Оба священника стали довольно регулярно посещать Веронику, чтобы сообщать ей обо всех несчастных и обсуждать способы наставить их на путь истинный, оказывая им помощь. Но с каждым годом господин Граслен все туже затягивал свой кошелек, ибо узнал, несмотря на все невинные ухищрения своей жены и Алины, что испрашиваемые деньги не шли ни на хозяйство, ни на туалеты. Он пришел в ярость, когда подсчитал, чего стоила ему благотворительность жены. Проверив счета кухарки, он вник во все мелкие расходы и проявил свой административный талант, доказав на деле, что можно блестяще вести дом на тысячу экю. Затем, интересуясь только приходом и расходом, он составил с женой список ее издержек и назначил ей сто франков в месяц, гордясь этим решением, как проявлением королевской щедрости. Сад был оставлен без присмотра, и только по воскресеньям за ним следил рассыльный, любивший цветы. Отпустив садовника, Граслен превратил оранжерею в склад и свалил туда товары, полученные им в залог под ссуды. Он уморил голодом всех птиц в устроенном над ледником вольере, чтобы не тратиться больше на корм. И, наконец, воспользовавшись теплой зимой, перестал платить за перевозку льда. В 1828 году от былой роскоши не осталось и следа. В особняке Граслена, не встретив никакого сопротивления, воцарился самый мелочный расчет.
За три года, проведенные Грасленом близ Вероники, которая заставляла мужа строго следовать предписаниям врачей, лицо его заметно изменилось к лучшему; теперь же оно стало еще более красным, воспаленным и прыщавым, чем раньше. Дела приняли такой размах, что рассыльный, как некогда его хозяин, получил место кассира, а для черной работы в дом Граслена был взят молодой овернец. Итак, через четыре года после замужества женщина, обладавшая огромным богатством, не располагала ни одним экю. Скупость мужа не уступала скупости родителей. Г-жа Граслен поняла, как необходимы ей деньги, лишь когда была стеснена в своей благотворительности.
К началу 1828 года Вероника вновь обрела цветущее здоровье, которое придавало некогда такую прелесть невинной юной девушке, сидевшей у окна в старом доме на улице Ситэ; но, кроме того, она узнала литературу, она научилась думать и говорить. Изощренная способность суждения углубила ее характер. Освоившись со всеми тонкостями светской жизни, она с бесконечным изяществом носила свои модные платья. Теперь, когда Веронике случалось появиться в какой-нибудь гостиной, она не без удивления замечала, что ее встречают с почтительным восхищением. Этой перемене она обязана была обоим старшим викариям и старому Гростету. Узнав о ее скрытой от всех прекрасной жизни, о неустанно творимых добрых делах, епископ и другие влиятельные лица заговорили об этом цветке истинного благочестия, об этой благоуханной фиалке добродетели, и, без ведома г-жи Граслен, в отношении к ней произошла перемена, долго заставившая себя ждать, но зато прочная и длительная. Этот поворот в общественном мнении создал влияние салону Вероники, который с этого года стали посещать самые значительные в городе лица. Причиной тому послужили следующие обстоятельства. К концу года в Лиможский суд был направлен в качестве товарища прокурора молодой виконт де Гранвиль, молва о котором, как о каждом приезжающем в провинцию парижанине, распространилась заранее. Через несколько дней после приезда, во время приема в префектуре, он сказал, отвечая на довольно глупый вопрос, что самой приятной, умной и утонченной женщиной в городе является г-жа Граслен.
— Быть может, она и самая красивая? — спросила жена главного сборщика податей.
— В вашем присутствии я этого сказать не смею, — ответил он. — Но все же я в сомнении. Красота госпожи Граслен не должна вызывать в вас ревности: она никогда не показывается при свете дня. Госпожа Граслен прекрасна лишь для тех, кого она любит, вы же прекрасны для всех. У госпожи Граслен каждое душевное движение, вызванное подлинным чувством, отражается на лице и совершенно меняет его. Лицо ее подобно пейзажу, бесконечно печальному зимой, а летом блистающему всеми красками; светскому обществу суждено видеть его только зимой. Но когда она обсуждает с друзьями какую-нибудь литературную либо философскую тему или интересующие ее религиозные вопросы, она воодушевляется, и перед вами внезапно возникает никому неведомая женщина чарующей красоты.
Эти слова, основанные на наблюдении феномена, возвращавшего Веронике красоту во время причастия, наделали немало шуму в Лиможе, где новый товарищ прокурора, которому, по слухам, обещано было место прокурора, играл в ту пору первую роль. Во всех провинциальных городах человек, хоть немного возвышающийся над общим уровнем, пользуется более или менее длительное время всеобщим преклонением, которое часто обманывает и самый предмет этого преходящего культа. Подобной общественной прихоти мы обязаны появлением окружных знаменитостей, наделенных мнимыми достоинствами непризнанных гениев, судьба которых всегда плачевна. Человек, которого вводят в моду женщины, обычно бывает приезжим, а не местным жителем. Однако в отношении виконта де Гранвиля его поклонники, как ни странно, ничуть не ошиблись.
Госпожа Граслен была единственной женщиной, с которой парижанин мог обменяться мыслями и поддерживать интересную беседу. Через несколько месяцев после своего приезда товарищ прокурора, увлеченный прелестью речей и манер Вероники, предложил аббату Дютейлю и нескольким заметным в городе лицам собираться для игры в вист у г-жи Граслен. Вероника начала принимать пять раз в неделю; два дня, говорила она, ей хотелось оставить свободными для нужд своего дома. Когда вокруг г-жи Граслен собрались все выдающиеся люди города, выяснилось, что и другие не прочь приобрести патент на ум, войдя в принятое у нее общество. Вероника допустила в свой салон нескольких известных своими достоинствами военных из местного гарнизона и штаба. Свобода мнений, которой пользовались гости, и абсолютная скромность, которой все они придерживались, не сговариваясь и приняв за образец законы самого высшего света, вынуждали Веронику быть чрезвычайно разборчивой по отношению к людям, домогавшимся как чести ее общества. Городские дамы не без зависти увидели, что г-жу Граслен окружают самые умные, самые любезные мужчины в Лиможе. Но чем больше сдержанности проявляла Вероника, тем шире распространялось ее влияние. Она приняла у себя нескольких женщин, которые приехали с мужьями из Парижа и были в ужасе от провинциальных сплетен. Когда в этом избранном обществе появлялся случайный пришелец, по молчаливому согласию, разговор тут же менялся, и гости болтали только о пустяках. Итак, особняк Граслена превратился в оазис, где выдающиеся умы отдыхали от скуки провинциальной жизни, где люди, связанные с правительством, могли открыто говорить о политике, не боясь, что слова их получат огласку, где тонко высмеивали все, достойное осмеяния, где каждый сбрасывал одежды своей профессии и становился самим собой. Итак, г-жа Граслен — некогда безвестная девочка, объявленная ничтожеством и глупенькой дурнушкой, — в 1828 году стала первым лицом в городе и самой знаменитой из представительниц женского общества.
Никто не посещал Веронику по утрам, все знали о ее благотворительной деятельности и строгом соблюдении религиозных обрядов. Почти всякий день она ходила к ранней обедне, чтобы не опоздать к завтраку мужа, хотя Граслен не отличался аккуратностью. Вероника всегда сама подавала ему завтрак, и в конце концов Граслен к этому привык. Банкир никогда не упускал случая похвалить свою жену; он считал ее совершенством. Никогда она ни о чем его не просила, он мог без помехи копить свои экю и целиком погрузиться в дела. Он завязал отношения с банкирским домом Брезака; он несся на всех парусах по океану коммерции; напряженная погоня за прибылью держала его в сосредоточенном опьяняющем исступлении, свойственном всем игрокам, наблюдающим за великими событиями, которые разыгрываются на зеленом сукне Спекуляции.
В эти счастливые дни, до самого начала 1829 года, г-жа Граслен расцветала на глазах у своих друзей поистине необычайной красотой, возрожденной никому не известными причинами. Ее голубые глаза раскрылись, как цветы, вокруг сузившихся черных зрачков, в них мерцал мягкий, томный свет любви. Ее лоб, озаренный воспоминаниями и мыслями о счастье, белел, как горная вершина под лучами зари, линии его очистились пыланием внутреннего огня. Лицо утратило жаркий коричневый оттенок, возвещающий начало воспаления печени, болезни, которая поражает людей, наделенных бурным темпераментом, или тех, чья душа страдает, а чувства подавлены. Виски ее отличались чарующей свежестью. И часто перед друзьями появлялось на мгновение божественное, достойное кисти Рафаэля лицо, которое изувечила болезнь, подобно тому, как время исказило полотна великого живописца. Руки Вероники стали белее, плечи приняли прекрасную округлую форму, в свободных, полных живости движениях проявлялась вся прелесть ее стройной и гибкой фигуры. Городские дамы заподозрили ее в склонности к г-ну де Гранвилю, который и в самом деле упорно за ней ухаживал, однако встречал в Веронике непреклонное сопротивление. Товарищ прокурора испытывал перед г-жой Граслен почтительный восторг, который не обманывал ни одного из посетителей ее салона. Священники и люди умные сразу поняли, что это чувство, несомненно, любовное у молодого прокурора, у г-жи Граслен не преступало границ дозволенного. Устав от ее сопротивления, хотя и основанного на самых религиозных чувствах, виконт де Гранвиль, как известно было членам кружка, не раз вступал в легкие связи, что, однако, не мешало ему быть постоянным и преданным поклонником прекрасной г-жи Граслен, как в 1829 году называл ее весь Лимож. Люди наиболее прозорливые приписывали перемены во внешности Вероники, делавшие ее еще прелестней в глазах друзей, тайной радости, которую испытывает даже самая религиозная женщина, когда видит себя любимой; удовольствию жить в среде, равной ей по уму; тому наслаждению, что получала она, обмениваясь мыслями с окружавшими ее воспитанными, образованными друзьями, чья привязанность росла день ото дня. Быть может, требовались наблюдатели более глубокие, более проницательные или более подозрительные, чем завсегдатаи особняка Граслена, чтобы разгадать то гордое величие, те необузданные, свойственные только народу силы, какие таила Вероника в глубине своей души. Если кто-нибудь из друзей заставал ее погруженной в размышления, или мрачной, или просто задумчивой, каждый думал, что сердце ее хранит память о чужих несчастьях, что утром она, без сомнения, приобщилась ко многим горестям, что она посещала страшные притоны, где пороки предстают во всей своей наготе. Не раз товарищ прокурора, ставший вскоре прокурором, корил ее за безрассудную благотворительность, которая в тайных инструкциях органов правосудия рассматривалась как поощрение преступных деяний.
