— — Друг мой, — сказал я, — — — если истинно, что я — это я — — а вы — это вы — —
(— А вы кто такой? — спросил он. — Не перебивайте меня, — сказал я.)
— — То не менее истинно, — продолжал я, обращаясь к посланцу и меняя только форму своего утверждения, — — что королю Франции я не должен ничего, кроме дружеского расположения; ведь он превосходнейший человек, и я от души желаю ему здоровья и приятнейшего времяпрепровождения.
— Pardonnez-moi[392], — возразил посланец, — вы должны ему шесть ливров четыре су за ближайший перегон отсюда до СенФонса на пути в Авиньон. — Так как почта в этих краях королевская, вы платите вдвойне за лошадей и почтаря — иначе это стоило бы всего три ливра два су. — —
— — Но я не еду сухим путем, — сказал я.
— — Пожалуйста, если вам угодно, — ответил посланец. — — Ваш покорнейший слуга, — — — сказал я, низко ему поклонившись. — —
Посланец со всей искренностью и достоинством человека благовоспитанного — отвесил мне такой же низкий поклон. — —
Никогда еще вежливость не приводила меня в большее замешательство.
— — Черт бы побрал серьезность этого народа! — сказал я (в сторону); французы понимают иронию не больше, чем этот — — —
— Сравнение, нагруженное корзинами, стояло тут же рядом — но что-то замкнуло мне уста — я не в силах был выговорить это слово. —
— Сэр, — сказал я, овладев собой, — у меня нет намерения ехать почтой. — —
— Но ведь вы можете, — упорствовал он по-прежнему, — вы можете ехать почтой, если пожелаете. — — —
— Я могу также, если пожелаю, посолить соленую селедку, — сказал я. — — Но я этого не желаю…
— Вы должны, однако, заплатить за нее, сделаете вы это или не сделаете. — —
— Да! за соль, — сказал я, — я знаю…
— И за почту также, — прибавил он. —
— Помилосердствуйте, — воскликнул я. — — — Я еду водой — я отправляюсь вниз по Роне сегодня в полдень — мой багаж уже погружен — я заплатил за проезд девять ливров наличными. — —
— C’est tout égal, — это все равно, — сказал он.
— Bon Dieu![393] Как? — платить за дорогу, по которой я еду, и за дорогу, по которой я не еду!
— C’est tout égal, — возразил посланец. — —
— — Это черт знает что! — сказал я, — да я скорее дам посадить себя в десять тысяч Бастилии. — —
— О Англия! Англия! Страна свобод, страна здравого смысла, нежнейшая из матерей — и заботливейшая из нянек, — воскликнул я патетически, опустившись на одно колено. — — —
Но вдруг в эту самую минуту вошел духовник мадам ле Блан и, увидя стоящего в молитвенной позе человека с пепельно-бледным лицом, — казавшимся еще бледнее по контрасту с его черной потрепанной одеждой, — спросил, не нуждаюсь ли я в помощи церкви — —
Я еду по воде, — сказал я, — а вот этот господин, пожалуй, еще потребует от меня платы за масло.
Теперь, когда я убедился, что посланец хочет непременно получить свои шесть ливров четыре су, мне ничего другого не оставалось, как сказать ему по этому поводу какую-нибудь колкость, стоившую загубленных денег.
Я приступил к делу так. — —
— — Скажите, пожалуйста, сэр, по какому закону учтивости вы поступаете с беззащитным иностранцем как раз обратно тому, как вы обходитесь в подобных случаях с французами?
— Никоим образом, — сказал он.
— Простите, — сказал я, — ведь вы начали, сэр, с того, что разорвали мои штаны, — а теперь покушаетесь на мой карман — — тогда как — если бы вы сначала опорожнили мой карман, как вы поступаете с вашими соотечественниками, — а потом оставили меня без штанов, — я был бы невежей, вздумав жаловаться. — —
Ваше поведение — —
— — противно закону природы,
— — противно разуму,
— — противно Евангелию.
— Но оно не противно вот этому, — — сказал он, вручая мне печатный листок.
Par le roi[394]
— — — Выразительное вступление, — сказал я, — и стал читать дальше — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
— — Из всего этого явствует, — сказал я, пробежав бумагу, — что если путешественник выезжает из Парижа в почтовой карете — он должен в ней ехать до скончания дней своих — или, по крайней мере, платить за нее. — — Простите, — сказал посланец, — смысл этого постановления тот — что если вы отправляетесь в путь с намерением следовать почтой от Паража до Авиньона и далее, вы не можете менять намерения или способ передвижения, не заплатив сперва откупщикам на две станции дальше той, где вас охватит раскаяние. — Основано это, — продолжал он, — на том, что государственные доходы не должны терпеть ущерб от вашего непостоянства. — —
— — О боже! — воскликнул я, — если непостоянство подлежит во Франции обложению — тогда нам ничего не остается, как заключить наилучшим образом мир. — —
И мир между нами был заключен.
— — Если же это плохой мир — то пусть Тристрам Шенди, заложивший его краеугольный камень, — один только Тристрам Шенди — будет за него повешен.
Хотя я, по совести, сказал посыльному достаточно приятных вещей за его шесть ливров четыре су, я все же решил включить его вымогательство в мои путевые заметки, прежде чем сойти с места; с этим намерением я полез за ними в карман кафтана — (пусть это, к слову сказать, послужит будущим путешественникам уроком и заставит их обращаться немного бережнее со своими заметками) — но мои заметки были украдены. — — Никогда огорченный путешественник не поднимал такого шума и гвалта по поводу своих заметок, какой поднял я.
— Небо! земля! море! огонь! — вопил я, призывая себе на помощь все на свете, кроме того, что мне следовало бы призвать. — — — Мои заметки украдены! — что я буду делать? — Господин посыльный! ради бога, не обронил ли я каких-нибудь заметок, когда стоял возле вас?
— Вы обронили немало весьма странных замечании, — отвечал он. — — Бог с вами! — сказал я, — то было несколько замечаний, стоящих не больше шести ливров четырех су, — а я говорю о толстой пачке. — — Он отрицательно покачал головой. — — Мосье ле Блан! Мадам ле Блан! Вы не видели моих бумаг? — Эй, горничная, бегите наверх! Франсуа, ступайте за ней! —
— — Я должен во что бы то ни стало получить мои заметки. — — То были, — кричал я, — лучшие заметки из всех, когда-либо сделанных, — самые мудрые — самые остроумные. — — Что я буду делать? — где мне их искать? ,
Санчо Панса, потеряв сбрую своего осла, и тот не оглашал воздух более горестными воплями.
Когда первое возбуждение улеглось и письмена моего мозга начали проступать немного явственнее из путаницы, в которую привела их эта куча досадных приключений, — меня вскоре осенила мысль, что я оставил свои заметки в ящике разбитой кареты, — — продав карету, я продал вместе с ней каретному мастеру также и свои заметки.
Я оставляю здесь пустое место, чтобы читатель мог заполнить его любимейшим своим ругательством. — — Надо сказать, что если я когда-нибудь в своей жизни заполнял пустоту полновесными ругательствами, то, думаю, это случилось именно здесь. — * * *, — сказал я. — Стало быть, мои заметки о Франции, в которых содержалось столько же остроумия, сколько сытной снеди в яйце, и которые стоили четыреста гиней так же верно, как яйцо стоит пенни, — — я продал здешнему каретнику — за четыре луидора — да оставил ему в придачу (ах ты, господи!) карету ценою в шесть луидоров. Добро бы еще Додсли, Бекету или какому-нибудь другому заслуживающему доверия книгопродавцу, который, удаляясь от дел, нуждался бы в карете или, начиная дело, — нуждался бы в моих заметках, а то и в двух или трех гинеях, — я бы еще мог это стерпеть, — — но каретнику!.. — Ведите меня к нему сию минуту, Франсуа, — сказал я. — Le valet de place надел шляпу и пошел вперед — я же, сняв шляпу перед посланцем, последовал за ним.
Когда мы подошли к дому каретника, оказалось, что его дом и лавка на запоре; было восьмое сентября, рождество пресвятой богородицы, девы Марии. — —
— — Тантарра — ра — тан — тиви — — все пошли сажать майское дерево — попрыгать — поскакать! — — никому не было я никакого дела ни до меня, ни до моих заметок: волей-неволей пришлось опуститься на скамью у дверей и пофилософствовать о своей участи. Судьба оказалась ко мне милостивее, чем обыкновенно: — не прождал я и получаса, как пришла хозяйка, чтобы снять папильотки, перед тем как идти на гулянье. — —
Француженки, к слову сказать, любят майские деревья a la folie[395] — то есть не меньше, чем ранние мессы. — — Дайте им только майское дерево (все равно, в мае, в июне, в июле или в сентябре — с временем года они не считаются) — и оно всегда будет иметь у них успех — — оно для них пища, питье, стирка, жилище. — — И будь мы, с позволения ваших милостей, людьми настолько политичными, чтобы посылать им в изобилии (ибо лесов во Франции немного) майские деревья…
