ПАМЯТИ МОЕЙ МАМЫ, РЕВЕККИ ИЗРАИЛЕВНЫ, ПОСВЯЩАЮ
После полудня в пятницу, 25 марта 1916 года, магистр фармацеи Петр Алексеевич Зотов спустился во двор дома, что выставился фасадом на заезженный Мучной переулок.
– Николя-ай! – укоризненно покачал головой Зотов, глядя в распахнутые двери сарая, откуда тянуло теплым дровяным духом. – Там ты, нет?
В ответ донесся сухой рокот скатившихся поленьев в сопровождении незлой брани.
Фармацевт присмирел. Он был человек тишайший, и всякая громкая фраза, а тем более брань, его приводила в замешательство.
– Ты что же, голубчик, не поднялся на крышу снег сшибать? – помедлив, проговорил Петр Алексеевич. – Жду я, жду, понимаешь, – фармацевт привалился плечом к сырому столбу, к которому натягивали веревку для сушки белья.
Денек сегодня стоял отменный. Прильнув к бурой кирпичной стене дома, солнышко проявлялось зеленоватым тоном, а в местах, где еще сохранилась штукатурка, переходило в родной бледно-лимонный цвет, еще жидковатый по ранней весне, но с обещанием набрать свое.
Напрасно он облачился в шубу, на улице гораздо теплее, чем думалось. Вот на прошлой неделе стояли морозы – вспоминать зябко. Даже удивительно, как он не простыл, дни напролет проводя на грузовом дворе пароходства – отправлял имущество в Швецию. Вроде бы и жил тихо-скромно, а барахлишко поднабралось – ломовые удивлялись. А все книги…
– Что вы, Петр Алексеич, беспокоитесь? – дворник высунулся из сарая. – Ваше дело – сброшу я снег с крыши, аль нет? Пусть новые жильцы беспокоятся.
– Как же, как же… Николяй! – всплеснул руками Зотов. – Порядок-с… Да и хозяин недоволен будет, по голове тебя не погладит.
Дворник ухмыльнулся, точно приставил к унылому лицу хитрую маску. По нынешним военным временам, его не очень беспокоит мнение домовладельца, пусть поищет дворника.
– Чего ждать меня? Оставили чердак открытым да и пошли…
– Открытым, – укоризненно протянул Зотов. – А пропадет что? – Он смотрел на дворника чистыми, слегка навыкате голубыми глазами.
– Дак вить уезжаете из Расеи, – недоумевал дворник.
– Все одно. Что обо мне подумают? – упрямился фармацевт.
Вручив ключи от коридора, Петр Алексеевич побрел к воротам. Он то и дело останавливался, осторожно пробуя мыском галош неверные накатыши серого хляблого снега, чтобы не черпануть ненароком талой воды.
С утра откуда ни возьмись объявился снежок, для марта месяца хоть и ожидаемый, но все равно гость несерьезный, и переулок, казалось, усыпало мукой, выпавшей из мешков, что хранились в торговых рядах вдоль Апраксина двора.
Фармацевт постоял в раздумчивости, вбирая свежий воздух, идущий от канала, и, определившись, решительно повернул направо, к суетливой Садовой улице… По этому Мучному переулку он топчется без малого лет десять, а до того жил в Свечном. Собственно, там и сейчас проживает его матушка Ванда Казимировна с сестрой Аделаидой.
Родился фармацевт Петр Алексеевич Зотов в Самаре, тридцать два года тому, в семье генерала от инфантерии. Это потом уже отца перевели в Петербург, где он и служил до своей неожиданной смерти. Как было объявлено в Скорбном листе: «Умер от необъяснимого внутреннего удара в расцвете сил и прилежания. Отпевание усопшего имеет место быть в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры». И с тех пор минуло девять лет. Матушке определили весьма почтенный пенсион на содержание. Кроме того, она держала швейную мастерскую. Там же управлялась и сестренка Аделаида. Такая оказалась деловая девица, куда там! Белошвейки боялись Аделаиду пуще матушки. Но и любили за справедливость и красоту.
В свои тридцать два года Петр Алексеевич ходил в женихах, все никак не мог подобрать супругу, чем приводил в отчаяние мать. Очень ее огорчала привередливость детей – дочь тоже была не замужем, несмотря на внешнее очарование. Однако в отличие от кроткого Петруши она проявляла норов неукротимый и дерзкий, всех претендентов гоняла взашей. Но дала слово маменьке смириться, когда старший брат обретет семейный покой. А тот все упрямился…
Только вот пришло письмо от брата Ванды Казимировны – Яна, который проживал в Швеции. Что дело у него в той Швеции солидное, аптечное. И все было бы хорошо, только вот годы. Чувствует, что скоро призовет его архангел в кущи небесные. А потому как он живет один, без семьи, то хотелось бы не пускать богатство аптечное на сторону, а передать родному человеку. Покопавшись в своей родословной, он пришел к выводу, что, кроме сестры Ванды, у него на белом свете никого уже нет. Да и сын вышеозначенной сестры Петенька, как он слыхивал, пустил свой жизненный интерес по лекарственной части и даже удостоен был званием магистра фармацеи, что свидетельствует об усердии племянника и серьезном образе жизни. Вот и хорошо было бы, ежели бы Петенька переехал в шведский город Упсала.
Поразмыслили они на семейном совете, повздыхали и решили – быть тому, не пропадать же добру, пусть хоть в Швеции. А там, глядишь, и все к нему переберутся – в России жизнь становилась все более непонятной. О войне говорить не приходилось, хоть и далеко от Петрограда стреляли, да отзвуки доносились. Кому, как не фармацевту, с его лекарствами, об этом знать. Да и тяготы с войной понятны: это когда же было, чтобы с одобрения градоначальника фунт телятины подскочил до сорока копеек? Не иначе как мор грядет на столицу. Но главное – напряжение какое-то в атмосфере ощущается, точно сам воздух густеет, превращается в студеное желе, что с трудом проникает в вялый от зимы организм. Или оттого, что народ стал задиристый, нервный, бранчливый, власть ни в грош не ставит. Взять того же дворника, Николая. Где это видано такое отношение к службе? Жильцами кормится – и туда же, укоряет. Снег сбросить с крыши, одолжение превеликое… Но самое сильное огорчение Петр Алексеевич Зотов испытал на прошлой неделе. Собственно, это и подвигло его в одночасье принять решение об отъезде к дяде, в Швецию.
Год назад скрылся из столицы товарищ председателя Василеостровского общества взаимного кредита Пановко.
Тот самый, что торговал аптекарскими товарами под фирмой «Торговый дом Пановко». Заурядное событие, не прихвати почтенный аптекарь с собой более ста тысяч общих денег. Среди пострадавших акционеров значился и Петр Алексеевич. Найти беглеца в России – все одно, что иголку в стогу сена. И конкурс, отчаявшись, представил отчет о несостоятельности в коммерческий суд, предложив кредиторам по шесть копеек за рубль – все, что удалось выручить после распродажи скудного имущества беглеца. Матушка, Ванда Казимировна, и сестра Аделаида не знали еще о конфузе Петруши: представить только, какой разразится скандал – деньги-то, восемьсот рублей, были вложены в пай ими по настоянию Петра Алексеевича, уверявшего родных, что дело верное. Ну, мать смирится, а вот Аделаида, та не умолчит, каждый рублик оговорит. Будто ее брат был в сговоре со злодеем.
Скорее бы уехать к дяде, в Швецию, а там, глядишь, и вернет им деньги. При мысли о скором отъезде Петр Алексеевич взгрустнул. Ехать ему не хотелось. В чужую страну, к незнакомым людям. Но отказываться глупо, он давно мечтал о своем аптечном деле. К тому же, если не понравится, он всегда сможет воротиться. Мысль о возможности возвращения в Россию смягчала печаль отъезда.
Свернув после тихого Мучного на Садовую, фармацевт тотчас затерялся в толпе, что, нежась, подставляла себя весеннему солнышку, то густея у дверей лабазов, то, наоборот, растворялась, сползая на брусчатку мостовой, чуть ли не под колеса лихачей.
Напротив, через дорогу, рекламный щит синематографа «Монтрэ» оповещал, что по желанию публики продлевается показ фильма «Стенька Разин» в сопровождении хора лучших артистов.
Петр Алексеевич постоял, разглядывая щит. Казалось, толстомордый разбойник призывно подмигивает ему хмельным глазом – зайди, не гнушайся, погляди, как я лихо распоряжаюсь своей жизнью. Это тебе не в Швецию перебираться под доброе дядюшкино благословение… Стенька чем-то напоминал беглого товарища председателя Василеостровского общества взаимного кредита. Такая же гнусная харя с низким лбом под черной набриллиантиненной скобкой.
«Зайти, что ли, поглядеть, как его казнят? – сладко подумал фармацевт, мысленно ставя на место разбойника проклятого разорителя доверчивых пайщиков. – Может, предрешу сим поведением судьбу мерзавца. И билет днем недорогой».
Петр Алексеевич занес было ногу на мостовую, но тут его пронзило сознание того, что, в сущности, он прощается с городом, в котором родился и прожил более трех десятков лет. И терять время в душном заплеванном «Монтрэ», в который он и в прошлые-то годы не хаживал, предпочитая облитый золотистым штофом «Пикадилли» на Невском. Ведь как-никак – магистр фармацеи. Ранг по ученой иерархии не такой уж и обидный, а если учесть не старые годы, то вообще добился Петр Алексеевич значительных успехов. Некоторые лекарства от недуга в костях, застарелых накожных болезней были запатентованы им и пользуются не только в России. Так что есть чем похвалиться перед дядей-фармацевтом, не с пустыми руками едет. Кроме всего, он везет идеи, это тоже кое-что да значит. Последнее его прошение в Медицинский департамент Министерства внутренних дел было, правда, отклонено на том основании, что один из компонентов, входящих в состав лекарств, является стратегическим сырьем. А скольких людей он уже подлечил этим лекарством на своем Васильевском острове, где служил при аптечном деле! Сотни две, не меньше… Ничего, развернется он в Швеции. Еще заговорят о нем департаментские чиновники, придет время.
