Е. Марлиттъ
В домѣ Шиллинга
«Домомъ Шиллинга» назывался великолѣпный старый домъ, находившійся рядомъ съ церковью бенедиктинцевъ; въ устахъ же народа онъ былъ и оставался «домомъ съ колоннами», хотя въ послѣднее время всѣ дома этой улицы украсились колоннами и колонками и такимъ образомъ уничтожился этотъ отличительный признакъ. Домъ этотъ былъ построенъ бенедиктинскимъ монахомъ.
Въ тѣ времена, когда устройство гостиницъ не составляло еще промысла для городскихъ жителей, монастыри и рыцарскіе замки давали пріютъ проѣзжающимъ. Нѣкоторые монашескіе ордена для этой цѣли воздвигали на своихъ земляхъ страннопріимные дома — такимъ образомъ возникъ и «домъ съ колоннами». Монастырь былъ очень богатый, и братъ Амвросій, архитекторъ и скульпторъ, только что прибылъ изъ Италіи, опьяненный восторгомъ ко всему прекрасному; къ тому же надлежало построить помѣщеніе, достойное владѣтельныхъ особъ и сіятельныхъ господъ, которые со своими супругами и свитой часто проѣзжали той дорогой и просили пріюта у монастыря. Вслѣдствіе этого подлѣ братскаго дома съ неуклюжимъ фронтономъ появился великолѣпный фасадъ съ рядомъ полукруглыхъ оконъ на широко раскинувшейся галлереѣ, поддерживаемой колоннами и въ каждомъ углубленіи, на консоляхъ и фризахъ, и на столбикахъ огромной полукруглой двери, ведшей въ залъ, была художественно воспроизведена на камнѣ растительность. Между тѣмъ какъ верхнiй этажъ oтступалъ съ обѣихъ сторонъ назадъ, нижній со своей колоннадой раскидывался въ видѣ крыльевъ въ три окна съ каждой стороны; такимъ образомъ только нижній этажъ, увѣнчанный каменной балюстрадой, тѣсно примыкалъ къ южной стѣнѣ монастыря и образовалъ двѣ воздушныя боковыя террасы, на которыя выходили разныя двери верхняго этажа.
О томъ, что пережилъ и перевидалъ въ прошедшія времена этотъ чужеземецъ на нѣмецкой почвѣ, немногое было извѣстно девятнадцатому столѣтію. Тогда бенедиктинскій монастырь находился за городомъ въ открытомъ полѣ; только нѣсколько мазанокъ ютилось въ кустахъ на противоположной сторонѣ большой дороги, и сквозь деревянныя ставни ихъ едва мерцалъ огонекъ, когда по вечерамъ раздавался лошадиный топотъ и слышались повелительные голоса передъ толстыми монастырскими стѣнами.
На монастырскомъ дворѣ появлялся яркій свѣтъ смоляныхъ факеловъ, и поднимался страшный шумъ отъ лая монастырскихъ собакъ, топота и ржанія коней прибывшихъ всадниковъ, но все скоро прекращалось, и обитатели хижинъ съ завистью въ душѣ удалялись въ свои норы, ибо они знали, что въ монастырѣ превосходное вино и изъ монастырскихъ трубъ день и ночь идетъ дымъ… А тамъ въ обширныхъ залахъ изъ-за завѣшенныхъ коврами оконъ мерцалъ свѣтъ толстыхъ восковыхъ свѣчъ люстры, и высокорожденные господа и дамы, освободившись отъ стѣснительныхъ и неудобныхъ верховыхъ костюмовъ, собирались вокругъ длинныхъ дубовыхъ столовъ, уставленныхъ княжески богатой серебряной посудой настоятеля. Далеко за полночь ходили по рукамъ кубки, звенѣли кости, и странствующіе музыканты, для ночлега которыхъ въ братскомъ домѣ на каменныхъ плитахъ стлалась солома, должны были приходить и играть, пока руки и горло не отказывались служить имъ.
Очень часто великіе и могучіе господа съѣзжались съ разныхъ сторонъ, чтобы заключать тайные союзы въ безопасномъ монастырскомъ домѣ съ колоннами, многіе важные документы тѣхъ временъ указываютъ на бенедиктинскій монастырь, какъ на мѣсто ихъ возникновенія. И бенедиктинцы не были отъ этого въ убыткѣ. Они, не присутствуя въ домѣ съ колоннами, всегда слѣдили со свойственными имъ остроуміемъ и сообразительностью за тайными дѣйствіями своихъ гостей, и это знаніе часто являвшееся какимъ-то чудомъ, давало имъ неограниченное вліяніе.
Потомъ къ концу реформаціи братья покинули монастырь. Домъ съ колоннами и большая часть лѣсовъ, луговъ и полей перешли во владѣніе фонъ-Шиллинга; а меньшая и самый монастырь со своими хозяйственными постройками попали въ руки суконщика Вольфрама. Шиллинги сломали высокую стѣну, отдѣлявшую домъ съ колоннами отъ большой дороги и поставили ее во всю ея вышину между своими владѣніями и владѣніями Вольфрама, потому что дружескія сосѣдскія отношенія между ними были въ то время немыслимы… Мазанки исчезли; промышленный духъ города перешелъ за городскія стѣны, сдѣлавшіяся тѣсными, и раскинулъ въ полѣ новыя улицы; не прошло и одного столѣтія, какъ домъ съ колоннами очутился среди прекраснаго густо населеннаго городского квартала, какъ рѣдкій золотой жучекъ среди паутины прилежнаго паука.
Фонъ-Шиллинги придерживались новаго духа времени. Нюренбергскій мастеръ вмѣсто перенесенной стѣны поставилъ вдоль улицы художественную желѣзную рѣшетку, прозрачную и тонкую, какъ брабантское кружево; находившійся за ней зеленый лугъ былъ изрѣзанъ узкими перекрещивающимися дорожками, усыпанными краснымъ пескомъ, и раздѣленъ ими на отдѣльныя лужайки и клумбы, наполненныя розами, шалфеемъ и пестрыми гвоздиками; передъ портикомъ изъ высокой прекрасной бѣлоснѣжной группы билъ фонтанъ, a кругомъ него бросали тѣнь рѣдкія роскошныя деревья. Сосѣди суконщики были консервативнѣе рыцарей фонъ-Шиллингъ. Они ничего не ломали и не строили, только поддерживали, что было: если гдѣ ослабѣвалъ камень, они старательно его вмазывали; поэтому «монастырское помѣстье», какъ они продолжали называть свое владѣніе, и послѣ трехъ столѣтій имѣло тотъ же видъ, какой ему дали монахи. Почернѣвшій отъ времени, покосившійся и, казалось, глубоко осѣвшій въ землю фронтонъ какъ всегда неуклюже и мрачно выглядывалъ изъ-за стѣны, отдѣлявшей его отъ улицы. И стѣна эта была вся въ заплатахъ такъ же, какъ и дубовыя ворота подъ сводчатой аркой, и маленькая калитка подлѣ нихъ, у которой нѣкогда звонили усталые путники, прося пріюта, и которая и теперь такъ же, какъ тогда скрипѣла и визжала, когда въ шесть часовъ вечера къ бывшему суконщику приходили люди изо всѣхъ улицъ и переулковъ за молокомъ, потому что Вольфрамы скоро замѣнили ткацкій станокъ земледѣліемъ и старательно скупали прінадлежавшіе городу поля, луга и выгоны.
Они скряжничали, тряслись надъ каждой копейкой, и всѣ были одинаковаго характера. Мужчины не стыдились ходить за плугомъ, а женщины аккуратно появлялись вечеромъ за прилавкомъ и сами продавали молоко, чтобы ни одинъ пфеннигъ не попалъ въ руки ненадежныхъ служанокъ. И хорошо дѣлали Вольфрамы, какъ это доказало потомъ время. Богатство ихъ росло, а вмѣстѣ съ нимъ и всеобщее къ нимъ уваженіе: они всѣ почти единогласно были выбираемы въ городской магистратъ, и наконецъ столѣтія черезъ полтора наступилъ часъ, когда фонъ-Шиллинги сочли нужнымъ замѣтить, что у нихъ есть сосѣдъ. Съ этихъ поръ завязались дружескія отношенія. Высокая стѣна оставалась — она между тѣмъ со стороны Шиллинговъ покрылась непроницаемой чащей винограда самаго лучшаго сорта, а съ противоположной стороны цѣпкими вѣтвями темнаго плюща — но духъ болѣе гуманнаго времени проскользнулъ черезъ нее; Шиллинги не считали уже низкимъ для себя быть воспріемниками маленькаго Вольфрама, а сосѣдъ сенаторъ не считалъ за особую честь, если они приглашали его къ себѣ на обѣдъ. Да, въ теченіе послѣдняго столѣтія произошли большія перемѣны въ положеніи обѣихъ семей: между тѣмъ какъ нѣкогда презираемые всѣми суконщики возвысились до патриціевъ и пріобрѣли огромное состоянiе, Шиллинги окончательно разорились. Они вслѣдствіе своей знатности вели роскошную жизнь, и послѣдній въ родѣ баронъ Крафтъ фонъ-Шиллингъ былъ уже наканунѣ разоренія, когда умеръ его двоюродный братъ, которому было заложено все его имущество. И это было спасеніемъ падающему роду — единственный сынъ барона женился на единственной дочери покойнаго и въ приданое за ней получилъ опять всѣ шиллинговскія помѣстья. Это случилось въ 1860 году.
Въ этомъ же году въ сосѣднемъ домѣ совершилось событіе, встрѣченное съ большой радостью. Въ нѣсколькихъ поколѣніяхъ семья Вольфрамовъ всегда имѣла наслѣдника: но въ послѣдніе пятьдесятъ лѣтъ въ монастырскомъ помѣстьѣ не родилось ни одного мальчика. Поэтому послѣдній въ родѣ, совѣтникъ и оберъ-бургомистръ города Францъ Вольфрамъ, сдѣлался мрачнымъ и неразговорчивымъ. Пять дочерей одна за другой явились на свѣтъ Божій; всѣ пять «нестерпимо» бѣлокурыя, какъ мать, всѣ съ наклонностью прятаться по темнымъ угламъ при видѣ строгаго отца, но они не долго прожили…
Госпожа совѣтница, точно виноватая, скромно и безмолвно проводила свою жизнь подлѣ ожесточеннаго супруга; только его приближеніе вызывало краску сильнаго испуга на ея блѣдное лицо, а то она походила на движущуюся каменную статую.
И вотъ черезъ семь лѣтъ послѣ смерти своей послѣдней дочки она опять лежала въ задней комнатѣ подъ бѣлоснѣжнымъ пологомъ: тяжелыя темныя облака покрывали небо, но единственный пробившійся лучъ солнца игралъ на блѣдномъ челѣ страдалицы.
