руки Юлии, не открывая глаз, вновь опустилась на софу. Юлия, правда, привыкла к мгновениям, в которые душа Гедвиги испытывала приступы болезненной экзальтации, но странным, совсем чуждым и загадочным показался ей этот пароксизм, эти его нынешние проявления. Прежде это было страстное ожесточение, вызванное несовместимостью внутреннего чувства с формами жизни, ожесточение, которое, почти преображаясь в отвратительную ненависть, уязвляло детскую душу Юлии. И вот теперь Гедвига казалась, как никогда прежде, совершенно охваченной болью и неизъяснимой печалью, для которой нет имени, и это безутешное состояние трогало Юлию тем больше, чем больше страшилась она за любимую подругу.
– Гедвига, – воскликнула она, – моя Гедвига, я ведь никогда не покину тебя, нет на свете сердца более верного и более привязанного к тебе, чем мое, но скажи только, что за мука терзает твою душу? С тобой хочу я возносить жалобы, с тобой хочу я плакать!
И тут странная улыбка озарила вдруг лицо Гедвиги, нежный румянец окрасил ее щеки, и, не открывая глаз, она тихонько прошептала:
– Не правда ли, Юлия, ты не влюблена?
Этот вопрос принцессы как-то странно уязвил Юлию – она ощутила, что ее пронизывает внезапный ужас.
В какой девичьей груди не возникают предчувствия той страсти, которая является главным условием самого женского существования, ибо ведь только любящая женщина является женщиной в полном смысле слова! Но чистая, детская, кроткая душа не старается вникнуть в эти предчувствия, не пытается исследовать их глубже, не желая в сладострастной нескромности разоблачить ту нежную тайну, тайну, проявляющуюся лишь в то мгновение, которое предвещает некую неясную истому. Именно так было с Юлией, которая внезапно услыхала высказанным все, о чем даже думать не решалась, и, устрашенная, как будто ее уличили в каком-то грехе, который она сама ясно не осознавала, силилась сама увидеть все, что творилось в ее собственной душе.
– Юлия, – повторила принцесса, – ты не влюблена? Признайся мне, будь искренней!
– Как странно, ты меня спрашиваешь об этом, – возразила Юлия. – Что я могу, что должна я тебе ответить?
– Говори, о, говори! – умоляла принцесса.
И вдруг в душе Юлии сделалось так светло, как будто бы в ней взошло солнце, и она отыскала слова, чтобы высказать то, что она явственно увидела в собственной душе.
– Что, – так начала Юлия очень серьезно и сдержанно, – что происходит в твоей душе, Гедвига, когда ты меня спрашиваешь так? Что тебе любовь, о которой ты говоришь? Не правда ли, должно чувствовать себя влекомой к любимому с непреоборимой силой, чтобы существовать и жить только мыслями о нем, чтобы отказаться ради него от всего своего «я», чтобы он один казался нам всеми стремлениями, всеми упованиями, всеми желаниями, всей вселенною? И эта страсть должна являть собой высочайшую степень блаженства? У меня кружится голова от этой высоты, ибо перед взором, брошенным оттуда, разверзается вдруг бездонная пропасть, угрожающая всеми ужасами неминуемой гибели. Нет, Гедвига, эта любовь, которая столь же ужасна, как и греховна, вовсе не охватила мою душу, и я твердо хочу верить, что душа моя вечно пребудет чистой, навеки свободной от всего этого! Но может, пожалуй, случиться, что один человек изо всех прочих возбуждает в нас высочайшее уважение, да и при выдающейся истинно мужской силе своего ума вызывает у нас глубокое восхищение. Но еще более, что мы чувствуем при его приближении, это то, что нас пронзает некое таинственное приятное чувство, оно возвышает нас в собственных глазах, нам кажется, будто наш дух и разум только теперь впервые пробуждаются, как будто бы нам тогда только впервые воссияла жизнь, и мы радуемся, когда он приходит, и печалимся, когда он уходит. Ты называешь это любовью? Ну что ж, почему бы мне не признаться тебе, что наш исчезнувший Крейслер пробудил во мне это чувство и что мне больно, когда его нет с нами.
– Юлия, – воскликнула принцесса, внезапно поднявшись и пронзая Юлию пылающим взором, – Юлия, можешь ли ты представлять его себе в объятиях другой, не томясь при этом несказанной мукой?
Юлия вся залилась румянцем, и тоном, по которому можно было понять, сколь глубоко уязвленной она чувствует себя, она возразила:
– Никогда я не представляла его себе в моих объятиях!
– Ах! Ты его не любишь, ты его не любишь! – так резко воскликнула принцесса и вновь опустилась на софу.
– О, – сказала Юлия, – если бы он вернулся! Чисто и безгрешно чувство, которое я питаю к этому дорогому человеку, и, если я его никогда больше не увижу, все равно мысль о нем будет озарять всю мою жизнь, как прекрасная светлая звезда. Но, конечно, он вернется! Ибо как может…
– Никогда, – прервала ее принцесса резким и пронзительным тоном, – никогда он не вернется, не вправе вернуться, ибо, по слухам, он находится в Канцгеймском аббатстве, отрекшись от света, и скоро вступит в орден Святого Бенедикта.
Очи Юлии наполнились светлыми слезами, она молча поднялась и подошла к окну.
– Твоя матушка, – продолжала принцесса, – права, совершенно права. Наше счастье, что он исчез, этот безумец, который, как злой дух, нарушил покой в наших сердцах, безумец, который хотел растерзать в нас наши собственные души. И музыка была тем волшебным средством, которым он очаровал нас. Я предпочла бы не видеть его никогда больше.
Слова принцессы для Юлии были подобны ударам кинжала, она потянулась за шляпой и шалью.
– Ты хочешь покинуть меня, моя нежная подруга? – воскликнула принцесса. – Останься, утешь меня, если ты можешь! Жуткий страх идет по этим залам, по парку! Ибо знай…
С этими словами Гедвига подвела Юлию к окну, указала ей на павильон, в котором жил адъютант принца Гектора, и начала приглушенным тоном:
– Взгляни туда, Юлия, те стены таят гибельную тайну; кастеллан и садовник клянутся, что с тех пор, как принц уехал, никто там не живет, что двери заперты накрепко, и все-таки… О, взгляни только туда, взгляни только туда! Неужели ты не видишь, там у окна?..
И в самом деле, в окне, выходившем на фронтон павильона, Юлия увидела темную фигуру, которая в то же самое мгновение поспешно исчезла.
– Здесь отнюдь не может идти речь, – возразила Юлия, чувствуя, как рука Гедвиги судорожно дрожала в ее руке, – о какой-либо угрожающей тайне или даже о чем-либо, связанном с привидениями, так как очень возможно, что кто-нибудь из слуг пользуется павильоном без спроса. И вообще, павильон ведь можно в одно мгновение обыскать, и таким образом сразу же разъяснилось бы, как это связано с фигурой, которую мы только что видели у окна.
Принцесса в ответ на это
