– Да, да, конечно. Эй, как вас там зовут, Джорджо! Еще рюмку сухого мартини. Secco, molto secco e doppio.21
«Разрушать воздушные замки – это не мое ремесло, – думал он. – Мое ремесло – убивать вооруженных солдат. Воздушный замок должен превратиться в крепость, чтобы я стал его разрушать. Но мы убивали не одних только вооруженных солдат. Ладно, разрушитель замков, заткнись».
– Gran Maestro, – сказал он. – Вы все равно Gran Maestro, и ну их к разэтакой матери, всех этих кондотьеров.
– Они давным-давно там, Верховный Магистр.
– Так точно, – сказал полковник. Но воздушный замок все-таки рухнул.
– Увидимся за ужином, – сказал полковник. – Есть что-нибудь хорошее?
– Все, что хотите, а чего у нас нет, я достану.
– Свежая спаржа найдется?
– Вы же знаете, что сейчас для нее не сезон. Ее привозят из Бассано в апреле.
– Ладно, – сказал полковник. – Тогда придумайте что-нибудь сами. Я съем все, что подадите.
– Вы будете один? – спросил метрдотель.
– Нас будет двое, – сказал полковник: – Когда закрывается ваш bistro22?
– Мы будем вас ждать, когда бы вы ни пришли.
– Постараюсь быть вовремя, – сказал полковник. – До свидания, Gran Maestro. – Он улыбнулся и протянул Gran Maestro искалеченную руку.
– До свидания, Верховный Магистр, – сказал Gran Maestro, и воздушный замок вырос снова, будто он и не был разрушен.
Но чего-то все же недоставало, и полковник это чувствовал, он подумал: "Отчего я такой ублюдок, отчего я не могу бросить свое военное ремесло и быть добрым и хорошим, каким мне хочется быть?
Я всегда стараюсь быть справедливым, но я резок и груб, и дело не только в том, что я не хочу ни перед кем пресмыкаться и это служит мне защитой против начальства и против всего света. Жить осталось немного, и мне бы следовало быть подобрее, унять свой нрав. Попробуем сегодня вечером, – подумал он. – Да, но с кем и где! – подумал он. – Дай только бог не сорваться!"
– Джорджо, – подозвал он бармена; лицо у Джорджо было белое, как у прокаженного, но без бугров и без серебристого налета.
Джорджо недолюбливал полковника, а быть может, он просто был из Пьемонта и никого не любил, – разве можно этого требовать от холодных людей из пограничной провинции? Пограничные жители – народ недоверчивый, полковник это знал, он не ждал от людей того, чего они не могут дать.
– Джорджо, – сказал он бледному бармену, – пожалуйста, запишите все на мой счет.
Он вышел из бара привычной походкой, шагая чуть тверже, чем надо, и, помня о своем неуклонном стремлении вести себя любезно, скромно и добросердечно, поздоровался со своим приятелем швейцаром и с помощником управляющего, который был военнопленным в Кении и умел говорить на суахили; это был очень приветливый человек, молодой, жизнерадостный, с хорошей внешностью. И хотя он еще не был членом Ордена, горя на своем веку он уже хлебнул.
– А где же управляющий? – спросил полковник. – Где мой друг?
– Его нет, – ответил помощник управляющего. – Разумеется, в данный момент, – добавил он.
– Передайте ему привет, – сказал полковник. – И пусть меня кто-нибудь проводит в мой номер.
– Мы вам отвели ваш обычный номер. Он вам еще не надоел?
– Ничуть. А о сержанте позаботились?
– Да, конечно.
– Отлично, – сказал полковник. Он отправился в свой номер в сопровождении рассыльного, который нес его чемодан.
– Прошу вас, – сказал рассыльный, когда лифт остановился, чуть-чуть не дотянув до верхнего этажа.
– Неужели вы не можете как следует управлять лифтом? – спросил полковник.
– Не могу, полковник, – ответил рассыльный. – С током у нас неладно.
Полковник ничего не сказал и пошел по коридору впереди рассыльного. Коридор был длинный, просторный, с высокими потолками и по-барски большими промежутками между номерами, выходящими на Большой канал. И так как раньше это был дворец, из всех номеров открывался прекрасный вид, если не считать, конечно, бывших людских.
Путь показался полковнику длинным, хотя идти было совсем недалеко, и когда наконец появился коридорный – низенький, черноволосый, с поблескивающим в левой глазнице стеклянным глазом – и, сдерживая широкую улыбку, стал ворочать в скважине большим ключом, полковник никак не мог дождаться, чтобы дверь поскорее открылась.
– Отворяйте же, – сказал он.
– Сейчас, сейчас, – сказал коридорный. – Вы знаете, какие тут замки.
«Да, – подумал полковник, – знаю. Но я хочу, чтобы он отпер побыстрее».
– Как поживают ваши домашние? – спросил он коридорного, когда тот наконец распахнул дверь. Полковник вошел и очутился в комнате с высоким, потемневшим, но хорошо полированным гардеробом, двумя удобными кроватями и большой люстрой; через еще закрытые окна была видна исхлестанная ветром вода Большого канала.
В ущербном свете зимнего дня канал был серый, как сталь, и полковник попросил:
– Арнальдо, откройте, пожалуйста, окно.
– Сегодня сильный ветер, а комната плохо натоплена – не хватает электричества.
– А для электричества не хватает дождей, – сказал полковник. – Откройте окна. Все окна.
– Сию минуту, полковник.
Слуга растворил окна, и в комнату ворвался северный ветер.
– Будьте добры, соединитесь с портье и попросите позвонить по этому телефону.
Слуга позвонил, пока полковник был в ванной. Потом он доложил:
– Графини нет дома. Но там думают, что вы найдете ее у «Гарри».
– Чего только не найдешь у «Гарри»!
– Да, полковник, кроме счастья.
– Ну его-то я, черт возьми, тоже найду! – заверил его полковник. – Счастье, сами знаете, понятие относительное.
– В этом вы правы. Я принес горькую настойку и бутылку джина. Смешать вам кампари и джин с содовой?
– Вы славный малый, – сказал полковник. – Откуда вы это принесли, из бара?
– Нет. Купил, пока вас не было, чтобы вам не пришлось переплачивать в баре. Больно уж там все дорого.
– Верно, – согласился полковник. – Зря только вы вкладывали свои деньги в такую аферу.
– Риск – благородное дело. А мы оба рисковали не раз. Джин стоил три тысячи двести лир, он не контрабандный. Кампари – восемьсот.
– Вы очень славный малый, – сказал полковник. – Как вам понравились утки?
– Жена до сих пор их вспоминает. Нам еще не приходилось есть диких уток – они ведь дорого стоят, такое лакомство не для нас. Но один сосед рассказал ей, как их готовить, а потом мы вместе с этими соседями их и съели. Ну до чего же вкусно! В жизни не думал, что на свете бывает такая еда! Возьмешь в рот кусочек – ну просто сердце тает!
– И для меня тоже ничего нет вкуснее этих жирных уток из-за «железного занавеса». Они летят через громадные поля Дунайской равнины. У нас тут утки делают короткие перелеты, но прилетают к нам всегда по одному и тому же пути, с тех времен, когда еще и ружей не было.
– Я плохо разбираюсь в охотничьих делах, – сказал слуга. – Мы для этого слишком бедны. Нам не до охоты.
– Но в Венето охотятся не одни только денежные люди.
– Да. Оттуда всю ночь доносится стрельба. Но мы еще беднее их. Мы беднее, чем вы себе представляете.
– Почему же, я вполне могу себе представить.
– Не знаю, – сказал слуга. – Жена даже все перья собрала. Она просила вас поблагодарить.
– Если послезавтра нам повезет, мы настреляем много дичи. Больших селезней с зелеными головами. Скажите жене, что, если нам повезет, она получит очень вкусных уток – жирных, как поросята – они здорово отъелись у русских, – и с красивыми перьями.
– А как вы относитесь к русским, полковник, если это, конечно, не секрет?
– Говорят, это наш будущий враг. Так что мне как солдату, может, придется с ними воевать. Но лично мне они очень нравятся, я не знаю народа благороднее, народа, который больше похож на нас.
– Мне ни разу не посчастливилось с ними встретиться.
– Не горюйте, у вас еще все впереди. Встретитесь. Разве что почтенный Паччарди задержит их на реке Пьяве, в которой, правда, больше не осталось воды. Ее разбирают гидростанции. Может, господин Паччарди решит драться с ними там. Но не думаю, чтобы бой очень затянулся.
– А я даже не знаю, кто он такой, этот господин Паччарди.
– Зато я знаю. А теперь попросите соединить вас с «Гарри» и спросите, нет ли там графини. Если нет, позвоните еще раз домой.
Полковник проглотил смесь, приготовленную Арнальдо, коридорным со стеклянным глазом. Пить ему не хотелось, и он знал, что это ему вредно.
Но он пил с тем упорством дикого кабана, с каким жил всю жизнь, и когда он шел к открытому окну, движения его были по-кошачьи мягки, хотя это был уже довольно старый кот; он поглядел на Большой канал, который серел на глазах, словно его написал Дега в один из своих самых сереньких дней.
– Большое спасибо, Арнальдо, – сказал полковник. Тот разговаривал по телефону и только кивнул, блеснув в улыбке стеклянным глазом.
"Жаль, что ему пришлось вставить стеклянный глаз, – думал полковник. – Жаль, – подумал он, – что я люблю только тех, кто воевал или был искалечен.
