Но тот факт, что он позвонил ей, прежде чем исчезнуть, не вписывался в эту теорию. К тому же в день своего исчезновения он переоформил на нового владельца не только разбитый автомобиль, починка которого была уже частично оплачена, но и вторую маленькую машину, на которую брал ссуду. Ну и аннулирование его личного небольшого банковского счета не оставляло никаких сомнений в том, что он ее бросил. Да и то, как равнодушно он отреагировал на их последнюю размолвку, должно было послужить ей предупреждением, что перемены не за горами, а почти на пороге.
После того как прошел первоначальный шок, наступил период размышлений и выводов, сопровождаемый такими странными психическими эффектами, что поставили бы в тупик любого психиатра. Такие вещи сплошь и рядом случаются в реальной жизни, но редко или даже никогда не попадают в романы.
В связи с предпринятыми в истерике поисками на сцене появился детектив, странный, чудаковатый, самоуверенный франт из офиса окружного прокурора, и немедленно влюбился в нее. Все, чего он хотел, – это доказать, что Свен – преступник, но не для того, чтобы наказать его, а только чтобы строго запретить приближаться к Рейне. Она довольно ловко взяла в оборот этого фрика, не потому, что хоть как-то благоволила ему, а для того, чтобы пользоваться его машиной, наличными, обедать и ужинать за его счет и продолжать расследование. За глаза она ядовито прохаживалась по его поводу, уверяла, что бросит сразу по окончании дела, а если он станет ерепениться, нажалуется его начальству.
Апатичная и непричесанная, она часами наигрывала печальные мелодии на фортепьяно и казалась полностью погруженной в тоскливые мысли, а то вдруг разражалась гневными тирадами в адрес сбежавшего супруга, словно бы не понимая, что это ее расточительность и сумасбродство стали причиной его мелких растрат, если их можно так назвать. Примечательно, что, когда детектив обратился в компанию, где работал беглец, там отказались предъявлять какие-либо обвинения.
После того как она наконец бросила мистера Морелло, своего незадачливого сыщика, велев ему не показываться больше на глаза, у нее не осталось никаких идей, что делать дальше. Необходимость поиска работы маячила перед глазами и вызывала у нее такое же отвращение, как и раньше, в этом можно было не сомневаться. Но пока она пребывала в меланхолии, сестра работала, и это начало тяготить ее. Неожиданно, и вопреки любезным уговорам Роды, Рейна перебралась вместе с вещами в комнату в самом сердце города, объявив, что отныне будет жить там. К тому же она наконец решила начать что-то делать: «Первое, что подвернется под руку». Причем она не собиралась слоняться по киностудиям, пытаясь просочиться на съемочную площадку. Ей был нужен стабильный заработок.
В общем, несмотря на уговоры сестры, она ушла, и после этого мы встречались, только когда Роде удавалось уговорить ее погостить, что, признаться, случалось не так уж редко. Но Рейна взялась-таки за первую предложенную работу – лифтера в административном здании.
Вскоре до нас стали доходить туманные слухи о ее дружбе с девушками, стоявшими настолько ниже на социальной лестнице, чем круг, в котором вращалась ее сестра, что это вызывало беспокойство, хотя, надо сказать, такие подруги идеально соответствовали настроению и состоянию ума Рейны в то время. Они принадлежали к тому типу невежественных или просто неопытных дурочек, для которых секс и завоевание мужчины – альфа и омега всех земных интересов. Мне не верилось, что они или их жизнь по-настоящему нравились Рейне, но она теперь жила среди них, и для того, может быть, чтобы не умереть от скуки, занимала себя их проблемами и, казалось, пребывала в большем мире с собой, чем раньше. В разговорах с сестрой она, однако, описывала новых подруг как повернутую на сексе «банду», а их ухажеров называла шантрапой без гроша в кармане, разъезжающей на «жестянках Лиззи», дешевых «фордиках», и промышляющей контрабандой виски. Иногда эта компания прискучивала Рейне до смерти, и она появлялась в квартире Роды с лицом, на котором было написано, что ей хотелось бы остаться здесь навсегда, но предложение вернуться встречалось ею в штыки.
И все же со временем решимость доказать Роде, что она способна идти собственным путем, несколько ослабела; Рейна стала больше ценить дружбу сестры, да и гнев на бывшего мужа несколько поутих, так что пару раз она даже признала, что делала в жизни ошибки.
– Беда в том, – без обиняков сказала она мне однажды, сидя перед зеркалом в будуаре сестры и накладывая на лицо ее крем, – что пока я жила в достатке, то не понимала, что Свен не такой уж никчемный парень. Куча мужиков гораздо хуже, точно. Теперь-то я это вижу.
– Это ж надо, – рассмеялся я, – неужели ты стала смотреть на Свена другими глазами?
– Похоже, что так, – честно признала она. – Свен был не так уж плох. Скупердяй, конечно, но пронырливый по части бизнеса. Если бы не я, он набил бы нам кубышку еще в Вашингтоне. Да и гаражные дела в Сиэтле вроде тоже в гору поперли. Что за, прости господи, дурехой я была тогда! Ничего мне было не по нутру. А все потому, что и представить себе не могла, как это можно – застрять на всю жизнь в одном месте. Когда я услышала, что Рода здесь как сыр в масле катается, то подумала, что тоже не лыком шита. И заставила Свена сюда приехать.
– Думаешь, теперь бы у вас все пошло по-другому?
– А то! Я дни напролет его вспоминаю. Ведь в Сиэтле я по нему с ума сходила. И даже когда мы приехали сюда, на меня временами такое накатывало, жуть. Но я, видать, слишком много хотела, а он всегда шел у меня на поводу. Ни в жизнь не даст отпора. Лучше понакупит мне, что я захочу, даже если это ему не по карману.
Я молча взглянул на нее, слишком обрадованный таким чистосердечным признанием, чтобы вставлять собственные ремарки. «Вот так оно и бывает, голубушка, – подумал я тогда. – Прозрение наступает слишком поздно, и уже ничего не исправить». О Свене, по моим сведениям, до сих пор не
