Сомерсет Моэм
Сплошные прелести
Если звонят и, не застав, передают просьбу связаться по телефону как только придете, поскольку есть важное дело, то, как я замечал, дело скорее всего важно тому, кто звонил, а не вам. Вознамерясь преподнести подарок или оказать услугу, обычно сдерживают нетерпение в разумных рамках. Посему, когда я вернулся домой, имея времени в обрез, чтобы выпить рюмку, выкурить сигару и прочесть газету, прежде чем переодеваться к обеду, а мисс Фелоуз, моя квартирная хозяйка, сообщила, что меня просит безотлагательно позвонить мистер Олрой Кир, я понял, что спокойно могу его просьбу не исполнять.
— Это он — писатель? — спросила мисс Фелоуз.
— Это он.
Она с симпатией глянула на телефон.
— Вас соединить?
— Нет, спасибо.
— Что сказать, если он позвонит снова?
— Пусть передаст, в чем дело.
— Очень хорошо, сэр.
И поджала губы; убрала пустой сифон, придирчиво проверила, чисто ли в комнате, и вышла. Мисс Фелоуз — читатель усерднейший, наверняка прочла все книги Роя и, раз ее задело мое равнодушие, была, можно предположить, в восторге от его романов. Когда я вновь добрался до дому, то узнал ее крупный разборчивый почерк в лежавшей на столе записке: «М-р Кир звонил еще два раза. Не могли бы Вы завтра повидаться с ним за ленчем? А если нет, то какой день Вас устроит?»
Я сделал большие глаза. Последний раз мы с Роем виделись месяца три назад, и то лишь несколько минут, на каком-то вечере; он, как всегда, был мил, а на прощанье выразил от всего сердца сожаление, что мы так редко встречаемся.
— Лондон ужасен, — говорил он. — Вечно нет времени повидать того, кого хочется. Давайте посидим вдвоем за ленчем как-нибудь на той неделе?
— Хорошо бы, — ответил я.
— Приду домой, загляну в свою книжечку и позвоню вам тут же.
— Договорились.
Уже лет двадцать мне достоизвестно, что книжечка, куда Рой записывает назначенные свидания и визиты, всегда у него при себе в верхнем левом кармане жилета, поэтому я не удивился, когда продолжения не последовало. Так стоит ли думать теперь, что его лихорадочное желание оказать мне гостеприимство бескорыстно. Покуривая перед сном трубку, я перебирал возможные объяснения, зачем Рою приглашать меня на ленч. Или одна из его поклонниц просила познакомить меня с нею, или американский издатель, проездом в Лондоне, высказал пожелание, чтобы Рой нас свел; однако я не мог не отдать справедливости своему старому знакомцу и не допускал мысли, будто он настолько истощил запас отговорок, чтоб не вывернуться своими силами. Кроме того, избрать день предлагалось мне, следовательно, Рой едва ли собирался кого-либо с собой приводить.
Никто не умеет, как Рой, выказать искреннюю сердечность коллеге-писателю, чье имя у всех на устах, и никто не умеет так тонко отвернуться от него же, когда леность, неудача или чужой успех набросят тень на вчерашнюю популярность. У каждого писателя бывают взлеты и падения, и я четко сознавал, что нахожусь отнюдь не в центре внимания. Очевидно, следует найти повод и вежливо отклонить приглашение; правда, Рой упрям, и если уж я ему для чего-то понадобился, то унять его можно, лишь послав ко всем чертям; впрочем, меня разбирало любопытство. Кроме того, я определенно питал слабость к Рою.
С замиранием сердца наблюдал я его восхождение в мире словесности. Такая карьера — истинный образец для молодежи, вступающей на литературную стезю. Среди современников я не знаю другого, кто достиг бы столь заметных успехов при столь малых дарованиях, — словно день за днем принимал лекарство по капле, а набралась полная столовая ложка. Рой это прекрасно сознавал и, наверное, сам почитал чуть ли не чудом, как это его хватило на три десятка книг. Он определенно был утешен, вычитав в застольной речи Чарлза Диккенса, что гений — это неиссякаемое трудолюбие. Рой прикипел к сей мысли. Раз все дело в трудолюбии, сказал он, должно быть, себе, то доступно уподобиться прочим гениям; восторженная авторесса дамского журнала, написав об одной из его книг, употребила ту же цитату (а позже применяли другие критики), и ему оставалось вздохнуть с облегчением, словно после долгих трудов он полностью разгадал кроссворд. Всякий, кто год за годом наблюдал его неустанно поступающую продукцию, не станет отрицать: Рой, в общем-то, проник в гении.
Для начала у него были некоторые преимущества. Отец много лет прослужил в Гонконге и завершил карьеру губернатором Ямайки. На убористых страницах «Кто есть кто» против имени Олроя Кира стоит: «ед. с. сэра Реймонда Кира, кав. орд. св. Мих. и Георг, и орд. Викт. II ст. (см.), и Эмили, мл. д. покойн. генерал-майора Инд. арм. Перси Кэмпердауна». Рой учился в Винчестере и в Новом колледже Оксфорда; студенческие годы провел скорее чинно, чем бурно, и вышел из университета чист от долгов. Уже тогда Рой был прижимист, безо всяких поползновений к неразумным тратам. Как хороший сын он не забывал: такие затраты на образование — жертва со стороны родителей. Выйдя в отставку, его отец жил в пристойном, но без претензий, доме в Глостершире, близ Страуда, временами наезжал в Лондон побывать на официальном обеде, имевшем отношение к колониям, в которых он служил, и заодно навещал Атенеум, членом коего состоял. Именно через старого знакомца по этому клубу он пристроил сына, сразу после окончания Оксфорда, личным секретарем к политическому деятелю, который за бездарность, проявленную в качестве министра двух консервативных кабинетов, был вознагражден титулом лорда. А это дало Рою возможность смолоду перезнакомиться со всем высшим обществом, чему потом нашлось прекрасное применение. В его произведениях не найти ни единого ляпсуса, которые портят сочинения тех, кто пишет о великосветском обществе, опираясь лишь на иллюстрированные журналы. Он точно знал, как герцог говорит с герцогом и как положено к ним обращаться соответственно члену парламента, адвокату, букмекеру и лакею. Есть нечто пленительное в том, как запросто обходится он в ранних своих романах с вице-королями, послами, премьер-министрами, царствующими особами и высокопоставленными дамами; дружественный без навязчивости и фамильярный без назойливости, не даст забыть об их ранге, но поделится приятным чувством, что они из той же плоти, как и мы с вами. Но, увы, мода переменилась и деяния аристократии уже не считаются достойным объектом изображения для серьезной литературы, отчего Рой, всегда чуткий к тенденциям эпохи, вынужден был следующие свои романы посвятить духовным конфликтам юрисконсультов, делопроизводителей и торговых агентов, не разбираясь в этих сферах с былой уверенностью.
Он уже оставил службу у лорда, чтобы целиком отдать себя литературе, когда я с ним познакомился; это был приметный молодой человек, шести футов ростом, атлетически сложенный, широкоплечий и обходительный; не то чтобы красавец (нос был коротковат и широковат, а подбородок тяжел), он привлекал мужественностью, большими голубыми честными глазами, русыми кудрями, тем, что искренен, чист и здоров. Своим спортивным видом. Читая в его ранних книгах описания псовой охоты, такие живые и такие подробные, не усомнишься, что они взяты из личного опыта; еще до недавнего времени Рой мог оторваться на день-другой от письменного стола и съездить на охоту. С первым своим романом он выступил в период, когда литераторы, чтобы доказать свою мощь, пили пиво и играли в крикет, и редко собиралась в те годы литераторская команда, в составе которой не фигурировал бы Рой. Трудно сказать, почему, но это направление растеряло свою молодцеватость; хоть авторы остались страстными приверженцами крикета, книги их теперь не в чести и даже статьи свои им нелегко куда-нибудь пристроить. Рой бросил крикет давным-давно и полюбил тонкий вкус кларета.
Дебютантом Рой держался очень скромно. Роман написал он короткий, тщательно отделанный и, как все воспоследовавшие, выдержанный в строгом вкусе. И разослал его всем ведущим писателям того времени, присовокупив в любезном письме каждому, сколь глубоко восхищен его произведениями, как много узнал, изучая их, как горячо желал бы идти — хоть на приличествующем расстоянии — тем путем, который освещает адресат. И он де кладет свою книгу к ногам великого художника как дань уважения юноши, вступающего в литературу, к тому, кого всегда считал своим наставником; извиняется, что осмелился отвлекать такого занятого человека ради робкого опыта новичка; просит оценки и совета. Формальных ответов было мало. Те, кому он написал, тронутые похвалами, отвечали длинными посланиями — одобряли его книгу, а то и приглашали на ленч. Нельзя было не поддаться его искренности и восторженности. Совета он просил так уничиженно и так горячо обещал к любым рекомендациям прислушаться, что это впечатляло. Вот, казалось, стоящий случай ударить палец о палец.
