельство, что первое явление божества отцу Сибберу имело место (как говорят) ровно через три недели после начала этого опыта. Впоследствии явление божества всегда точно регулировалось дозой упомянутого лечебного средства.

Таков наш ответ школе «запористов», чьи псевдонаучные теории несомненно больше повредили им самим, нежели благородной душе, которую они пытались опорочить.

Джереми Пратт Сибба (он же Сиббер) родился в восьмидесятых годах прошлого века в одном из процветающих и быстро растущих городов Соединенных Штатов. Город Колонсвилл расположен в изобильном краю, на равнине между Огайо и Миссисипи. Это крупный железнодорожный узел, центр сельскохозяйственного района с большим будущим; кроме того, здесь налажено производство фетровых шляп, автомобильных шин, скобяных товаров, сельскохозяйственных орудий и химикалий. Соседство нефтяных месторождений на западе и небольших, но чрезвычайно богатых залежей угля на востоке стимулирует торговлю, придает вес городу и способствует его вящей экономической славе.

Сибба или Сибберы, как эта фамилия обычно пишется в Англии, не были в числе первых поселенцев Колонсвилла. Они принадлежали к более древней и романтичной американской аристократии — суровым колонизаторам Новой Англии, которые пытались — и притом не всегда с успехом — подчинить плугу бесплодную и каменистую землю. Владения Сибба в Мэне были обширны, но не приносили дохода, и за несколько лет до рождения Джереми его отец, Джон Элайас Сибба, отправился на Запад в надежде найти там земли более плодородные и жизнь более легкую. Однако даже в то время, когда семья испытывала материальные затруднения, Джон Э. Сибба и его жена Марта ни на минуту не забывали, что кровь у них чище, а род древнее, чем у соседей, и внушали эту важную истину Джереми чуть не с пеленок. Прикованные к Среднему Западу суровой экономической необходимостью, они тем не менее свято хранили традиции своих благородных предков.

Младенчество Джереми Сибба было, как видно, мало примечательным. В первые три года своей жизни он, как могло показаться на первый взгляд, мало чем отличался от обыкновенного кретина. Он рос и развивался плачевно медленно. Ему шел уже третий год, когда его наконец заставили встать на ноги и обратить лицо к звездам. До этого времени он предпочитал передвигаться способом собственного изобретения; вытянув левую ногу и энергично отталкиваясь правой, он ерзал по полу на ягодицах с удивительной быстротой и упорством. Он не сделался калекой только потому, что на ноги, которые могли на всю жизнь остаться кривыми, наложили железные шины. К тому же — словно этого испытания было мало его матери, которая работала не покладая рук, — он проявлял упорное отвращение к членораздельной речи. Опасаясь, что мальчик — немой от рождения, Марта Сиббер без конца показывала его докторам, но, несмотря на все их просвещенные усилия (основанные на новейших достижениях американской науки), младенец не желал говорить. Стоит ли удивляться? Подобно Пресвятой Деве, юный Джереми о многом размышлял в сердце своем.

Легенда, как всегда, в извращенном виде донесла до нас бесценные сведения о первых словах, произнесенных Джереми. Критический анализ и долгие кропотливые исследования позволили нам дать достоверное и здравое освещение фактов, так сильно искаженных благочестивыми последователями Сиббера. Совершенно неправильно утверждение, будто он начал говорить по-латыни самопроизвольно или благодаря чудесному наитию святого духа. В исследовании, к сожалению, одобренном кардиналом-архиепископом, сказано, что однажды ребенок изрек, к великому удивлению присутствующих: «America me genuit; Gallia me docebit, Anglia me fovebit, Roma me tenebit».[2] Это, несомненно, является позднейшим домыслом, который следует отбросить, равно как и другие, более распространенные варианты той же легенды. Что касается фактов, то вот они.

Джереми было уже около трех лет, но он еще не произнес ни одного членораздельного звука. Однажды в жаркий летний день он сидел в кухне на полу, приняв свою любимую позу, а его мать, подобно многим представительницам древней американской аристократии, стряпала еду. В поле его зрения был старинный ледник, или холодильник, который в сильную жару порядком протекал. Даже в детстве Джереми мыслил стройно и логично. Не в состоянии объяснить это явление, показавшееся ему необычайным, ребенок неуверенно встал на ноги и заковылял, звеня своими железками, к миссис Сибба, которая в это время усердно трудилась над пирогом. Мальчик дернул мать за передник, и она, взглянув на него сверху вниз, увидела, что его личико полно нетерпеливого интереса.

— Ступай отсюда, Джереми, — сказала она. — Разве ты не видишь, что я занята?

— Мама, — сказал мальчик отчетливо. — По какой именно причине холодильник течет?

Миссис Сибба всплеснула руками, пронзительно вскрикнула от удивления и восторга, а затем схватила сына в объятия, осыпая его ласковыми словами, столь естественными в устах матери, чей ребенок, считавшийся немым, вдруг заговорил. Джереми до поры до времени сносил эти неуместные ласки с тем невозмутимым терпением, которое ему никогда не изменяло, но в конце концов остановил мать:

— Но скажи же, мама, — повторил он, — по какой причине холодильник течет?

Вечером мистер и миссис Сибба, сидя на террасе в качалках, говорили между собой о Джереми и о его будущем.

— Но почему, о боже праведный, — сказала миссис Сибба в заключение длинного монолога, — этот ребенок не мог заговорить раньше, избавив меня от долгих тревожных дней и ночей и от соседских пересудов, а семью от позора из-за того, что мальчишка якобы неполноценный, хотя, как я сказала сегодня вечером миссис Глони: Пратты и Сибба спокон веку все делали по-своему и всегда так будут делать.

— Ну что ж, — заметил мистер Сибба, чья степенная деревенская манера выражаться, свойственная жителям Новой Англии, была столь не похожа на бостонскую говорливость его жены. — Мне кажется, теперь у нас нет причин беспокоиться по этому поводу.

— А вот и есть, Джон Сибба! — воскликнула она, сильно раскачиваясь в своей качалке. — Я всегда подозревала, что Джереми — необыкновенный ребенок, потому что в такой семье, как наша, мы вправе ожидать от него больших способностей, поскольку двое из его предков были губернаторами штатов, один из дядюшек — профессор колледжа, а родная мать — «Дочь Революции»,{1} и даже его отец слывет лучшим адвокатом во всем городе, да и сам он заговорил так легко и свободно, и личико у него было при этом такое серьезное — тут уж поневоле станешь беспокоиться, ведь если мы не выполним свой долг и не дадим ему образования, которого он вправе ожидать от нас и которое необходимо ему для блестящей будущности…