Думаю, часа два я на нем просидел, однако и не увидел ничего, и не услышал — хоть мне и казалось тысячу раз, будто я что-то вижу и слышу. Ну, не век же на дереве сидеть и, в конце концов, я с него слез, но сразу забился в самую чащобу, да и там все время по сторонам озирался. А для прокорма у меня только и было, что ягоды да остатки завтрака.
К ночи я совсем оголодал. И потому, когда стемнело, а луна еще не взошла, я повел челнок от острова к иллинойскому берегу — примерно на четверть мили от места моей стоянки. Там я забрался поглубже в лес, состряпал себе ужин и уж совсем было надумал залечь здесь на ночь, как вдруг слышу, вроде бы копыта постукивают, и говорю себе: лошади какие-то идут, — а следом и голоса людей слышны стали. Я торопливо перетащил все обратно в челнок и, крадучись, вернулся в лес, выяснить, что там делается. Крался я совсем не долго, потому что скоро услышал мужской голос:
— Давайте где-нибудь здесь и остановимся, если найдем подходящее место, а то лошади совсем измотались. Осмотритесь-ка вокруг.
Продолжения я дожидаться не стал, а вернулся к челноку, оттолкнул его от берега и поплыл, стараясь грести потише. Вернулся на старое место и решил, что спать буду в челноке.
Да только не больно-то мне спалось. Сначала заснуть не мог, мысли всякие в голову лезли. А потом то и дело просыпался, оттого, что кто-то меня за загривок хватал — вернее, так мне казалось. Так что от сна мне большого проку не было. И в конце концов, сказал себе: нет, это не жизнь; надо выяснить, кто тут еще есть на острове; а не выясню, так в конец изведусь.
Ну, взял я весло, отплыл на пару шагов от берега и пустил челнок по течению, держась в тени деревьев. Луна уже сияла вовсю, за краем тени было светло, как днем. Прошло около часа, тишина вокруг стояла мертвая, все беспробудно спало. Так я доплыл почти до нижнего края острова. Задул, рябя воду, прохладный ветерок — верный признак того, что ночь почти на исходе. Я одним гребком развернул челнок, он уткнулся носом в берег, а я взял ружье и пошел к опушке леса. Войдя в него, я опустился на упавший ствол и сидел, вглядываясь сквозь листву в небо и в реку. Луна уже сдавала свою вахту, на реку опускалась мгла. А недолгое время спустя я различил над деревьями проблески бледного неба и понял, что начинается день. Тогда я встал, подхватил ружье и пошел туда, где видел кострище, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Поначалу мне не везло, никак я это место отыскать не мог. Но, наконец, углядел за деревьями проблеск костра и направился к нему, осторожно и медленно. И скоро подошел так близко, что увидел лежавшего на земле человека. Ни капельки мне это не понравилось. Голова его, обернутая одеялом, только что не в самом костре лежала. Я присел на корточки футах в шести от спящего, за кустами, и ждал, не сводя с него глаз. Уже занимался серенький день. Скоро он зевнул, потянулся, стянул с себя одеяло — смотрю: да это же Джим, негр мисс Ватсон! Сами понимаете, как я обрадовался. Ну и говорю:
— Здорово, Джим!
И выхожу из кустов.
Он как подскочит, как вытаращится на меня. А потом упал на колени, сжал перед собой ладони и говорит:
— Не губи меня, не надо! Я привидениев отродясь не обижал. И покойников всегда от души любил, делал для них все, что мог. Иди себе обратно в реку, там твое место, а старого Джима не трогай, он тебе всегда другом был.
Ну, я довольно быстро втолковал ему, что никакой я не покойник. Но как же я радовался, что встретил Джима. Все-таки без людей оно как-то тоскливо. А что он донесет, где я прячусь, я не боялся, — так ему и сказал. В общем, я ему много чего нарассказывал, а он только сидел, смотрел на меня и молчал. Тогда я и говорю:
— Совсем уже рассвело. Давай завтракать. Разводи костер.
— Что толку его разжигать — землянику да вон те корешки жарить? Хотя у тебя же ружье есть, так? С ним можно разжиться чем-то получше земляники.
— Земляника да корешки? — говорю я. — Так ты только ими и кормился?
— Да чего ж тут еще добудешь-то? — говорит он.
— А давно ты на острове, Джим?
— С ночи после той, в какую тебя убили.
— Да ну, так долго?
— Ну да — так.
— И у тебя никакой еды, кроме этой дряни не было?
— Нет, сэр, никакой.
— Так ты ж, небось, совсем оголодал, разве нет?
— Да, пожалуй, лошадь я съел бы. Думаю, с ней справился бы. А ты давно на острове?
— С той ночи, как меня убили.
— Ишь ты! А ты чем кормился? Хотя, у тебя же ружье. Ну да, ружье. Вещь хорошая. Ладно, иди, подстрели чего-нибудь, а я костер запалю.
Ну, перебрались мы поближе к челноку, и пока Джим разводил на травянистой полянке костер, я притащил туда муку, грудинку, кофе — и кофейный котелок, и сковороду, и сахар, и жестяные кружки, — так что негр мой даже забоялся, потому как решил, что я все это наколдовал. Я поймал порядочного сома, Джим выпотрошил его своим ножом, почистил и зажарил.
Как только завтрак был готов, мы развалились на траве и занялись едой, не дожидаясь, когда она остынет. Джим налегал на нее, что было сил, поскольку к этому дню он чуть уж не помер от голода. Набив животы, мы полежали малость в траве, отдыхая. А после Джим и говорит:
— Но, послушай, Гек, кого ж тогда убили в той лачуге, коли не тебя?
Я объяснил ему как все было, и он сказал, что это умно. Сказал, что до лучшего плана и сам Том Сойер не додумался бы. Тогда и я говорю:
— А ты-то как здесь оказался, Джим, как попал сюда?
Он малость сник и целую минуту промолчал. А потом говорит:
— Может, лучше и не рассказывать.
— Почему, Джим?
— Ну, есть причины. Ты ведь не выдашь меня, Гек, если я тебе расскажу, а?
— Да чтоб я сдох, если выдам.
— Ладно, тебе я верю, Гек. Я… я сбежал.
— Джим!
— Ты только помни, ты сказал, что не выдашь — пообещал мне, Гек.
— Верно, пообещал. Сказал, что не выдам — и не выдам. Честное индейское. Пусть меня назовут последним аболиционистом, пусть презирают — мне без разницы. Никому ни слова не скажу, да я туда все равно возвращаться не собираюсь. Так что, давай, выкладывай, как дело было.
— Да дело-то вот как было. Старая хозяйка — мисс Ватсон — она вечно ко мне придиралась, прямо со свету сживала, но хоть обещала, что в Орлеан не продаст. А только заметил я, что в последнее время вокруг нее торговец неграми увивается, и забеспокоился. Ну вот, и как-то ночью подкрался к двери, а та не совсем прикрыта была, и слышу, старая хозяйка говорит вдове, что думает меня в Орлеан продать, ей и не хочется, да только за меня восемь сотен долларов дают, а перед такой кучей денег ей не устоять. Вдова, та попыталась ее отговорить, но я, Гек, дальше слушать не стал, а тут же дал деру.
— Спустился я с горы, думал пройти по реке повыше и стянуть какой-нибудь ялик, но у реки еще люди толклись, я и спрятался в старой бондарне на берегу, чтобы подождать, когда все угомонятся. Да так всю ночь там и пролежал. Все время вокруг кто-нибудь да шастал. Ну, часов около шести на воде ялики появились, а к восьми-девяти их уже полным-полно было и в каждом только и разговоров насчет того, как твой папаша в город приплыл и рассказывает всем, что тебя убили. Все эти леди и джентльмены туда плыли, посмотреть, где дело было. Кое-кто приставал к берегу, отдохнуть перед тем, как реку пересекать, так что я из их разговоров все про убийство и узнал. И уж так я тебя жалел, Гек, но теперь уже нет, конечно.
— В общем, пролежал я весь день под стружками. Проголодался сильно, но ничего пока не опасался, потому как помнил, что старая хозяйка и вдова собирались прямо после завтрака на молитвенное собрание пойти, значит их целый день дома не будет, да и, опять же, они знали, что я на рассвете скот отгоняю на пастбище, стало быть, до темноты меня не хватятся. А другим слугам не до меня будет — они, стоит хозяйкам за порог выйти, разбегаются кто куда, отдыхать да веселиться.
— Ну вот, а как стемнело, я выбрался на дорогу, которая вдоль реки идет, и прошел по ней мили две или больше до мест, где уже нет никакого жилья. К тому времени я успел придумать, что делать буду. Понимаешь, если бы я попытался пехом удрать, так меня бы с собаками нашли, а если бы спер ялик и переплыл реку, так хватились бы ялика, поняли, что я на другом берегу и стали бы там мой след искать. Я и говорю себе: плот, вот что мне нужно, плот следов не оставляет.
— И тут вижу, огонек на реке появился и ко мне спускается, ну я и бросился в воду, толкаю перед собой бревно, которое река откуда-то принесла, голову стараюсь пониже держать и загребаю против течения, жду, когда оно плот поближе подтащит. А после подплыл к корме плота и ухватился за нее. Ночь была облачная, а скоро и вовсе темно стало. Так что я забрался на плот, лег на бревна. Люди, какие на плоту были, они все в середке его собрались, где фонарь стоял. Вода поднималась, течение было сильное, ну, думаю, этак часам к четырем утра я окажусь миль на двадцать пять ниже города, а как светать начнет, спущусь в воду, подплыву к иллинойскому берегу, да там в лесу и спрячусь.
