Эрих Кестнер - Трое в снегу

Миллионеры вышли из моды. Даже кинокритики утверждают это. Есть над чем задуматься.

Они пишут, что видеть больше не могут обшитых галунами слуг и помпезные виллы с садами-парками. Надоели подлинные Тицианы на стенах и пакеты акций в сейфах, ну а показывать приемы гостей — никак не менее двух десятков элегантных персон — это уж неслыханная наглость.

Но вот недавно я прочел в газете, что миллионеры все еще есть.

У меня нет возможности проверить, так ли это. Среди моих знакомых, во всяком случае, ни одного миллионера нет. Но это, может быть, случайно и еще ничего не доказывает.

В Англии, писала газета, более двухсот официально зарегистрированных жителей, из которых каждый располагает по крайней мере миллионом фунтов стерлингов. И в других странах подобная картина.

Но по какой же тогда причине миллионеры вышли из моды? Почему критики не хотят, чтобы миллионеров и их роскошный антураж изображали на киноэкране и в романах?

Если бы речь шла об опасных субъектах и запретных вещах, было бы понятно! Допустим, ехать на велосипеде по улице против движения опасно и запрещено; и значит — совершенно неуместно повторять нечто подобное в своем произведении живописцу или писателю. Логично?!

Кражи и бандитские нападения также не годятся в качестве художественных тем. Ибо в жизни, кроме самих воров и бандитов, они вряд ли кому нравятся.

Ну а миллионеры? Они что, запрещены? Или очень опасны? Ничего подобного! Эти люди платят налоги, Создают рабочие места. Живут в роскоши. Они важная составная часть общества и государства.

Правда, в той же статье говорилось, что число миллионеров убывает. А может, в этом и заключается ответ на мой вопрос… Все мы не раз наблюдали, как солнце опускается за горизонт. Через несколько минут после заката облака на западе начинают пылать алым цветом, Они краснеют и одиноко светятся в покрывшей мир серой мгле.

Солнце закатилось, но облака еще розовеют. Может, миллионеры похожи на эти облака? Может, они отблеск времени, которое уже ушло? Может, поэтому они больше не в моде?

Короче говоря, я не знаю.

Хотя миллионеры вышли из моды и я даже не знаю почему, тем не менее главный герой этой книги — миллионер. Причем не по моей вине. Получилось это так.

Несколько месяцев тому назад я со своим приятелем Робертом поехал в Бамберг, чтобы посмотреть на тамошнего всадника. Бамбергского всадника.

Эльфрида, молодая искусствоведша, заявила Роберту, что выйдет замуж только за того, кто видел Бамбергского всадника.

Я дал своему приятелю отличный совет. Если бы он послушался меня, мы бы дешево отделались. Но он был против. До свадьбы жену бить нельзя. Устарелый взгляд, согласитесь. Но он уперся. Ах, в конце концов, это его невеста, не моя.

И мы отправились в Бамберг.

(Забегая вперед, скажу, что искусствоведша Эльфрида во время нашего отсутствия обручилась с каким-то зубным врачом. Бамбергского всадника он, между прочим, тоже не видел. Вместо того чтобы съездить в Бамберг, дантист съездил Эльфриде по скуле. Это называют, кажется, психической компенсацией. И невеста тут же бросилась ему на шею. Таковы женщины. Но мы тогда этого еще не знали.)

С нами в купе ехал пожилой господин. У него были желчные камни. По нему это не было видно. Но он о них говорил. Он вообще говорил очень много. После Лейпцига он собирался пойти в вагон-ресторан выпить кофейку, но перед этим рассказал нам с мельчайшими подробностями подлинную историю, которая легла в основу этой книги и главный герой которой — тут уж ничего не поделаешь — миллионер.

Когда пожилой господин вышел из купе, Роберт сказал:

— Между прочим, великолепный материал.

— Я сделаю из него роман, — сказал я.

— Ошибаешься, — спокойно возразил он. — Роман напишу я.

Мы смерили друг друга взглядом. Затем я властно сказал:

— Я сделаю из этого роман, а ты — пьесу. Материал годится для того и другого. К тому же комедия по объему вдвое меньше романа. Как видишь, я желаю тебе добра.

— Нет, пьесу пиши, пожалуйста, сам.

— Да нет. Я ничего не понимаю в комедиях.

— Согласен, но это не препятствие.

Мы помолчали. Потом мой друг сказал:

— Давай бросим монетку. Орел — мой. Роберт кинул медяк. Он упал на скамейку.

— Ура! — крикнул я. — Решка!

Мы забыли, однако, условиться, на что будем спорить.

— Давай еще раз, — предложил я. — Кто выиграет, пишет роман.

— Теперь моя — решка, — сказал Роберт. (У него были свои слабые стороны.)

Я подбросил монету. Она упала на пол.

— Ура! — крикнул я. — Орел!

Роберт с глубокой грустью посмотрел в окно.

— Значит, мне писать комедию, — пробормотал он. Мне стало его жаль. Тут в купе вернулся наш сосед с желчными камнями.

— Один вопрос, если позволите, — обратился я к нему. — Вы не собираетесь оформить историю о миллионере художественно? Кто вы по профессии?

Он ответил, что торгует домашней птицей. И что вовсе не думает о том, чтобы сочинять книги или другую писанину. Да и не способен, наверное, на такое дело.

Тогда мы сделаем это за него, заявили мы.

Он поблагодарил и спросил нас, разрешаем ли мы ему рассказывать, как и прежде, эту историю попутчикам в вагоне.

— Разрешаем, — сказал я.

Он поблагодарил еще раз. На следующей станции он вышел. И помахал нам рукой вслед.

Тщательно осмотрев Бамбергского всадника, мы возвратились в Берлин. На Ангальтском вокзале стояла искусствоведша Эльфрида. Она представила нам своего нового жениха. Роберт был потрясен. Зубной врач сказал, что чувствует себя в долгу перед ним, и пригласил нас выпить. Невесте он велел идти домой. Место бабы у очага, сказал он строго. Эльфрида пустилась было в рассуждения о перемене стиля в браке и о цикличной полярности, но потом все-таки влезла в автобус. И это было главное. Если женщина повинуется, ей даже дозволено быть образованной.

Мы втроем спустились в винный погребок и часа через четыре изрядно захмелели. Помню лишь, что мы обещали зубному врачу усыпать его цветами на свадьбе. А он разрыдался.

Вслед за ним заплакал Роберт.

— Мне придется писать какую-то комедию, — всхлипывал он, — а дантист даже ни разу не видел Бамбергского всадника и женится на Эльфриде.

— Ты счастливчик, — находчиво утешил его зубной врач.

Мы отвезли Роберта домой. На его столе я приготовил бумагу и карандаш, чтобы он с утра немедленно взялся за пьесу. Приложил записку: «Сублимируй боль, о Роберт, и твори!» И ни слова больше. Мы, художники, натуры холодные, жестокосердные.

Миновали годы. Зубной врач женился на Эльфриде. Роберт написал пьесу. А я — роман.

Мы с удовольствием посвятили бы наши произведения господину с желчными камнями. Ведь мы ему обязаны материалом. Но тогда, в вагоне, мы забыли спросить его фамилию. А посему:

Многоуважаемый господин! Если Вы увидите пьесу Роберта или прочтете эту книгу, вспомните, пожалуйста, о нас не без благоволения. А если у Вас в запасе появится еще одна хорошенькая история, черкните нам запросто открытку. Ладно?

NВ. Увы, собственные идеи приходят в голову так редко. Мы тогда приедем к Вам.

Почтовые расходы мы Вам, естественно, возместим.

— Не орите! — сказала экономка фрау Кункель. — Вы не на сцене выступаете, и накрываете на стол.

Изольда, новая служанка, тонко улыбнулась. Тафтовое платье фрау Кункель зашуршало. Она обходила фронт. Поправила тарелку, чуть сдвинула ложку.

— Вчера была говядина с лапшой, — меланхолично заметила Изольда. — Сегодня сосиски с белой фасолью. Миллионер мог бы съесть что-нибудь и поэлегантнее.

— Господин тайный советник ест то, что ему нравится, — сказала фрау Кункель по зрелом размышлении.

Изольда разложила салфетки, прищурив глаз, оглядела композицию и направилась к выходу.

— Минутку! — остановила ее фрау Кункель. — Мой покойный отец, царство ему небесное, говаривал: «Купишь утром хоть сорок хрюшек — в обед больше одной отбивной все равно не съешь». Запомните это себе на будущее! Не думаю, что вы у нас надолго задержитесь.

— Когда две персоны думают одно и то же, можно загадать желание, — мечтательно произнесла Изольда.

— Я вам не персона! — воскликнула экономка. Тафтовое платье зашуршало. Хлопнула дверь,

Фрау Кункель вздрогнула. «И что это загадала Изольда? — подумала она, оставшись в одиночестве. — Не представляю себе».

Дом, в столовой которого происходил этот разговор, находится на старой почтенной аллее, протянувшейся от Халензе до Хундекеле. Каждый, кто бывал здесь, обратил, верно, внимание на эту виллу. Не потому, что она больше, позолоченнее и шикарнее других.