Передавая его Вам, дорогой Жером, я искренне думала, что ничего от Вас не скрываю, и это так и было бы, если бы я на следующий день не узнала некоторых подробностей, которые мне были неизвестны в ту минуту, когда я писала Вам. Позвольте теперь дополнить свой рассказ.
Мы остановились, как Вы помните, на том, что я вполне успокоилась на свой счет и вполне ясно себе представляла судьбу г-на Дельбрэя и Мадлены де Жерсенвиль. Я нисколько не сомневалась, что между ними состоялось быстрое и приятное соглашение. Мысль, что они по-своему счастливы, вполне меня удовлетворяла. Счастье их, вероятно, будет непродолжительным, но настоящим. Уверенность эта развлекала меня весь следующий день. Так что я крайне удивилась, получив, как раз когда я садилась за обед, записочку от г-на Дельбрэя. Он передавал мне телеграфный ответ от г-на де Керамбеля относительно подзеркальника, о котором я уже и не думала, и прибавлял, что он в тот же вечер уезжает на несколько дней в Клесси-ле-Гранваль. Клесси-ле-Гранваль – маленький городок, где живет мать г-на Дельбрэя. В сущности, поездка в Клесси-ле-Гранваль вполне естественна. Он хотел проститься с матерью, перед тем как отплыть на "Амфисбене". Однако в письме была какая-то стесненность. Так что я даже задала себе вопрос, не заключается ли в этом письме какой-то лжи. Извещение об отъезде – не простой ли это предлог для того, чтобы некоторое время не заходить ко мне и обеспечить себе до отъезда в Марсель полную свободу? Прекрасная Мадлена де Жерсенвиль, конечно, замешана в эту хитрость, заставившую меня улыбнуться. Разумеется, я охотно дам себя обмануть. Это избавит меня от обязанности справляться о мигренях Мадлены. К тому же я нисколько за нее не беспокоюсь.
На следующий день г-жа Брюван ожидала меня к завтраку. Я должна была встретиться у нее с г-ном и г-жою Сюбаньи – будущими нашими спутниками. После завтрака у меня было несколько поручений, и я вернулась домой. Горничная, отворившая мне двери, предупредила меня, что в гостиной находится г-жа де Жерсенвиль. Действительно, Мадлена уж чересчур любезна! Приехала ко мне с благодарственным визитом!
Дорогой Жером, я ошиблась. Да, мне пред стоит сообщить Вам самую странную, самую не обыкновенную, самую непредвиденную историю. Чтобы описать ее, мне понадобились бы прилагательные г-жи де Севинье. Конечно, я избавлю Вас от этого. А просто-напросто знайте, что Мадлена Жерсенвиль не сделалась любовницей г-на Дельбрэя, не потому, что она ему отказала, а потому, что он отверг ее авансы, довольно лестные.
Действительно, как только я их оставила одних, Мадлена не замедлила коснуться темы, которая ее занимала. Она сама описала мне сцену, и для г-на Дельбрэя не могло оставаться никаких сомнений насчет намерений его красивой посетительницы по отношению к нему. Он так хорошо догадался, что, тихонько разведя обвившиеся вокруг его шеи руки и севши рядом с нею на диван, он сказал ей приблизительно следующее: "Сударыня, вы прекрасны, вы очаровательны и кажетесь мне доброй, вот почему я буду говорить с вами совершенно откровенно. Извините мое поведение, которое для всякого мужчины немного смешно. Конечно, видимая Ваша готовность отдаться мне – неожиданный и прелестный подарок. Я был бы бесконечно признателен Вам во всякое другое время, но в настоящую минуту я не способен насладиться редким этим расположением. Моя душа наполнена великою любовью, и потому я нечувствителен ни к чему, что не эта любовь. Я люблю другую женщину. Я знаю, что она меня не любит и, без сомнения, никогда не полюбит, но она делает для меня невозможной всякую любовь с другой женщиною, хотя бы в ней заключалась только прихоть и наслажденье". Таковы были слова, произнесенные г-ном Дельбрэем. Должна признаться, что Мадлена при передаче придала им больше живописности и лишила их серьезной важности, притом снабдила их интимными комментариями, которых повторять я Вам не буду. Я не буду воспроизводить и смеха, сопровождавшего ее рассказ, и тона, которым она произнесла в виде заключения: "Знаешь, я запомню твоего г-на Дельбрэя, вот чудак!" В ее веселости была отчасти и досада. Что делать! Мадлена не привыкла к таким речам и подобному обращению!
А теперь, дорогой Жером, и я должна Вам в одном признаться. Знаете, если бы эта особа, на которую намекал г-н Дельбрэй, оказалась некоей Лаурой де Лерэн, я бы нисколько не была недовольна! Больше того, это доставило бы мне удовольствие. Мысль, что г-н Дельбрэй любит меня, была бы мне скорей приятна. Я много думала по этому поводу. Конечно, я не влюблена в г-на Дельбрэя, но чувствую к нему уважение, расположение и дружбу. Так что я нисколько не была бы оскорблена, если бы ему удалось изменить эти мои чувства в нечто более нежное и более близкое. Что делать? Я благодарна ему за оказанное мне доказательство любви. Немногие люди были бы на это способны. Сколько бы мужчин согласились очутиться в несколько смешном положении, позволив уйти от себя такой же, как и пришла, женщине вроде Мадлены де Жерсенвиль? Какой мужчина пожертвовал бы непосредственным наслаждением ради тонкости чувства? А г-н Дельбрэй сделал это, что и располагает меня в его пользу.
Тем не менее я буду требовательна. Я очень хочу быть любимой, но известным манером. Если г-н Дельбрэй удовлетворит поставленным условиям, я с большей охотой со временем буду ему принадлежать. Но сумеет ли г-н Дельбрэй меня убедить? Сумеет ли он выразить свои чувства по отношению ко мне? Что с этой точки зрения меня пугает, это его крайняя сдержанность, которую он соблюдал до сей поры. Без этой сумасбродной Мадлены я до сих пор не узнала бы ничего о его страсти! А между тем я очень хочу его обнадежить. Но сумеет ли он этим воспользоваться? У всякой женщины есть потребность быть завоеванной. Принадлежим мы всегда тем, кто владеет нами. Таков ли г-н Дельбрэй?
Скоро мы будем жить бок о бок в течение двух месяцев. Я предоставляю ему прекрасный случай убедить меня в своей любви и открыть мне ее свойства. Что из этого выйдет? Я не знаю. Я, как амфисбена, имя которой носит наша яхта. Пойду я вперед или назад? Мы увидим, и по возвращении я Вам напишу об этом, дорогой Жером, теперь же я и так злоупотребляю Вашим терпением и вниманием. Если бы Вы мне уделяли их столько же тогда, когда мы были женаты, я бы от Вас не уехала и жила бы еще с Вами в Берлингеме вместо того, чтобы рыскать по морям на прекрасной шестисоттонной яхте, делающей по одиннадцати узлов в час, увозя компанию, состоящую из пожилой супружеской четы, почтенной дамы-латинистки, ученого, покинувшего библиотеку, толстого неврастенического малого и пары "амфисбенов", которых изображаем г-н Дельбрэй и я.
Прощайте, дорогой Жером.
Ваш странствующий друг
Лаура де Лерэн.
3 июня
Открытое море у Марселя
Я взял с собой на борт толстую белую тетрадь Нероли. Я положил ее на столик под электрическую лампу и сам расположился в широком ивовом кресле.
Удивительная ночь вся дышит звездами, глубокая и мягкая ночь. Море спокойное и гладкое. "Амфисбена" мягко скользит. Я слышу равномерный, однообразный звук воды вдоль бортов. С кормовой площадки, где я сижу, передо мною видна вся яхта, пересекаемая двумя мачтами и трубою. В ее массе я чувствую глухое дрожание винта. Берег исчез…
Все спят. Г-на и г-жу Сюбаньи достаточно потрепали первые часы путешествия. Жернон тоже держится не большим молодцом. Антуан бесится теперь, зачем он согласился на эту прогулку, и сидит у себя в каюте. Г-жа Брюван заперлась в своей. Г-жа де Лерэн сделала то же самое. Я один. Ночь прекрасная, теплая, молчаливая. Вахтенный отбивает четверти часа. Склянка дрожит остро в морском воздухе. Легкая ночная влажность освежает мои лихорадочные руки.
Выход из Марселя был не очень легким, как это часто бывает. В четыре часа "Амфисбена" снялась с якоря. Сняли причальные канаты. Сирена долго выла; с медлительностью и предосторожностями яхта выбралась из окружавших ее судов, миновала форт Сен-Жан и вышла в море. Нас приняла лучезарная зыбь. Вода была темно-синего великолепного цвета, утомительного для зрения. Мы поплыли между островами вдоль скалистого и неровного берега, окрашенного заходящим солнцем в великолепные краски.
Я поднялся на капитанский мостик. Затем стало смеркаться. К столу никто не вышел, кроме Жернона, который рискнул дойти до столовой. Морская болезнь, которой он страдал между островами Помэк и Ратоно, развила в нем аппетит. Он ест ужасно, как человек, которому обед ничего не стоит. Я думаю, что перспектива провести два месяца, не раскрывая кошелька, много способствовала тому, что он принял предложение г-жи Брюван. Тем не менее после изобильного обеда он снова забеспокоился и не замедлил исчезнуть. Между тем море теперь совершенно спокойно, так спокойно, что я совершенно свободно пишу. Если строчки неровны, так это потому, что рука у меня дрожит от страха и радости…
