Профессор обучил Мальвину игре в криббидж, и обычно по вечерам они играли партию-другую. Но сегодня вечером Профессор был не в настроении, и Мальвина удовольствовалась книгой. Особенной любовью её пользовались старинные летописцы. У Профессора их стояла целая полка, многие — в оригинале на французском. Сделав вид, будто тоже читает, он услышал, как Мальвина разразилась жизнерадостным смехом, и пошёл взглянуть ей через плечо. Она читала историю о своей собственной встрече с владельцем оловянных рудников — пожилым господином, недолюбливавшим поздние часы, которого она превратила в соловья. Профессору пришло в голову, что до случая с Арлингтонами упоминание об этом инциденте вызвало бы у ней стыд и раскаяние. Теперь же она, по-видимому, находила его забавным.
— Глупый трюк, — заметил Профессор. Говорил он с изрядным пылом. Никто не имеет никакого права расхаживать и превращать людей. Переворачивать с ног на голову то, в чём они совершенно не разбираются. Абсолютно никакого права.
Мальвина подняла глаза. Легонечко вздохнула.
— Ну да — если в своё удовольствие или в отместку, — отвечала она. Тон её был полон кротости. Была в нём и нотка самоупрека. — Конечно, это очень неправильно. Но переделывать для собственного же их блага… По крайней мере, не переделывать, а исправлять.
— Маленькая лицемерка! — пробормотал про себя Профессор. — Она опять вошла во вкус своих старых трюков, и одному богу теперь известно, на чём она остановится.
Остаток вечера профессор провёл роясь у себя в картотеке в поисках последней информации о королеве Гарбундии.
Тем временем случай с Арлингтонами стал известен всей деревне. Двойняшки, по всей вероятности, не сумели сохранить дело в тайне. Уволенная Джейн зашла к миссис Малдун изложить свою версию событий, произошедших в четверг вечером на кухне у Арлингтонов, а миссис Малдун, в предчувствии грядущих событий, могла бессознательно сделать намёки.
Мэриголды встретились с Арлингтонами в воскресенье после утренней службы и обо всём услышали. То есть, встретились они с мистером Арлингтоном и остальными детьми; миссис Арлингтон с двумя старшими девочками уже посетила раннее причастие в семь. Миссис Мэриголд была хорошенькой, «пушистенькой», обаятельной маленькой женщиной, на десять лет моложе мужа. Совершенной дурочкой она быть не могла, а то бы она об этом не догадалась. Мэриголду, восходящему политику, следовало, конечно, обвенчаться с женщиной, которая смогла бы стать ему помощницей; но он, судя по всему, влюбился в неё через ограду монастыря в нескольких милях от Брюсселя. Мистер Арлингтон не был регулярным посетителем церкви, но на этот раз почувствовал себя в долгу перед Создателем. Он всё ещё был влюблён в жену. Но не слепо. Позднее могла понадобиться направляющая десница. Но сперва надо дать новому зерну пустить корни поглубже. Назначенные ранее встречи требовали от Мэриголда в воскресенье вернуться во второй половине дня в город, и часть дороги до станции миссис Мэриголд прошла вместе с ним. По дороге домой через поля она настигла двойняшек Арлингтон. Позже она зашла в коттедж и поговорила с миссис Малдун о Джейн, которой, как она слышала, требовалось место. Перед самым закатом солнца Доктор видел, как она взбирается по тропке к Кроличьим Норам. Мальвины в тот вечер за ужином не было. Когда она вернулась, то казалась весьма довольной собой.
VI. И как всё закончилось раньше времени
Спустя несколько дней — быть может, на следующей неделе; точной даты, по всей видимости, уже не восстановить, — Профессора навестил член парламента Мэриголд. Они побеседовали о тарифной реформе, а затем Мэриголд встал и проверил, плотно ли затворена дверь.
— Вы знаете мою жену, — сказал он. — Мы женаты уже шесть лет, и между нами не пробегало ни тучки, кроме одной. Конечно, она не мозговита. То есть, по крайней мере…
Профессора словно выбросило из кресла.
— Если вы послушаете моего совета, — сказал он, — то оставите её в покое.
Говорил он со страстью и убеждением.
Мэриголд поднял глаза.
— Боже, я о том и жалею, что не поступил так, — ответил он. — Я виню одного себя.
— Пока мы видим собственные ошибки, — сказал Профессор, — для всех нас остаётся надежда. Идите домой не сворачивая, молодой человек, и скажите ей, что вы передумали. Скажите ей, что с мозгами она вам не нужна. Скажите, что любите её больше без них. Вбейте это ей в голову, пока не случилось иного.
— Я пробовал, — ответил Мэриголд. — Она говорит: поздно. Её осенил свет и она уже ничего не может с собой поделать.
Настал черёд Профессора уставиться на него. О воскресных происшествиях он ничего не слышал. Наперекор всему он надеялся, что дело Арлингтонов останется тайной за семью печатями между ним и двойняшками, и прилагал все усилия, чтобы думать о чём угодно другом.
— Она вступила в Фабианское общество, — хмуро продолжал Мэриголд. — Они поставили её в ясли. И в Общественно-политический союз женщин. Если это станет известно до следующих выборов, то мне придётся подыскивать себе другой избирательный округ — вот и всё.
— Как вы услыхали про неё? — спросил Профессор.
— Я не слышал про неё, — ответил Мэриголд. — Если бы услышал, то, может, и не поехал бы тогда в город. Вы считаете это правильным… добавил он, — … поощрять таких людей?
— Кто её поощряет? — возмутился Профессор. — Если бы не шлялись всякие дураки да не думали, что смогут переделать любого другого дурака, кроме самого себя, то этого никогда бы не случилось. У Арлингтона была премилая жена с приветливым характером, а он, вместо того, чтоб Господа благодарить и помалкивать, житья ей не давал, что не хозяйственная она женщина. Ну вот, на' тебе хозяйственную. В среду я встретил его с шишкой на лбу размером с яйцо. О коврик, говорит, споткнулся. Невозможно это сделать. Невозможно переделать человека лишь настолько, насколько хочется, и всё. Либо оставьте его в покое, либо вы измените его досконально, и тогда он сам себя не узнает. Разумный человек в вашем положении судьбу бы благодарил за жену, которая не суёт носа в его дела, и с которой можно отвлечься от своей политики, будь она трижды неладна. Не удивлюсь, если вы намекали ей этак раз в месяц, какая трагедия, что вы не женились на женщине с мозгами. Ну вот, теперь она обрела мозги и пользуется ими. Почему бы ей не вступить в Фабианское общество и в союз женщин? Это показывает независимость характера. Самое лучшее, что вам остаётся сделать — это вступить туда самому. Тогда вы сможете работать с ней бок о бок.
— Извините, — сказал Мэриголд, вставая. — Я не знал, что вы с ней согласны.
— Кто сказал, что я с ней согласен? — огрызнулся Профессор. — Я в весьма нелепом положении.
— Полагаю, — сказал Мэриголд, в нерешительности держась за дверную ручку, — не будет пользы встретиться с ней самому?
— Насколько я знаю, — ответил Профессор, — она неравнодушна к окрестностям Каменных Крестов на закате солнца. Можете выбирать сами, но я бы на вашем месте дважды подумал.
— Мне просто пришло в голову, — сказал Мэриголд, — что если я попрошу её как о личном одолжении, то не пожелает ли она вновь встретиться с Эдит и убедить её, будто она просто пошутила?
Профессора начало осенять.
— А что, по-вашему, произошло? — спросил он.
— Да… — пустился в разъяснения Мэриголд, — …я так понимаю, что подруга ваша зарубежная встретилась с моей женой и заговорила её политикой, а в результате произошло то, что произошло. Она, должно быть, молодая особа незаурядного дарования; но потеря коснётся лишь одного обращённого, а я мог бы возместить ей это… как-нибудь по-другому.
Говорил он с бессознательной прочувствованностью. Профессора это растрогало.
— Ведь это может означать, — сказал Профессор, — то есть, допуская вообще возможность это сделать — что миссис Мэриголд полностью вернётся к своему прежнему «я» и не станет больше проявлять совершенно никакого интереса к политике.
— Премного бы был благодарен, — ответил Мэриголд.
Профессор куда-то задевал очки, но думается ему, что в глазу у Мэриголда стояла слеза.
— Я сделаю всё, что мне по силам, — сказал Профессор. — Конечно, не стоит на это чересчур уповать. Побудить женщину думать может оказаться легче, чем остановить её, даже для…
Профессор вовремя спохватился.
— Я поговорю с ней, — сказал он; и Мэриголд схватил его за руку и отбыл.
И пора уж была, пожалуй. Полный размах деятельности Мальвины за те несколько недель в разгар лета, пока не вернулся командир авиазвена Раффлтон, наверно, так никогда и не будет раскрыт полностью. Согласно Доктору, всё дело было сильно преувеличено. Есть люди, которые говорят, будто полдеревни было разобрано на части, переделано и исправлено, а потом снова разослано по домам в душевном состоянии, не узнаваемом их родными матерями. Не подлежит сомнению то, что академик Доусон, описываемый обычно всеми, кроме его жены, как «премилый человечек», единственным недостатком которого была неизлечимая привычка каламбурить как в тему, — если таковое случалось — а чаще нет, однажды утром вдруг огрел изумлённую миссис Доусон по голове голландским интерьером пятнадцати на девять дюймов[5]. Тот застрял у ней вокруг шеи, вызывая в памяти библейские иллюстрации головы Иоанна Крестителя, и, чтобы дать ей вытащить голову, рамку пришлось распилить. Что до истории о том, как тётка миссис Доусон застукала его, когда он за бочкой с водой целовался с горничной, то это, допускает Доктор, — невезенье, которое могло постигнуть всякого. Но имелись ли действительно улики, вовлекавшие его в необъяснимое опоздание Долли Калторп на последний поезд домой, — это конечно, вопрос посерьёзнее. Миссис Доусон — сама симпатичная, жизнерадостная женщина, — могла находить Доусона, каким он был сотворён изначально, действующим на нервы; хотя тогда встаёт вопрос: зачем было выходить за него замуж? Но есть разница, как подчеркнула миссис Доусон, между мужем, в котором мало мужчины от природы, и мужем, в котором его слишком много. Отрегулировать такие вещи трудно.
