– Куда же делись овцы и собака? — осведомился Вилем.
– Собака издохла, старые овцы тоже, маленькие выросли, и у них родились ягнята… Так, детушки, и ведется на белом свете: старое старится, молодое растет.
Дети пристально смотрели вниз, на долину; их воображение рисовало то рыцаря на коне, то заблудившуюся девочку …
Вдруг из леса выехала дама на прекрасной лошади и поскакала по долине. Ее сопровождал берейтор. На амазонке был темный жакет и длинная коричневая юбка, закрывающая стремена; вокруг черных локонов вилась зеленая вуаль, наброшенная на черную шляпу.
– Бабушка, бабушка, смотрите, рыцарша! — закричали дети.
– И что это вы придумали, нешто есть теперь рыцарши? Это госпожа княгиня, — промолвила бабушка, выглядывая из окна.
– Детям стало досадно, что это не рыцарша, как они подумали.
– Госпожа княгиня едет к нам наверх! - вдруг закричали они хором.
– Правда, правда, смотрите-ка. Орланд карабкается, будто кошка, — уверял Ян.
– Оставь меня в покое, даже и смотреть не хочу. Чего только эти господа не выдумают!… — бормотала себе под нос бабушка, оттаскивая внучат от окна.
Не прошло и минуты, как княгиня была на горе. Ловко соскочив с лошади, она перекинула шлейф через руку и вошла в беседку. Бабушка встала и почтительно поклонилась.
– Это дети Прошека? — спросила княгиня, оглядывая ребят.
– Они самые, ваша милость, — отвечала бабушка.
– А ты, верно, их бабушка?
– Мать ихней матери, ваша милость.
– Ты должна быть довольна, у тебя хорошенькие внучата … Вы слушаетесь своей бабушки, дети? — спросила княгиня ребят, не спускавших с нее глаз.
Те потупились и прошептали:
– Слушаемся …
– Я на них не жалуюсь… Вестимо, не обходится без проказ, да что поделаешь, ведь и мы не лучше были в их-то годы, — заметила бабушка.
Княгиня улыбнулась и, увидев на скамейке корзиночку с земляникой, спросила, где дети ее набрали.
Бабушка тотчас подозвала Барунку.
– Поди-ка, девонька, угости госпожу княгиню.
– Ягоды спелые, они по дороге насбирали, может, и понравятся вашей милости. Была я молода — любила поесть ягодок, а как умерло у меня дитя, ни одной больше в рот не взяла.
– А почему? — спросила княгиня, принимая от Барунки корзиночку с земляникой.
– Таков у нас обычай, ваша милость. Ежели умрет у матери ребенок, не ест она до Янова дня ни черешен, ни земляники. Говорят, о ту пору матерь божья ходит по небу и оделяет ягодами умерших детей. Тому дитяти, чья мать не стерпит и поест ягод, дева Мария говорит: «Тебе, малютка, потому мало ягод досталось, что твоя мать их съела.» Оттого-то матери и остерегаются есть ягоды. Ну, а кто дотерпит до Янова дня, тому и потом не трудно удержаться, — добавила бабушка.
Княгиня взяла было земляничку, спелую и красную, как ее губы, но после рассказа бабушки положила обратно в корзиночку.
– Не хочется … да и вам, детки, мало останется на дорогу …
– Ничего, госпожа княгиня, кушайте на здоровье, а то и домой возьмите вместе с корзиночкой, мы еще себе наберем, — торопливо проговорила Барунка, отстраняя протянутую ей корзиночку.
– Охотно принимаю ваш подарок, — сказала княгиня, улыбаясь простодушию девочки. — Но смотрите, завтра непременно приходите за корзиночкой в замок и бабушку приводите с собой. Хорошо?
– Придем, придем! — закричали дети без всякого стеснения, словно отвечали пани маме, когда она приглашала их на мельницу.
Бабушка хотела что-то сказать, но не успела. Княгиня слегка кивнула ей, улыбнулась детям и вышла из беседки. Передав корзиночку берейтору, она вскочила на Орланда и скрылась в зелени деревьев, как чудесное видение.
– Ой, бабушка, я никак не дождусь, когда мы пойдем в замок! Папенька говорил, что там у княгини столько красивых картин! … — воскликнула Барунка.
– И попугай есть, он разговаривать умеет! Там будет чему подивиться, бабушка! Погодите только! … - крикнул Ян, хлопая в ладоши.
А маленькая Аделька, осмотрев свое платье, сказала:
– Ведь ты переменишь мне платьице, правда, бабушка?
– Боже мой, и как это я не доглядела за этой девочкой? Хороша же ты! … Да где же ты себя так отделала?! — всплеснула руками бабушка, осматривая перепачканную Адельку.
– Я не виновата … Меня толкнул Ян, и я упала в ягоды … — лепетала малютка.
– Вечно вы ссоритесь. Что теперь княгиня о вас подумает … Скажет, что вы баловни!… А сейчас подымайтесь, пойдем к леснику. Говорю вам, мальчики, последний раз: будете озорничать, никогда больше не возьму с собой! — грозилась бабушка.
– Мы будем слушаться, бабушка, — обещали братья.
– Увидим, увидим … — говорила бабушка, торопясь за детьми по лесной тропинке. Скоро они очутились в роще, сквозь ветви деревьев белела усадьба лесника. Перед домом расстилалась зеленая лужайка, огороженная вместе с липами и каштанами: кое-где, под деревьями, были вбиты в землю лавочки и столы. По лужайке прохаживались павлины: бабушка любила говорить, что у них ангельское оперение, дьявольский голос и воровская поступь. Тут же бродила стайка крапчатых, задумчивых цесарок; белые кролики, сидя в траве, пряли ушами и при малейшем шуме пугливо разбегались в разные стороны. На крыльце лежала ручная серна в красном ошейнике, а по двору слонялись собаки. Как только дети окликнули их, они с лаем бросились им навстречу и начали прыгать вокруг, едва не сбив с ног от радости. Серна подошла к Адельке и так нежно посмотрела на девочку своими синими глазами, словно хотела сказать; «Кажется, ты приносишь мне сладкие кусочки? Здравствуй!»
Должно быть, Аделька прочитала это по ее взгляду, потому что тотчас сунула руку в кармашек и, вынув ломтик сладкой булки, протянула серне; серна выхватила кусок и еще долго бежала за девочкой.
– Эй вы, дьяволы, что вас там разбирает?! — послышался откуда-то голос, и из дома вышел лесник в зеленой куртке и домашней шапочке. — Никак дорогие гости! — воскликнул он, увидав бабушку. — Милости просим! Входите! Гектор, Диана, Амина, пошли прочь! … Слова сказать не дадут!… — накинулся он на собак.
Бабушка вошла в дом; над дверью были прибиты огромные оленьи рога; в сенях висело несколько ружей, но так высоко, что детям и не достать. Бабушка очень боялась всякого оружия, даже не заряженного. А когда лесник подшучивал над ее трусостью, говорила:
– Кто ж может знать, что случится: ведь лукавый не дремлет! …
– Ваша правда, — соглашался лесник, — коли бог попущает и мотыга стреляет. Старушка охотно прощала леснику его добродушные насмешки, лишь бы только он не поминал всуе имя божье и не чертыхался, — этого она выносить не могла. Тотчас затыкала уши и говорила:
– Вот вредный язычок! … Ну к чему такие непотребные слова, после них человек должен окропить себя святой водой!
Охотник очень любил бабушку и потому остерегался при ней задевать черта, имя которого срывалось у него с языка, как он уверял, помимо воли.
– А где же хозяюшка? — спросила бабушка, войдя в горницу и видя, что она пуста.
– Присаживайтесь, я сейчас ее позову; вы ведь знаете, она, как наседка, всегда со своими цыплятами, — отвечал лесник, направляясь за женой.
Мальчики сразу же как вошли, так и застыли перед шкафом, где висели ружья и охотничьи ножи. Девочки забавлялись с серной, вбежавшей за ними в горницу. Окинув взглядом уютную, чистенькую комнату, бабушка подумала: «Уж что правда, то правда… В праздник ли, в будни придешь сюда — все блестит, как стеклышко».
Тут ей на глаза попалась пряжа, что лежала на лавке у печки, уже связанная и меченая. Бабушка подошла ближе и стала ее рассматривать. В это время отворилась дверь, и вошли хозяйка, еще молодая женщина, в опрятном домашнем платье и белом чепце: на руках она держала маленькую русоволосую девочку. Она сердечно поздоровалась с бабушкой и детьми: по ее открытому и приветливому лицу было видно, что она рада гостям.
– Я ходила полотно поливать. Никак не налюбуюсь: оно нынче будет белым как снег, — сказала жена лесника, словно оправдываясь за свое отсутствие.
– Сразу видать заботливую хозяйку, — заметила бабушка, — один кусок белится, а тут, гляжу, и ткачу уж пряжа припасена. Полотно должно выйти тонкое, что твой пергамент. Только бы ткач не испортил, не обманул. Довольны вы своим ткачом?
— Сами знаете, милая бабушка, все они обманщики, — отвечала жена лесника.
– Ну, хотел бы я знать, какой ткач вас, женщин, обманет, когда вы каждую ниточку на счету держите! — засмеялся лесник. — Однако что ж вы стоите, садитесь, пожалуйста! — спохватился он, подавая бабушке стул, а ей так не хотелось отходить от пряжи.
– Насижусь еще, — отвечала бабушка, беря за руку маленькую Анинку; мать поставила ее возле лавки, чтоб она не упала: девочка только начинала ходить.
