Произведения, в которых Чехов использовал впечатления, например, от поездки в Италию и Австрию («Рассказ неизвестного человека» и «Ариадна»), были написаны по возвращении в Россию (см. примечания к этим произведениям в томах VIII и IX Сочинений). Очевидно и к «Расстройству компенсации» Чехов приступил только в России, когда к нему вернулось творческое настроение и его «машина» опять заработала, как он выразился в письме к Гольцеву 6 июня 1898 г.
Сообщая Суворину о смерти отца, выбившей его из колеи, Чехов писал 17 октября 1898 г.: «В Ялте тихая жизнь, хочется писать роман, и я, войдя в свое обычное настроение, засяду и напишу листов десять». Может быть, об этом «романе» Чехов рассказывал Гольцеву (в письме от 15 сентября 1899 г. было обещание прислать к апрелю 1900 г. «маленький роман в 4 листа»).
Если принять во внимание широкий разворот событий, с двумя сюжетными линиями, выявившимися уже в начатом тексте «Расстройства компенсации» (Яншин – Бондарев и Вера Андреевна – ее возлюбленный), то определение «роман», да еще в обычном чеховском понимании, может быть вполне приложимо к этому замыслу. Романом Чехов называл поначалу и «Три года», и «Мою жизнь», и даже «Попрыгунью» – «маленький, чювствительный роман для семейного чтения» (письмо к В. А. Тихонову от 30 ноября 1891 г.).
Другое начатое повествовательное произведение этих лет – «Калека» не может быть отождествлено с этим «романом» уже потому, что оно с самого начала предназначалось не для «Русской мысли», а для «Книжек Недели» (см. стр. 232–234 и 483 в наст. томе).
По возвращении в Россию Чехов сделал несколько записей, связанных с замыслом «Расстройства компенсации». Приблизительно к середине 1898 г. относится запись, которую можно было бы рассматривать как возможный вариант завязки любовной интриги, сложившейся в начатом рассказе: «Потапов привязывается к брату, и это служит началом любви к сестре» (Зап. кн. I, стр. 90). Эта ситуация вполне укладывается в обстоятельства, отраженные в черновом автографе рассказа и в предварительной заметке к нему (сосед мог сначала сдружиться с братом, который бывал у сестры). Но далее в этой записи следует поворот событий, не имеющий связи ни с одним из сохранившихся текстов, относящихся к «Расстройству компенсации»: «Развод с женой. Сын потом присылает ему планы: помещение для кроликов».
Позднее в записную книжку внесены лишь две записи, которые связаны с мотивами, имеющими отношение к замыслу этого произведения: 1) «Девица постоянно: дивно!» (Зап. кн. I, стр. 95 – эту запись, относящуюся к 1899 г., Чехов зачеркнул; ср. в <Записях на отдельных листках> о Леночке: «Писала карандашом на полях: дивно! прелесть! или: и поделом!» – ЦГАЛИ); 2) «У N. страсть к шпионству с детства до глубокой старости» (Зап. кн. I, стр. 134 – относится к 1901 г.).
Впервые – «Русская мысль», 1905, № 1, стр. 152–153.
Печатается по черновому автографу (ГБЛ).
Автограф занимает одну страницу двойного листа писчей бумаги большого формата. Почти весь текст написан необычным для Чехова толстым пером – с нажимом (типа «рондо»). В трех случаях различается второй слой рукописи благодаря исправлениям, сделанным тонким пером. Почерк – последних лет жизни Чехова. В тексте много исправлений за исключением первого абзаца и следующей за ним фразы, написанных без помарок.
Сохранились предварительные наброски к повести (ЦГАЛИ) (см. ниже).
В письмах Чехова есть упоминание темы, совпадающей с темой, означенной в заглавии автографа. Прочитав рукопись рассказа Е. М. Шавровой, в которой большое место занимало изображение больных и болезней, Чехов писал ей 28 февраля 1895 г.: «Лично для себя я держусь такого правила: изображать больных лишь постольку, поскольку они являются характерами или поскольку они картинны <…> Предоставьте нам, лекарям, изображать калек и черных монахов».
К этому времени в творческом опыте Чехова был, не считая душевнобольных в «Палате № 6» и «Черном монахе», один случай изображения «калеки» в собственном, физическом смысле: в неопубликованном рассказе «Письмо», относящемся к концу 1880-х – началу 1890-х годов, речь идет о больном человеке, который лишен способности двигаться (врач настаивает на операции, а он не соглашается). «…Не забывайте сердечно любящего и искренно преданного Вам калеку Игнатия Баштанова», – так заканчивается письмо героя. Хотел ли Чехов вернуться в рассказе «Калека» к ситуации этого отрывка (связанного с замыслом романа, над которым он работал в 1887–1889 гг.), неизвестно. Возвращение к мотивам болезни и обреченности больного в последние годы жизни Чехова не единично (ср.: «Архиерей», «Невеста», «Расстройство компенсации»). Любопытно, что во время серьезного обострения болезни в марте 1897 г. Чехов одно из писем к Шавровой подписал, подобно герою «Письма»: «Ваш калека А. Чехов» (26 марта 1897 г.); «калекой» назвал он себя и в письме к Н. М. Линтваревой от 1 мая 1897 г.
Одно обстоятельство в начатом сюжете сходно с событиями, описанными в рассказе «У знакомых» (1898): герой едет за город, где его ожидают разговоры о девушке, которую все считают его невестой (см.: З. С. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 328). Эта ситуация повторена также в «Вишневом саде» в варианте, еще более близком к рассказу «У знакомых»: все считают, что Лопахин хочет жениться на Варе, а он так и не делает ей предложения. Возможно, что, собираясь писать повесть «Калека», Чехов плохо помнил рассказ «У знакомых» (см. стр. 361) и невольно повторил схему его начала.
Среди сохранившихся записей Чехова на отдельных листках есть следующая:
«Калека
Оля Прозорова
Ганов» (ТМЧ).
Соседство имени героини «Трех сестер» с названием начатого произведения не случайно. Предварительные записи к пьесе, над которой Чехов работал в 1900 году, также перемежаются с записями к «Калеке» (ЦГАЛИ; ПССП, т. XII, стр. 308–309. <Записи на отдельных листках>, л. 13, записи 48–64). Все это свидетельствует о том, что замысел «Калеки» складывался в процессе работы над «Тремя сестрами».
Большая часть записей, хранящихся в ЦГАЛИ, сделана пером «с нажимом», как и черновой автограф «Калеки», и, как там, среди записей есть сделанные тонким пером («быть праздным значит поневоле прислушиваться ~ обречен на больную, одинокую, праздную жизнь» – записи 55–62).
В этих записях упоминаются дети сестры: «У сестры каждый год рождались дети» (ср. в «Калеке», – стр. 232, строки 10, 15–18). Названо имя одного из сыновей сестры – Глеб. Есть фраза с упоминанием мужа сестры героя – Сергея Николаевича. Намечен отсутствующий в начатом тексте мотив «калеки», пострадавшего от невежества врача и обреченного на одиночество и вынужденную праздность.
Мотив оторванности героя от жизни, который вполне был бы естествен в повести о «калеке», звучит особенно сильно в записи: «Л. училась, все учились – он же, остановившийся в своем развитии, не понимал ни ее, ни молодежи». Сходное переживание схвачено в сцене на катке, где герою хотелось догнать Л., «и казалось, что он это хочет догнать жизнь, ту самую, которой уже не вернешь, и не догонишь, и не поймаешь, как не поймаешь своей тени» (см. т. XVII Сочинений).
Некоторые из этих записей родились в процессе обдумывания «Трех сестер». Врачебная ошибка как источник человеческого несчастья («пострадал от невежества доктора») – этот мотив близок переживаниям Чебутыкина (ср. его слова в действии III: «В прошлую среду лечил на Засыпи женщину – умерла, и я виноват, что она умерла»).
О работе Чехова над повестью «Калека» в 1900 г. сохранились свидетельства современников. В конце июня 1900 г. Б. А. Лазаревский был в Ялте. 11 июля 1900 г. он сделал запись в дневнике – о дне, проведенном с Чеховым, 30 июня: «В кабинете мне бросилась в глаза начатая и, вероятно, оконченная, потому что на ней уже было заглавие, рукопись – „Калека“» (Б. А. Лазаревский. Дневник 1900–1901 гг. – ГБЛ; «Литературное наследство», т. 87. М., 1977, стр. 329). Единственная страница автографа была заполнена почти полностью и могла произвести впечатление первой страницы рукописи.
В конце июля (до 2 августа) в Ялте был М. О. Меньшиков, тогда еще редактор газеты «Неделя» и журнала «Книжки Недели». 12 августа он напоминал Чехову про его обещание – прислать рассказ для «Книжек Недели»: «Издатели наши просили передать Вам глубокую благодарность за Ваш прекрасный рассказ, которому единственно чего недостает – быть присланным для печати. В самом деле, что же с „Калекой“? Жду – не дождусь, и уже начинаю тревожиться» (ГБЛ). По-видимому, Чехов не только сообщил ему в Ялте название будущей вещи, но и рассказал примерное ее содержание.
В это время Чехов был занят корректурой третьего тома марксовского издания. Сосредоточиться на новых художественных замыслах не удавалось также по нездоровью и из-за многочисленных гостей (см., например, письма к О. Л. Книппер и М. П. Чеховой за август 1900 г.). С трудом подвигалась работа над пьесой «Три сестры» для Художественного театра, и вовсе не двигались рассказы, обещанные «Журналу для всех», «Жизни» и «Ниве». Осенью 1900 г. Чехов обещал также написать статью об И. И. Левитане для журнала «Мир искусства» и для отдельного издания книги о Левитане (см.: Из архива Чехова, стр. 209), но так и не приступил к ней.
