Едва ли нужно говорить, что такие мальчики пользуются малым влиянием; это не тот тип, ради которого существует частная закрытая школа, помогающая ученику, ощущающему себя материей, попавшей в чуждую среду, распроститься со споим болезненным самоанализом. Конечно, он может оказаться и сокрушительным гением Если подобное когда-либо и случится, это будет большой неудачен; до сих нор и любом обществе меньшинство страдает из-за большинства, поэтому я всегда искренне мечтал управлять судьбой. На мой взгляд, о чем я уже говорил, особенный мальчик в девяти случаях из десяти оказывается не гением, а намного хуже обычного подростка; как правило, обнаруживается, что он — типичный подлец.
Итак, меня интересовал N. Я испытывал к нему жалость, поскольку его родители были мертвы и он относился к тем бедным школьникам, которые не имеют родного дома, а потому особо не ждут приближения каникул. Его упрямство удивило меня; в большинстве случаев к концу первого триместра давление общественного мнения приводит бездельника к ощущению ошибочности его прежнего поведения. По казалось, N. с помощью своего мечтательного сопротивления, которое все больше сердило нас, мог противостоять всем. Пе думаю, что он приятно проводил время. Его поведение в обществе напоминало поведение мудреца, попавшего на остров, населенный отвратительным деградирующим племенем дикарей, и вряд ли нужно пояснять, что другие мальчики старались заставить N. осознать чрезвычайную нелепость такого поведения. Он отличался острым умом, но трудно было принудить его играть в различные игры, а еще труднее — заставить играть в футбол. Казалось, N. пытался увидеть в нас что-то свое, а ученики и учителя не любили, когда с ними обращаются как с незначительными иллюзиями. И вдруг, весьма внезапно, N. полностью изменился. Я верю, что наставник, измученный до потери сознания, преподал мальчику серьезный урок; во всяком случае, перемена в нем была налицо.
За несколько дней до превращения N. мы обсудили на еженедельной встрече учителей вопрос о норке. Признаюсь, что сомневался в эффективности такого способа воспитания. Я уже забыл аргументы, которые тогда приводил, но помню, что был серьезно настроен принять сторону "Партии противников норки", как шутливо называл либералов директор. Несколько месяцев спустя, когда наставник N. заметил, что мальчик играет в футбол подобно молодому демону, а блеск в глазах N. напомнил мне о той позиции, которую я занял на встрече учителем, мне пришлось признать, что я был не прав. Конечно, в этом случае палка для норки оказалась воистину волшебном палочкой. Неисправимым бездельник превратился с ее помощью в одного из самых умелых и энергичных ребят во всей школе. Мне доставляло удовольствие' наблюдать за ним в играх, и я помню, насколько потрясающей по скорости и точности была его великолепная подача мяча.
N. продолжал свой обман — а это действительно был обман — в течение трех или четырех лет. Он сдавал экзамены в Оксфорд, и вся школа пророчила ему блестящую карьеру, в исключительности которой никто не сомневался. Научные статьи N. удивляли даже авторитетных ученых. Я помню одного из выпускников, написавшего нашему директору проникнутое энтузиазмом письмо, и все мы узнали, что несравненная подача мяча позволила N. войти в число одиннадцати основных игроков в его первой университетской команде. Игроки в крикет еще не забыли того представления, которое он устроил на поле, и, как заметил наблюдательный журналист, препятствия падали перед ним, подобно зрелым зернам под ударами серпа.
И вдруг N. исчез. Всю школу охватило беспокойство: учителя и мальчики растерянно смотрели друг на друга, но всей стране были отправлены поисковые команды; о произошедшем известили полицию; каких только версий случившегося не было. Большинство склонялось к тому, что из-за сверхурочной работы и умственного напряжения у N. произошел упадок сил и он потерял память. О нем ничего не было слышно до тех нор, пока в конце второй недели наставник N. не вошел в нашу комнату, оглядываясь с весьма, как мне показалось, испуганным и озадаченным видом.
— Не понимаю, — сказал он. — Я получил это письмо по почте. Почерк N. Но не могу понять, где здесь начало, а где конец. По-видимому, оно написано по-французски.
Он протянул бумагу, тщательно исписанную изящным почерком N., всегда напоминавшим мне о чем-то восточном в его характере. Учителя качали головами, передавая письмо из рук в руки, чтобы потом отдать учителю французского языка. По поскольку, когда все это произошло, я самостоятельно изучал старофранцузскнй, мне не составило труда разобраться в тексте письма, которое N. прислал своему учителю.
Оно было написано в раблезианском стиле. Не припомню, чтобы мне доводилось читать что-либо более мерзкое и грубое. Автор действительно нарушил все мыслимые границы приличия, так что могло показаться, что этот опус — своего рода кошмарное видение для школы, учителей и мальчиков. Всё и все были ужасно искажены, рассмотрены как бы в отвратительном кривом зеркале, хотя любая особенность школы легко узнавалась; письмо навевало мысли о мерзких йеху[213] Свифта, при воспоминании о которых по телу пробегала болезненная дрожь, — иначе его просто невозможно было истолковать.
Один фантастический эпизод особенно мне запомнился. Был среди нас весьма честолюбивый преподаватель, который но какой-то причине стал непопулярным наряду с несколькими другими учителями; именно его и вывел автор письма в этом фантастическом эпизоде, где было описано, какой поднимается на школьную башню, а там, на самом верху, над часами, находится объект его поисков, который, как утверждал создатель "Темных птиц ночи", всеми возможными и невозможными способами сопротивляется установлению контакта с учителем. Попытка понять, к чему бы могла иметь отношение эта экстраординарная тема, была обречена на провал. Несчастный учитель поднялся на стену высоко-высоко, и я никогда не забуду описание его лица, повернутого к объекту поисков. Даже в наиболее гадких раблезианских картинах или в мерзких зарисовках Свифта не было столь откровенном жестокости. Строки письма пылали адским огнем безбрежной клоаки.
Я читал вслух и переводил лишь наиболее пристойные фразы. Не могу сказать, что преобладало в нас — чувство отвращения или замешательство. Один из моих коллег остановил меня, посчитав, что они услышали уже достаточно; мы молча смотрели друг на друга. Поразительная жестокость и непристойность письма ошеломили нас, и я не перестаю утверждать, что, если бы пул ка и внезапно начал извергать клубы пыли и грязи посреди футбольного поля, я едва ли удивился бы больше. И все это было делом рук N., чьи блестящие способности в играх и в школе служили образцом для многих тысяч, любимый ученик X., как утверждал один из моих коллег! Это был мальчик, которого в течение последних четырех лет мы считали великим примером влияния школы на формирование личности! Это был N., который, как мы думали, готов умереть за честь школы, который говорил, что никогда не сможет возместить то, что Х. сделал для него!
Мы смотрели друг на друга с изумлением и ужасом. Наконец кто-то сказал, что N., должно быть, сошел с ума, и мы пробовали предположить, какая ужасная беда привела его к подобному безумию, — наша терпимость превосходила все, что при подобных обстоятельствах позволяло здравомыслие. Вряд ли я должен говорить, что эта филантропическая гипотеза оказалась необоснованной: N. был совершенно нормален; он просто мстил за подавление его истинных чувств в течение четырех лет школьной жизни.
"Превращение", которым мы так гордились, обернулось ужасным обманом; вся его жизнь была продуманным организованным лицемерием, причем базировалось оно на неизменных навыках, приходивших с каждым годом его школьной жизни. Помочь ему уже невозможно, не трудно сдержать удивление, когда рассматриваешь внутреннюю жизнь этого несчастного мальчика. Думаю, каждое утро он просыпался с проклятиями в душе; N. улыбался всем нам и участвовал в играх со страшной злобой, пожирающей его изнутри. Насколько можно судить, он всегда был весьма искренним в своих скрытых убеждениях.
Неприязнь, ненависть и презрение ко всему, что связано со школой, столь откровенно выраженные, сильно задели меня. Читая письмо, я не мог не вспомнить одухотворенное, восторженное лицо N., когда он пел в хоре; казалось, он вдохновлял других мальчиков своей энергией и преданностью. Видение было ужасным; я чувствовал, что на мгновение сдернул покров с картины ада.
Учитель французского внес в эту экстраординарную ситуацию присущий ему такт. Конечно, директор обязан был рассмотреть данный прецедент; мне и учителю французского М. поручили сделать полный перевод письма. К моему удивлению, М. читал сей мерзкий пасквиль с выражением восторга на лице, а закончив читать, положил письмо и сказал:
