Рэй Брэдбери - Ну и что же ты можешь сказать в своё оправдание?

— Ну и что же ты можешь сказать в свое оправдание?

Он взглянул на трубку и придвинул ее поближе к уху.

— Ты знаешь, который сейчас час?

— У тебя что, своих часов нет?

— Они остались на тумбочке возле кровати.

— Сейчас шесть тридцать пять.

— Господи, и в такую рань ты спрашиваешь меня, что я могу сказать в свое оправдание? Я еще и проснуться-то толком не успел.

— Сделай себе кофе. Скажи мне, как выглядит твой отель?

— В шесть тридцать пять все отели выглядят одинаково, дорогая. Я не люблю отели. Вот и сейчас — три скверных ночи без сна.

— Думаешь, я высыпаюсь?

— Послушай, — сказал он. — Я только поднялся с постели, дай мне надеть очки, взглянуть на часы, а потом продолжим, а?

— О чем?

— Ты спросила, что я могу сказать, вот я и скажу.

— Ну так говори.

— Не по телефону. Понадобится какое-то время. Дай мне полчаса. Или хотя бы четверть часа. Ладно, десять минут.

— Тебе придется уложиться в пять минут, — сказала она и повесила трубку.

В десять минут девятого она разлила кофе по чашкам. Он взял свою, а она, выжидая, скрестив руки на груди, уставилась в потолок.

— Пять минут уже прошло, а все, что мы успели, это разлить кофе, — заметил он.

Она молча посмотрела на часы.

— Все понял.

Он глотнул горячий кофе и обжег губы, вытер рот, затем закрыл глаза и сложил руки так, словно собрался молиться.

— Ну? — не выдержала она.

— Не надо меня торопить, — сказал он. — Начнем. Тема — мужчины. Все мужчины одинаковы.

— Не буду спорить.

Не открывая глаз, он немного подождал, не скажет ли она еще что-нибудь.

— Значит, по крайней мере в одном вопросе у нас нет разногласий. Все мужчины одинаковы. Я похож на любого другого мужчину, и все остальные мужчины похожи на меня. Так всегда было, и так всегда будет. Закон природы. Базальтовый фундамент генетической истины.

— При чем здесь генетика?

— Создав Адама, Бог положил начало генетике. С твоего позволения, я продолжу?

Он расценил ее молчание как знак согласия.

— Я буду исходить из предположения — мы обсудим его как-нибудь в другой раз — о том, что все те биллионы мужчин, которые когда-либо обитали на Земле, суетились, вопили, вели себя как сумасшедшие, все они отличались друг от друга разве что ростом и весом. И я один из них.

Он вновь подождал, не скажет ли она чего, но поскольку комментариев не последовало, снова прикрыл глаза, сплел пальцы и продолжил:

— Вместе с этими цирковыми животными на Земле появились и другие человеческие существа, несколько более достойные этого названия, которые должны были мириться с этим зверинцем, чистить клетки, приводить в порядок пещеры, гостиные, воспитывать детей, выходить из себя, приходить в себя, снова сходить с ума и так далее.

— Уже поздно.

— Всего-то четверть девятого утра. Ради бога, дай мне время до половины девятого. Ну, пожалуйста.

Она ничего не ответила, и он продолжил:

— Вот и прекрасно. На то, чтобы выйти из пещер, чтобы перейти от охоты к оседлой жизни, у людей ушло несколько сотен тысяч лет. По сути, все это произошло совсем недавно. Сейчас я пишу эссе под условным названием «Слишком рано вышли из пещер, слишком далеко еще до звезд». — Молчание. — Впрочем, не важно. После десятков тысяч лет трудного детства человечества женщины далеко ушли от тех существ, которых мужчины таскали за волосы и как только не лупили. Теперь они заявили мужчинам: «Ну-ка, успокойтесь! Сядьте не горбясь, подтяните свои носки и слушайте!» И мужчины — тоже несколько изменившиеся к тому времени, уже не прежние немые дикари, обитатели пещер — успокоились, сели прямо, подтянули свои грязные носки и стали слушать. И знаешь, что они услышали?

Она так и сидела молча, скрестив на груди руки.

— Они услышали нечто поразительное. Это было описание свадебного обряда. Да-да — я не шучу. Сначала примитивное, оно становилась все сложнее, изощреннее и завлекательнее. И мужчины немели и слушали, слушали… Сперва просто из любопытства, но постепенно, по непонятной им самим причине, загораясь все больше и больше. Было во всем этом нечто доходившее до этих неприрученных зверей. И вот один из них кивнул, соглашаясь, потом другой, и через некоторое время закивали все: а почему бы, черт побери, и не попробовать!.. И было там, наверное, что-то, заставившее нас успокоиться и вести себя надлежащим образом, на время, а то и навсегда, — продолжал он. — Все мы застыли в ожидании, пока не нашлись первые смельчаки, готовые рискнуть. Их примеру последовали десятки, сотни, тысячи и миллионы брызжущих семенем юнцов. «Согласны ли вы?» — спрашивали у них, и они отвечали: «Да, согласны», хотя не имели ни малейшего понятия о том, на что же они согласились, и удивленно взирали на плачущих невест и держащихся позади них, подобно Великой китайской стене, их отцов, исполненных не только сомнений, но и надежд. Помню, как, стоя рядом с тобою, я думал, это же смешно, ничего из этого не выйдет, долго это не протянется, я люблю ее, конечно, я очень люблю ее, но где-нибудь, неизвестно когда и почему, я, как и все на свете, сойду с рельсов, сделаю какую-нибудь чудовищную глупость, как последний осел, в надежде, что она не узнает, а если узнает, то не обратит внимания, а если и обратит внимание, то не придаст особого значения. И пока я давал все правильные ответы, черви сомнения нашептывали все новые вопросы, а следующее, что я помню, мы уже выходим и нас осыпают рисом.

Он посмотрел на свои руки — пальцы больше не сцеплены, ладони обращены вверх, будто собираясь принять что-то.

— В общем, все. Добавлю только, в ближайшие пятьсот, тысячу или миллион лет люди начнут создавать колонии на Луне, на Марсе, на планетах Альфы Центавра, но как бы далеко мы ни забрались, как бы грандиозны ни были наши цели и устремления, мы никогда не изменимся. Мужчины всегда останутся мужчинами, глупыми, высокомерными, напористыми, упрямыми, безрассудными, агрессивными, но также книжниками и поэтами, пилотами воздушных змеев и мальчишками, способными разглядеть картины в очертаниях облаков, наследниками Роберта Фроста[1] и Шекспира, с мягким сердцем под толстой кожей, способными заплакать при виде умирающего ребенка, всегда поглядывающими туда, где трава позеленей и молока побольше, добравшимися до кратеров Луны и до лун Сатурна, но оставшимися теми же животными, завывавшими в пещерах полмиллиона лет назад, без существенных изменений, а другая половина человеческой расы все так же будет предлагать им послушать свадебную церемонию, вполуха, вполсердца, и иногда, иногда они будут слушать…

Ее молчание пугало его. Немного подождав, он продолжил.

— Знаешь, каждое утро, проезжая по дороге на работу мимо всех этих домов на склоне холма, я думаю о тех людях, кто в них живет, и надеюсь, что они счастливы, что в доме не пусто, что здесь не поселилась тишина, и возвращаясь с работы мимо тех же домов, я думаю, по-прежнему ли счастливы они, есть ли здесь какое-нибудь движение или звуки. И заметив баскетбольный щит перед одним из домов, я думаю, что здесь растет сын, а на дорожке, ведущей к другому дому, я вижу горсти риса и понимаю, что здесь выросла дочь, и надеюсь, что она счастлива, хотя как знать. Но каждое утро я думаю одно и то же: надеюсь, они счастливы, о Господи, сделай, чтоб это было так, я очень надеюсь!

Сбившись с дыхания, он замолчал и, закрыв глаза, ждал ответа.

— Таким, значит, ты видишь себя? — сказала она.

— Приблизительно так.

— И другие мужчины тоже такие?

— Да, все и всегда.

— Ты хочешь заручиться их поддержкой?

— Нет, мы совершенно открыты и не прячемся.

— И даже не маскируетесь?

— Нисколько.

— Все одинаковы?

— Никаких отличий.

— Выходит, у нас, женщин, вообще нет ни какого выбора?

— Есть, но очень небольшой. Принимайте нас такими, как мы есть, или не принимайте вообще. С вами другое дело. Мы видим в вас подруг, любовниц, жен, матерей, воспитательниц, сиделок. У вас столько самых разных сторон! У нас — только одна, и то если повезет. Это — наша работа.

Он сделал паузу.

— Ты закончил? — спросила она.

— Пожалуй что, да. Да. Я думаю, это все.

Помолчав, она спросила еще:

— Это что, попытка извинения?

— Нет.

— Рассудочная схема?

— Не думаю.

— Коллективное алиби?

— Нет!

— Ты ищешь понимания?

— Пожалуй что, да.

— Симпатии?

— Ни в коем случае.

— Сострадания?

— Конечно же нет!

— Сопереживания?

— Все эти слова кажутся мне излишне громкими.

— Так чего же ты хочешь?!

— Я хотел, чтобы ты выслушала меня!

— Я это уже сделала.

— Спасибо тебе за это.