Лошади перестали тащить. С самого начала подъема они трудились, натянув постромки, и от усилия у них проступал пот на лоснящихся крупах и мускулистых ляжках; За ними колыхалась тяжелая карета на широких колесах, которые то двигались по впадинам колей, то плющили их неровные края. Иногда, наехав на препятствие в виде большого камня, приподнятый кузов на мгновение накренялся, но тотчас снова продолжался медленный подъем, который с трудом совершала запряжка под щелканье бича кучера и ругань форейтора. Наконец, достигнув вершины косогора, лошади остановились. Всадник, обогнавший было их, подъехал к дверцам кареты.
Это был здоровяк, уже немного в возрасте, но плотный и с приветливым лицом. Он был одет в ливрею, состоявшую из коричневого кафтана с голубыми отворотами и обшлагами, плаща цвета древесной коры и дорожной меховой шапки. Еще только начинался февраль и мороз давал себя знать. Руками в длинных перчатках всадник держал поводья своей лошади, крепкого иноходца, к седлу которого были прикреплены кобуры, откуда виднелись рукоятки двух кавалерийских пистолетов. Эта предосторожность могла оказаться нелишней, так как на дорогах королевства происходили иногда нежелательные встречи, и неплохо иметь при себе вещь, способную заставить относиться к вам с уважением, когда местность пустынна, вечереющий день возвещает о приближении ночи, и вы конвоируете по горам и долам карету с женщинами.
А таково как раз и было положение нашего героя. Когда карета взъехала на косогор, сумерки начинали заметно сгущаться. Было, должно быть, около пяти часов вечера, что в это время года означает конец дня. Истекающий день был скорее хорошим, лошади бежали мирной рысью, и с утра карета без приключений катилась по дороге то ровной, то гористой, то покатой, тянувшейся то мимо лугов, то мимо полей, вспаханных или под паром, то мимо перелесков из молодняка или старых деревьев. Довольно долго ехали по берегу реки, которую в заключение пересекли по горбатому мосту. По мере продвижения вперед путники замечали деревни и хутора, проезжали села и местечки, видели шпицы колоколен, но в последние часы характер местности изменился. Дорога стала более трудной и более каменистой; на всем окружающем лежала печать дикости и запустения. Наконец, карета подъехала к тяжелому подъему, который и одолела благодаря крепости ободьев, прочности колес и кузова, искусству кучера и форейтора, силе лошадей и покровительству богов. О если бы они продолжали и впредь оказывать его путешественникам, и все шло бы хорошо до самого конца; однако становилось поздно, место было на редкость глухое, и давно уже пора было добраться до ночлега!
Между тем не было впечатления, что жилье близко. С гребня, на котором остановилась карета, открывался вид на пустынное пространство, которое вскоре будет окутано ночным мраком и которое выглядело далеко не приветливо, скорее неприязненно. Покуда хватал взгляд не видно было и признаков жилья. Дорога спускалась в довольно глубокую лощину, всю покрытую перелесками и густым кустарником, устилавшим также противоположные склоны. Дорога эта была пересечена оврагами, вокруг которых делала многочисленные извивы, прежде чем достигнуть глубины лощины; чтобы взобраться оттуда на вершину холма, замыкавшего лощину с противоположной стороны, лошадям необходимо будет проявить много выдержки и затратить большие усилия, Карете тоже необходимо будет подвигаться с осторожностью, как вследствие плохой дороги, так и по причине надвигающейся темноты. Что же касается всадника, то ему придется быть на чеку, чтобы не оступилась его лошадь. Эта мысль очень способна была привести его в беспокойство, поскольку он считал делом чести, чтобы поездка совершилась без приключений, и чтобы лица, вверенные его попечению, благополучно прибыли к цели. До сих пор все шло хорошо, но запоздание и пустынность места, в котором они находились, наполняли нашего всадника тревогой. На последнем ночлеге в харчевне от глаз его не укрылось несколько странных и подозрительных фигур, которые были словно посажены там для наблюдения, и о которых он не проронил ни слова из боязни без нужды напугать путешественниц. Пока лошади переводили дух, а кучер и форейтор наскоро подкреплялись, всадник, погруженный в такие размышления, подъехал к карете, окно которой только что опустилось и в нем показалось женское лицо.
Обладательница его не могла внушить иного чувства, кроме почтения, ибо оно было широкое, с довольно мясистым носом и маленькими глазками, выглядывавшими из-под высоко поднятых бровей. Под верхней губой, покрытой легкой растительностью, обрисовывался маленький рот, цвет лица был еще свежий, и все оно дышало крепостью и здоровьем, Голова с этим лицом была водружена на туловище, весьма щедро одаренном природой, позаботившейся не столько об украшении его мощными пропорциями, сколько о солидности постройки. Эта степенная матрона одета была просто, и вся ее осанка выражала мудрую осмотрительность и большую серьезность. Чувствовалось, что она принадлежит к числу людей с положением, и что достоинством своих манер и благопристойностью поведения она старается показать, что сознает всю честь этого. Том ее голоса был поэтому солиден и учтив, когда она обратилась ко всаднику в коричневой ливрее со следующим вопросом:
– Ну что, мсье Аркнэн, скоро мы приедем? Признаюсь, что я начинаю чувствовать некоторое нетерпение, тем более что мне не очень нравится разъезжать ночью по глухим дорогам, а барышня начинает уже дремать. Это свойственно ее возрасту, мсье Аркнэн, как нашему возрасту свойственно, напротив, проявлять бдительность. Счастье еще, что г-н барон выслал вас нам навстречу, иначе я не чувствовала бы себя особенно спокойно среди этих полей, где нам не придет на помощь ни Бог, ни черт!
При этих словах г-н Аркнэн, доверенный слуга г-на барона де Вердло, гордо выпрямился и, хлопнув рукой по кобурам пистолетов, ответил: – Вы совершенно правы, что не боитесь, мадемуазель Гогота, ибо у меня есть чем внушить почтение любому встречному, и уверяю вас, что в защиту чести барышни и вашей я ни секунды не поколеблюсь всадить две пули в тело первого, кто посмеет отнестись к вам недостаточно почтительно. Эти игрушки знают, что находятся в руках такого старого солдата, как я, и они заряжены на славу, глядите-ка!
И г-н Аркнэн вытащил из кобур два прекрасных пистолета с нарезными дулами и замками и очень удобными рукоятками. При виде их м-ль Гогота с ужасом вскричала:
– Боже мой! Мсье Аркнэн, вы видно хотите застрелить меня! Спрячьте эти смертоносные орудия. Ну кому придет в голову оскорбить двух слабых женщин? Нужно быть вконец испорченным, чтобы пожелать им зла, честное слово! Однако же, благодарю вас, мсье Аркнэн, за вашу готовность защищать нас. Ах, если бы все мужчины были подобны вам, мсье Аркнэн, как трудно было бы остаться девушкой.
И м-ль Гогота Бишлон – иначе Маргарита или Марго Бишлон, – камеристка г-жи маркизы де Морамбер, жеманно вздохнула: в каждой харчевне, на каждой станции, на каждом привале, м-ль Гогота Бишлон благосклонно принимала легкое ухаживание мсье Николая Аркнэна. Очевидно, что эта Гогота и этот Николай нравились друг другу; впрочем оба они были исполнены самых честных намерений. М-ль Гогота любовалась представительной внешностью мсье Николая Аркнэна, очень стройного в своей коричневой ливрее, молодцевато сидящего в седле на большой гнедой лошади, опираясь на стремена подошвами высоких ботфорт и с пистолетами у седельной луки. Мсье Аркнэн, с своей стороны, с интересом рассматривал м-ль Гоготу, комфортно расположившую на подушках кареты свою внушительную и дородную персону, но не забывал поглядывать также и на другую путешественницу, которая во время этого разговора оставалась безмолвной.
Тоненькая и деликатная, она совсем почти исчезала за телесами изобильной м-ль Маргариты Бишлон. В это время м-ль Анне-Клавдии де Фреваль шел семнадцатый год; она являла взору все красы прелестной и здоровой молодости. Единственный упрек, который можно было бы сделать ей, заключался в том что, с первого взгляда, ее молодость немного слишком внушала представление о хрупкости. Хотелось бы быть более спокойным за будущее такой красы. М-ль де Фреваль была среднего роста и безукоизненного сложения. Все ее движения были живые и порою даже немного резкие, но несмотря на это они сообщали ей бесконечную пленительность, которой не уменьшала даже некоторая худоба ее, объяснявшаяся скорее возрастом, чем природными данными Так что, при более внимательном рассмотрении создавалось впечатление, что со временем она станет сильной и крепкой, но и в крепости своей сохранит нечто от теперешней деликатности. В настоящий же момент м-ль де Фреваль была сама грация. Лицо ее отличалось необычайной приятностью. Темные глаза под красивыми черными бровями оживляли его нежный и безупречно свежий румянец. Маленький тонкий нос, смелый подбородок, полные губы, дополняли впечатление. Темноглазая, чернобровая, блондинка по цвету кожи, мадемуазель де Фреваль была светлой блондинкой также и по цвету волос. Без пудры они окружили бы ее лицо широким золотым ореолом, пышность которого составила бы резкий контраст со скромностью ее костюма; однако, несмотря на кажущуюся бедность платья, она всем своим видом производила впечатление девушки знатной. Об этом свидетельствовали также карета, в которой она ехала, и сопровождавшие ее люди, ибо м-ль Гогота Бишлон, равно как и г-н Николай Аркнэн находились очевидно в ее распоряжении и были обязаны присматривать за ней. Впрочем, м-ль Анна-Клавдия де Фреваль была создана для того, чтобы быть окруженной повиновением. Это чувствовалось по звуку ее голоса и по фамильярному тону, которым она обратилась к г-ну Аркнэну, смягчая его очаровательной улыбкой:
