Дело было на рассвете двадцать шестого декабря тридцать седьмого года Мэйдзи[1]. Отряд «Белые нашивки» М-ского полка М-ской дивизии выступил с северного склона высоты 93 для штурма дополнительного форта на горе Суншушань.
Так как дорога тянулась под прикрытием горы, отряд в этот день шел в особом порядке, колонной по четыре. Безусловно, когда ряды солдат с винтовками стали двигаться вперед по полутемной голой дороге и только белели в сумраке нашивки да раздавался тихий стук шагов, – это была трагическая картина. И действительно, заняв свое место во главе колонны, командир, капитан М., с этой минуты сделался необычно молчаливым, и лицо его приняло задумчивое выражение. Но солдаты, сверх ожидания, не потеряли своей обычной бодрости. Этому способствовали, во-первых, сила японского духа – «яматодамасий» и, во-вторых, сила водки.
Через некоторое время отряд вышел в каменистую речную долину, где с гор дул сильный ветер.
– Эй, погляди-ка назад! – обратился рядовой первого разряда Тагути, бывший торговец бумагой, к рядовому первого разряда Хорио той же роты, бывшему плотнику. – Смотри, все отдают нам честь!
Рядовой Хорио оглянулся. В самом деле, на гребне высившегося за ними черного холма, на фоне заалевшего неба, офицеры во главе с командиром полка на прощание козыряли бойцам, идущим на смерть.
– Ну что? Здорово? Попасть в отряд «Белые нашивки» – большая честь!
– Какая там честь! – с горечью сказал рядовой Хорио, поправляя на плече винтовку. – Все мы идем на смерть. Вот они и говорят, что [за знак чести купим и убьем]. Дешево это стоит!
– Так нельзя. Так говорить – нехорошо перед [императором].
– Ну тебя к черту! Хорошо, нехорошо – чего там! За козырянье тебе в солдатской лавочке водки небось не дадут.
Рядовой Тагути промолчал; он привык к повадкам приятеля, которому стоило подвыпить, чтобы сразу же начать свои циничные шуточки. Но рядовой Хорио упрямо продолжал:
– Нет, за козырянье ничего не купишь. Вот они и напевают на все лады, дескать, ради государства, ради императора. Только все это враки. Что, брат, разве не верно?
Тот, к кому обратился рядовой Хорио, был тихий ефрейтор Эги из той же роты, бывший учитель начальной школы. Однако на этот раз тихий ефрейтор почему-то сразу вспылил и, казалось, готов был полезть в драку. Он злобно бросил прямо в лицо подвыпившему Хорио:
– Дурак! Идти на смерть – наш долг!
В это время отряд «Белые нашивки» уже подымался по противоположному склону речной долины. Там безмолвно встречали зарю шесть-семь фанз, обмазанных засохшей грязью, а над их крышами громоздилась холодная темно-бурая гора Суншушань с будто выписанными на ней зеленоватыми складками. Пройдя деревню, колонна рассыпалась. Солдаты в полном снаряжении стали карабкаться по тропинкам и ползком медленно приближались к позициям противника.
Разумеется, вместе с другими ползком продвигался вперед и ефрейтор Эги. «За козырянье тебе в солдатской лавочке водки небось не дадут» – эти слова рядового Хорио не шли у него из головы. Однако по натуре неразговорчивый, он держал свои мысли при себе. Но с тем большей силой эти слова раздражали его и в то же время вызывали боль, точно бередили старую рану. Продвигаясь ползком, как зверь, по подмерзшей тропинке, он думал о войне, думал о смерти. Однако в этих мыслях не было ни луча света. Даже если смерть [ради императора]… все равно она проклятое чудовище. Война… он почти не считал войну преступлением. Преступление, поскольку источник его, в отличие от войны, в страстях отдельных личностей, в известной мере можно [понять]. Но [война – служба императору], и больше ничего. А он – да не только он, две с лишним тысячи человек из разных дивизий, сведенные в отряд «Белые нашивки», волей-неволей должны умереть на этой великой [службе].
– Пришли! Пришли! Ты из какого полка?
Ефрейтор Эги огляделся по сторонам. Отряд добрался до сборного пункта у подножия Суншушань. Здесь уже толпились солдаты из разных дивизий в мундирах цвета хаки, украшенных старомодными нашивками.
Его окликнул один из них – тот, что сидел на камне под бледным солнцем и выдавливал угорь на щеке.
– М-ского полка.
– Тепленькое местечко!
Ефрейтор Эги не ответил на шутку, лицо его было мрачно.
Несколько часов спустя над позициями пехоты со страшным ревом проносились снаряды – и свои и вражеские. На склоне горы Суншушань, высившейся прямо перед глазами, наша морская артиллерия из Ляцзятунь тоже взрывала тучи желтой пыли. Каждый раз, когда вздымалась такая туча пыли, в воздухе сверкала лиловая вспышка, и при дневном свете это было особенно страшно. Однако, выжидая удобный момент, двухтысячный отряд «Белые нашивки» не терял обычной бодрости. В самом деле, чтобы не быть раздавленными страхом, им только и оставалось держаться как можно веселей.
– Чертовски палят!
Рядовой Хорио взглянул на небо. В эту секунду протяжный вой вновь разодрал воздух прямо над его головой. Хорио невольно втянул голову в плечи и обратился к рядовому Тагути, который прикрыл нос платком, чтобы защититься от тучи пыли и песку.
– Это двадцативосьмисантиметровый.
Рядовой Тагути изобразил улыбку. И тихонько, чтобы не заметил Хорио, спрятал платок в карман. Это был вышитый по краям платочек, подаренный ему приятельницей-гейшей, когда он уезжал на фронт.
– У него другой звук, у двадцативосьмисантиметрового, – сказал Тагути и вдруг растерянно выпрямился. В то же время и другие солдаты один за другим, как будто по неслышной команде, стали вытягиваться в струнку: в сопровождении нескольких штаб-офицеров к ним величественно подходил командующий армией генерал Н.
– Тише! Тише!
Окидывая взглядом позиции, генерал заговорил хорошо поставленным голосом:
– Здесь тесно, можете не выстраиваться. Из какого вы полка, отряд «Белые нашивки»?
Рядовой Тагути почувствовал, что взгляд генерала устремлен прямо на его лицо. Этого было достаточно, чтобы он смутился, словно девушка.
– М-ский пехотный полк.
– Вот как? Ну, действуй смело! – Генерал пожал ему руку. Потом перевел взгляд на рядового Хорио и опять, протягивая правую руку, повторил то же самое: – И ты действуй смело!
Когда генерал обратился к нему, рядовой Хорио вытянулся и замер, как будто все мускулы у него окаменели. Широкие плечи, большие руки, обветренное лицо с выступающими скулами – все эти его черты, по крайней мере в глазах старого генерала, складывались в облик образцового воина империи. Остановившись перед ним, генерал с жаром продолжал:
– Вон там форт, и из этого форта сейчас стреляют. Сегодня ночью вы его возьмете. А резервы за вами вслед приберут к рукам все остальные форты в окрестности. Значит, вы должны быть готовы броситься на этот форт… – В голосе генерала зазвучал несколько театральный пафос. – Поняли? Конечно, по пути ни в коем случае не останавливаться, не стрелять. Налететь стремглав, как будто ваши тела – снаряды. Прошу вас, действуйте решительно!
Генерал пожал руку рядовому Хорио, как будто в этом пожатии хотел передать всю значимость слова «решительно». И пошел дальше.
– Веселого мало…
Проводив взглядом генерала, рядовой Хорио хитро подмигнул рядовому Тагути.
– Такой дед руку пожал!
Рядовой Тагути криво усмехнулся. При виде этой улыбки у рядового Хорио почему-то появилось ощущение какой-то неловкости. И в то же время эта кривая улыбка показалась ему отвратительной. Тут в разговор вмешался ефрейтор Эги:
– Ну как, за рукопожатие [купить] удалось?
На этот раз криво усмехнулся рядовой Хорио.
– Нехорошо, нехорошо. Нечего передразнивать.
– Как подумаешь, что [тебя купили], зло берет! Я и сам готов отдать свою жизнь.
В ответ на слова ефрейтора Эги заговорил Тагути:
– Да, все мы готовы отдать жизнь за родину.
– За что, не знаю, знаю только, что готов отдать. Подумай [если на тебя направит револьвер разбойник], все готов отдать.
Брови ефрейтора Эги угрюмо сдвинулись.
– Именно так я и думаю. Если разбойники отберут у тебя деньги, вряд ли они скажут [что и жизни лишат]. А для нас одна дорога – смерть… Но если все равно умирать, так не лучше ли умереть достойно?
Пока Тагути говорил, в глазах еще не совсем протрезвевшего рядового Хорио появилось выражение презрения к своему добродушному товарищу. «Отдать жизнь – только и всего?» – размышлял он, задумчиво глядя в небо. И решил в отплату за рукопожатие генерала этой ночью стать, как и все, живым снарядом…
Вечером, после восьми часов, ефрейтор Эги, в которого попала ручная граната, уже лежал дочерна обугленный на склоне горы Суншушань. Пробравшись через колючую проволоку, к нему, что-то отрывисто выкрикивая, подбежал солдат из отряда «Белые нашивки». Увидев труп товарища, солдат поставил ему на грудь ногу и вдруг громко захохотал. Этот хохот в свирепом треске ружейного огня прозвучал жутко.
