Рэй Брэдбери - Литературные встречи

Так продолжалось уже долгое время, но она, видимо, заметила это только нынешним осенним вечером, когда Чарли выгуливал их пса, а она шла из продуктового магазина. Женаты они были уже год, но почти никогда не сталкивались на улице, словно посторонние.

— Боже мой, какая встреча, Мари! — Он взволнованно подхватил ее под руку и, сверкая темными глазами, шумно набрал полные легкие колючего воздуха. — Но вечер на самом деле одинокий!

— Хороший вечер. — Она бросила на него невозмутимый взгляд; они уже шли к дому.

— Октябрь, — со страстью в голосе произнес он. — Боже, это мой любимый месяц, готов его поедать, вдыхать, втягивать запахи. Ах, этот мятежный и печальный месяц. Смотри, как от встречи с ним зарделась листва. В октябре мир объят пламенем; невольно вспоминаешь обо всех умерших, с которыми не суждено больше встретиться. — Он крепко сжал ее пальцы.

— Минутку. Собака хочет остановиться.

Они постояли в холодной тьме, пока собака тыкалась носом в облюбованный ствол дерева.

— Боже, принюхайся — это не воздух, а фимиам! — восторгался муж. — Сегодня я ощущаю себя великаном, который способен шагать по земному шару, срывая с неба звезды и пробуждая вулканы!

— С утра у тебя голова болела — сейчас отпустило? — мягко спросила жена.

— Все прошло. Боль не вернется! Да и кто в такой вечер вспоминает о головной боли! Послушай, как шелестят листья! Послушай, как ветер играет ветвями, сбросившими плоды! Но право же, какое одиночество, какая растерянность, куда мы движемся — забытые, неприкаянные, — по кирпичным мостовым бурлящих городов и заброшенных деревень, где даже не останавливаются ночные поезда? Как хочется сейчас быть в пути, уноситься вдаль, куда глаза глядят, лишь бы оставаться в гуще октября, пить его необузданность, его сладостную грусть!

— Давай сядем на троллейбус и поедем в Чессман-парк — там красиво, — согласно кивая, предложила она.

Он вскинул руку, поторапливая завозившегося пса, и сказал:

— Нет, я имел в виду настоящее путешествие! Через реки, по горам, мимо холодных кладбищ и затаившихся деревушек, где давно погас свет и ни одна живая душа не знает, что ты мчишься сквозь ночь по звенящим стальным рельсам.

— Ну, тогда можно взять билеты на «Северный экспресс» и съездить на выходные в Чикаго, — сказала она.

Он с жалостью покосился на нее в темноте и сжал ее узкую прохладную ладонь в своей сильной руке.

— Нет, — выговорил он с величественной простотой. — Нет. — Он повернулся к ней лицом. — Мы идем домой. На грандиозный ужин. Заказываю себе три бифштекса — мечту гурмана. Редкие красные вина, пряные соусы и целую фарфоровую лохань обжигающего супа-пюре, а на десерт — ликер и…

— На ужин — свиные отбивные с горошком. — Она отперла входную дверь.

По пути на кухню она сбросила шляпку. Шляпка приземлилась на раскрытой книге Томаса Вулфа «О времени и о реке»[1], которая лежала под переносной лампой. Мельком посмотрев на Чарли, жена побежала проверить, не осталось ли в доме пары картофелин.

Минуло три ночи, в течение которых он при порывах ветра беспокойно метался в постели. С напряженным вниманием изучал оконное стекло, в которое стучалась осенняя непогода. Потом успокоился.

На следующий вечер, когда она вошла в дом, сняв с веревки высушенные простыни, он сидел в своем библиотечном кресле с сигаретой, прилипшей к нижней губе.

— Выпьем? — спросил он.

— Давай, — ответила она.

— Чего тебе?

— В каком смысле «чего тебе»?

На его бесстрастном, холодном лице мелькнула тень раздражения.

— Чего тебе налить?

— Виски, — ответила она.

— С содовой?

— Да, — сказала она, почувствовав, что лицо ее принимает такое же бесстрастное выражение.

Подойдя к бару, он достал два бокала размером с вазу и небрежно плеснул спиртного.

— Годится? — Он протянул ей бокал.

Она изучила виски на свет.

— Прекрасно.

— Что на ужин? — Его глаза холодно смотрели поверх кромки бокала.

— Бифштекс.

— С картофельными оладьями? — Он поджал губы.

— Точно.

— Ай да молодчина. — Он слабо хохотнул и, прикрыв глаза, опрокинул виски в свой жесткий рот.

Она подняла бокал.

— За удачу.

— Правильно. — Он со смущенным видом обдумывал ее тост, обводя глазами комнату. — Еще?

— Можно, — сказала она.

— Вот умница, — похвалил он. — Умница моя.

В бокал полилась содовая. Ее шипение наводило на мысль о пожарном шланге, оставленном без присмотра. Чарли, взяв с собой бокал, отошел и утонул, как ребенок, в необъятном библиотечном кресле. Прежде чем погрузиться в чтение романа Дэшила Хэммета «Мальтийский сокол»[2], он попросил, растягивая слова:

— Позови, когда будет мой ход.

Ее рука, вертевшая бокал, смахивала на белого тарантула.

— Шах, — ответила она.

Она понаблюдала за ним еще неделю. Ловила себя на том, что почти все время пребывала в мрачности. Несколько раз она готова была закричать.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды, сев за ужин, он не сказал:

— Мадам, у вас сегодня чрезвычайно изысканный вид.

— Спасибо. — Она передала ему кукурузу.

— Сегодня в конторе произошел из ряда вон выходящий случай, — поведал он. — Туда явился некий джентльмен, дабы осведомиться о состоянии моего здоровья. «Сэр, — сказал я учтиво, — находясь в полном равновесии души и тела, я не нуждаюсь в ваших услугах». — «Разумеется, сэр, — сказал он, — но я, как представитель такой-то и такой-то страховой компании, желаю лишь вручить вам этот превосходный, абсолютно безукоризненный полис». Мы мило побеседовали, вследствие чего я стал гордым обладателем нового полиса страхования жизни, гарантирующего выплату страховой суммы в двойном размере и другие преимущества, которые защитят вас, любезнейшая дама моего сердца, в любых житейских обстоятельствах.

— Как удачно, — сказала она.

— Возможно, вам будет столь же приятно узнать, — сказал он, — что за минувшие четыре дня, считая с вечера четверга, я познакомился и сроднился с разумной и уверенной манерой письма некоего Сэмюэля Джонсона[3]. Сейчас я дочитал до середины его книгу «Жизнь Александра Попа»[4].

— Я так и думала, — сказала она, — по тебе заметно.

— А? — переспросил он, светским жестом поднимая нож и вилку.

— Чарли, — начала она мечтательно, — не мог бы ты сделать мне большое одолжение?

— Какое угодно.

— Чарли, помнишь то время, когда мы только поженились — год назад?

— Ну конечно, до мельчайших трогательных подробностей!

— Хорошо, Чарли, а помнишь ли ты, какие книги читал, когда за мной ухаживал?

— Разве это существенно, дорогая?

— Еще как.

Нахмурившись, он попытался напрячь память.

— Не могу сказать, — признался он через некоторое время. — Но к ночи, возможно, припомню.

— Да уж, пожалуйста, — подстегнула она. — Видишь ли, дело в том, что я хочу тебя попросить вновь обратиться к тем же книгам, независимо от жанра, которые ты читал на заре нашего знакомства. Тогда ты просто сразил меня своим обхождением. Но с тех пор ты… переменился.

— Переменился? Я? — Он отшатнулся, будто от холодного сквозняка.

— Мне хочется, чтобы ты их перечитал, — повторила она.

— Но почему?

— Потому что.

— Чисто женская логика. — Он хлопнул себя по колену. — Но я постараюсь. Как только вспомню, перечту их все до одной.

— И еще, Чарли, пообещай, что будешь читать их ежедневно, всю оставшуюся жизнь?

— Ваше желание, любезнейшая, для меня — закон. Будь добра, передай солонку.

Но он не сумел вспомнить заглавия тех книг. Вечер тянулся нескончаемо, а она, кусая губы, все рассматривала свои пальцы.

Ровно в восемь она подскочила, воскликнув:

— Я сама вспомнила!

Через считанные мгновения она уже мчалась в автомобиле по темным улицам в книжный магазин, где, смеясь, купила десять книг.

— Спасибо! — сказал продавец. — Заходите еще!

Ее проводил звон колокольчиков над дверью.

Чарли обычно читал по ночам, засиживаясь иногда часов до трех, и добирался до постели на ощупь, когда глаза уже ничего не видели.

Сейчас, в десять часов, прежде чем лечь спать, Мари проскользнула в библиотеку, молча выложила все десять купленных книг и на цыпочках удалилась.

Подсматривая в замочную скважину, она думала, что сердце у нее выпрыгнет из груди. Ее трясло, как в лихорадке.

Через некоторое время Чарли поднял взгляд на письменный стол. Заметив новые книги, он прищурился. А после недолгих колебаний закрыл том Сэмюэля Джонсона, но не сдвинулся с места.