Госпожа Орейль была экономна. Она знала цену каждому су и давно обзавелась целым арсеналом суровых правил по части приумножения капитала. Прислуге ее, понятное дело, редко когда удавалось погреть руки на покупках, а г-н Орейль получал карманные деньги с превеликим трудом. Жили они в достатке, были бездетны, и все-таки расставание даже с одной монеткой превращалось для г-жи Орейль в подлинную пытку. Это было как рана в сердце, и всякий раз, когда ей предстоял серьезный расход, хотя бы неизбежный, она всю ночь ворочалась в постели.
Орейль без устали твердил жене:
— Перестань ты жаться: у нас и так больше, чем мы проживаем.
Она упорствовала:
— Мало ли что может случиться! А запас карман не трет.
Женщина она была лет сорока, маленькая, подвижная, опрятная, но уже морщинистая и почти всегда не в духе.
Муж то и дело сетовал на лишения, на которые она обрекает его. Особенно нестерпимы казались ему те, что задевали его самолюбие.
Только из угождения жене он не уходил с должности столоначальника в военном министерстве, увеличивая этим семейные доходы, так и не находившие применения.
Два года подряд он являлся в присутствие с латанным-перелатанным зонтиком, предметом постоянных насмешек сослуживцев. Наконец его так допекли, что он потребовал у жены новый. Та купила зонтик за восемь с половиной франков, модель, усиленно рекламируемую одним из универсальных магазинов. При виде этой дешевки, тысячами поступающей на парижский рынок, чиновники взялись за старое, и Орейлю стало совсем уж тошно от их зубоскальства. Зонтик оказался никуда не годен. Через три месяца он вышел из строя и сделался притчей во языцех всего министерства. О нем сложили даже песенку, с утра до вечера раздававшуюся во всех закоулках огромного здания.
Разъяренный Орейль приказал жене приобрести новый шелковый зонтик за двадцать франков и предъявить ему квитанцию.
Она истратила восемнадцать и, вручая мужу покупку, предупредила, вся красная от злости:
— Это тебе самое меньшее на пять лет.
Торжествующего Орейля встретили в канцелярии восторженно.
Вечером, когда он вернулся со службы, жена беспокойно глянула на зонтик и сказала:
— Не стягивай его резинкой — шелк протрется. И вообще будь поаккуратней: нового ты от меня не скоро дождешься.
Она взяла зонтик, отстегнула кнопку, расправила складки и обмерла: на самой середке виднелась крохотная круглая дырочка — след от горящей сигары.
— Это что такое? — выдавила она.
Муж, не поворачивая головы, спокойно осведомился:
— Что там еще? О чем ты?
Она с трудом — ее душил гнев — вымолвила:
— Ты... ты прожег свой... свой зонтик. Да ты... да ты с ума сошел! Разорить нас хочешь?
Он почувствовал, что бледнеет, и обернулся.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, что ты прожег свой зонтик. На, полюбуйся!
И, ринувшись к мужу, словно с намерением прибить его, она в бешенстве сунула ему под нос прожженное место.
Потеряв от такого несчастья голову, Орейль залепетал:
— Это... Это... Да что же это такое? Ничего не понимаю. Клянусь тебе, я к нему лишний раз не притронулся. Не понимаю, как это вышло.
Голос ее сорвался на крик:
— Ручаюсь, ты на службе выделывал с ним бог знает что: вертел, раскрывал, показывал.
Он возражал:
— Я раскрыл его только однажды — хотел показать, какой он красивый. И это все, клянусь тебе!
Но она исступленно затопала ногами и закатила одну из тех семейных сцен, которые превращают домашний очаг в нечто более страшное для мирного человека, чем поле боя, где свищут пули.
Она зачинила дырочку лоскутком от старого зонтика другого цвета, и утром Орейль покорно поплелся в канцелярию с залатанной обновкой. Он спрятал зонтик в свой шкаф и весь день избегал думать о нем.
Но вечером, едва он вернулся домой, жена выхватила у него зонтик, раскрыла, осмотрела, и у нее перехватило дыхание: зонтик был изрешечен мелкими дырочками, явно прожжен — в него, видимо, выбили неостывший пепел из трубки. Он испорчен, безнадежно испорчен!
Госпожа Орейль, онемев от негодования, молча созерцала эту плачевную картину. Остолбеневший, перепуганный, подавленный муж тоже не сводил глаз с поврежденной вещи.
Затем супруги посмотрели друг на друга, затем Орейль потупился, затем в лицо ему полетел искалеченный зонтик, затем в припадке ярости жена вновь обрела голос и взорвалась:
— Ах, негодяй, негодяй! Ты нарочно все так подстроил! Но ты мне за это заплатишь! Останешься вовсе без зонтика!..
Сцена возобновилась. Раскрыть рот мужу удалось лишь через час после начала бури. Он клялся, что ничего не понимает, что сделать это могли только по злобе или из мести.
Выручил его звонок. Пришел приятель, приглашенный к обеду.
Госпожа Орейль поделилась с ним тем, что произошло. Покупка нового зонтика исключается — муж не получит никакого.
Приятель резонно возразил:
— Этак, сударыня, он испортит одежду, а ведь она стоит дороже.
Хозяйка, все еще взбешенная, отрезала:
— Вот и пусть берет тот, с которым я хожу на рынок. Нового, шелкового, я ему ни за что не куплю.
Тут уж взбунтовался Орейль:
— Тогда я лучше подам в отставку. С кухонным зонтиком я в министерстве не покажусь.
Приятель посоветовал:
— Отдайте его в перетяжку — это недорого.
Госпожа Орейль пришла в отчаяние.
— За перетяжку сдерут франков восемь, не меньше. Восемь да восемнадцать уже двадцать шесть. С ума сойти! Двадцать шесть франков за один зонтик! Нет, это безумие!
Приятеля, человека небогатого, осенило:
— А вы получите деньги с общества, где застрахована ваша движимость. Страховые компании возмещают ущерб от огня при условии, что несчастный случай произошел по месту жительства.
Его предложение сразу успокоило госпожу Орейль; подумав немного, она объявила мужу:
— Завтра, до службы, зайдешь в контору «Материнской заботы» — пусть осмотрят зонтик и выплатят страховку.
Орейля так и подбросило.
— Никогда! Подумаешь, восемнадцать франков пропало! От этого не умирают.
Утром он ушел в министерство с тростью. День, к счастью, выдался погожий.
Оставшись одна, г-жа Орейль никак не могла примириться с потерей восемнадцати франков. Зонтик лежал на обеденном столе, а она в нерешительности ходила вокруг.
Мысль о страховом обществе прочно засела у нее в голове, но вместе с тем ей страшно было подумать, какими насмешливыми взглядами там ее встретят: на людях она была робка, краснела по пустякам, терялась в разговорах с посторонними.
Однако г-жа Орейль болезненно, как оскорбление, переживала утрату восемнадцати франков. Тщетно она старалась не думать о них: воспоминание об этом убытке не оставляло ее в покое. Что же все-таки делать? Время идет, а она медлит.
Наконец внезапно, как всякий расхрабрившийся трус, она решилась:
— Пойду. Там видно будет.
Но сначала требовалось привести зонтик в состояние полной негодности, чтобы претензия выглядела обоснованной. Она взяла с камина спички и прожгла между спицами большую, с ладонь, дыру, а то, что осталось от шелка, аккуратно свернула и скрепила резинкой; потом надела шаль, шляпу и засеменила по направлению к улице Риволи, где помещалась страховая компания.
Чем меньше оставалось ей идти, тем медленней делались ее шаги. Что она скажет? Что ей ответят?
Она следила за номерами домов. Оставалось еще двадцать восемь. Тем лучше! Есть время подумать. Вдруг она вздрогнула. Вот и дверь с надписью золотыми буквами: «Материнская забота, Общество страхования от огня». Уже! Она боязливо и сконфуженно потопталась на месте, потом прошла мимо, потом возвратилась, потом еще раз прошла вперед и опять вернулась.
Наконец г-жа Орейль сказала себе: «Все равно ведь пойду. Так уж лучше не тянуть».
Но, войдя, почувствовала, как заколотилось у нее сердце.
Она очутилась в просторном помещении с окошечками по стенам, и в каждом виднелась голова служащего, скрытого за перегородкой.
Появился какой-то господин с бумагами. Г-жа Орейль остановилась и робко, как девочка, спросила:
— Извините, сударь, не скажете ли, где выдают возмещение за сгоревшие вещи?
Он отчеканил:
— Второй этаж налево. Отдел несчастных случаев.
Это название еще больше напугало ее. Ей захотелось убежать, не вступая в объяснения, и пропади все пропадом! Но восемнадцать франков... Мысль о такой сумме чуточку подбодрила ее, и она поднялась по лестнице, переводя дух на каждой ступеньке.
На втором этаже г-жа Орейль увидела дверь и постучалась. Громкий голос отозвался:
— Войдите.
Она вошла в большой кабинет, где стоя беседовали три важных господина с орденскими ленточками в петлицах.
Один осведомился:
— Чему обязан, сударыня?
Нужные слова вылетели у нее из головы; запинаясь, она пролепетала:
