— Будешь жалеть. Равно как и Мыльный.
— Не беспокойся за нас. Проваливай. Дверь — прямо за тобой.
— Ладно-ладно. Я уйду. Но вы совершаете большую ошибку. Мы бы хорошо сработались.
Произнеся это, Шимп растворился в ночи, а Долли вспомнила еще три слова, которые она могла бы к нему применить.
1Монти закончил письмо, облизал края конверта, запечатал его и устало откинулся в кресле. Писал он легко, нежные слова просто лились как сироп, но далось это не без труда. Что поделаешь, Гертруда относилась к его письмам, как будто она — литературный критик, а они — книги, присланные на рецензию, так что приходилось попотеть.
Было уже поздно, но он не ложился, а все сидел и думал 6 Гертруде. Здесь нет ничего удивительного, если мысли нежные, любящие, но это было не так. Год назад преданность не позволила бы ему усомниться в том, что Гертруда — в первой десятке ангелов, но двенадцать месяцев в Голливуде сделали его более придирчивым, более строгим.
Ему никогда не нравилась ее дурацкая покорность отцу и его глупым условиям, а сейчас его это просто раздражало. Стала бы Джульетта вести себя так с Ромео, думал он. А Клеопатра с Марком Антонием? Да что вы! Она бы просто попудрилась и побежала в ближайшую регистратуру. Папочке не понравится? Ну, и Бог с ним.
Он закурил трубку, и под успокаивающим влиянием табака его мысли стали благодушнее. Ни у Джульетты, ни у Клеопатры, напомнил он себе, не было такого отца, как Дж. Б. Баттервик. Под его железной пятой дочь вполне могла лишиться собственной воли. Он честно вспомнил, как сам пресмыкался в тех редких случаях, когда его приглашали на воскресный ужин. «Да, мистер Баттервик», «Вот именно, мистер Баттервик» и «Золотые слова, мистер Баттервик», с начала и до конца. Ползал и пресмыкался вроде этих, как их, пеонов.
Размышляя над предстоящим годом каторжных работ, он пришел к выводу, что Гертруда скорее нуждается в сочувствии, нежели в осуждении, и тут его вывели из задумчивости шаги, хлопанье двери и появление Айвора Лльюэлина в лиловом халате.
— Привет, Бодкин! Конфетки есть?
Немного удивленный вопросом, Монти ответил, что нет.
— И пирога нету?
— Нету, к сожалению.
— Я бы съел даже сырный крекер, — тоскливо сказал Лльюэлин. У Монти не нашлось и его, и мистер Лльюэлин грузно опустился на кровать, словно только что узнал, что кинозвезда решила пересмотреть условия контракта.
— Я знал, что особо надеяться не на что, — сказал он. — Только что заходил к этой Миллер. Ни у кого ничего нет, а мне надо хорошо питаться! Помнишь, я тебе говорил: «Не женись на женщине, у которой есть дочь?» Могу повторить. Знаешь, что придумала моя падчерица? Посадить меня на диету!
— Не может быть!
— Может. Еще как может! Она говорит, я слишком толстый. Ты бы назвал меня толстым, Бодкин?
— Ни в коем случае. В меру упитанным — да.
— А она говорит, я жирный.
— Врезать бы ей как следует!
— Конечно, но кто на это решится?
— Да, вы правы. Это нелегко.
— Очень трудно. Ты когда-нибудь пытался врезать девице из колледжа?
— Нет.
— И не пробуй. Что ж, придется молча страдать. Ты помнишь, на обед был баварский крем?[108]
— Да. Очень вкусный.
— Мне и попробовать не дали. А эти пирожки? Я на них только смотрел. Мне дают диетический хлеб. Ты его ел?
— Не припомню.
— Если бы ел, припомнил бы. Чистая промокашка.
— А вы не могли бы настоять на своем?
— Женатые мужчины не настаивают. Ладно, Бодкин, пойду-ка я спать. Хотя черта с два уснешь на пустой желудок. Спокойной ночи.
Не прошло и трех минут после того, как ушел недокормленный посетитель, а дверь снова открылась. Монти не ожидал, что его спальня станет местом паломничества.
На сей раз то была Санди. Она несла блюдо с баварским кремом, о котором так выразительно говорил Лльюэлин.
2Как мы уже говорили, когда люди встречаются, они обмениваются любезностями, и Монти легко бы нашел, что сказать, поскольку его посетительница была на удивление мила. Однако внимание его приковал баварский крем. Он собирался обсудить этот десерт, но Санди сказала:
— Ты еще не лег? Хорошо. Пошли.
— Куда это «пошли»? — спросил Монти.
— К Лльюэлину. Отнести ему вот это.
— Это?
— Да. Ему не дали за обедом.
— Он мне говорил.
— Ты его видел?
— Он только что ушел.
— Заходил в гости?
— Просил поесть.
— Бедняжка. У тебя, конечно, ничего не было?
— Да.
— Ну, тогда он еще больше обрадуется. Пошли.
— Зачем я нужен?
— Будешь меня морально поддерживать и прикрывать, если мы кого-нибудь встретим.
— А мы можем кого-нибудь встретить?
— Все бывает.
— Что же мы тогда скажем?
— Я скажу, что у меня мышь и я попросила тебя найти мне кошку. Или лучше, я услышала соловья и позвала тебя послушать?
— Нет, хуже.
— Ты так думаешь?
— Мышь, и только мышь. Но как ты объяснишь этот крем?
— Будем надеяться, они его не заметят.
Пока они спускались по лестнице, Монти был задумчив. Недавно он размышлял о Гертруде. Сейчас он думал о Санди, и удивлялся новой, неведомой стороне ее характера. Он не ожидал от нее такой многосторонности. Одно дело — стенографировать, он знал, что тут она мастер, и совсем другое — спасать людей от голода баварским кремом, да еще ночью. Он честно признавал, что сам бы на это не решился. А она решилась, не ради себя, не ради карьеры, просто по доброте сердца, чтобы спасти ближнего этим самым кремом.
Он не знал, что она такая добрая. Конечно, он хорошо, по-братски относился к ней, но ему в голову не приходило, что в ней есть такие глубины. Значит, братских чувств тут мало, их надо подкрепить почтением и восхищением. Он вспомнил о человеке, которого она любит, и понадеялся, что тот достоин ее.
Они пришли на третий этаж, тихо постучались и увидели голову Айвора Лльюэлина. Его лицо, мрачное поначалу, при виде подноса расцветилось как в цветном кино.
— Что?! — выговорил он. — Что-что-что?
— Это вам, — ответила Санди. — Как видите, ложка прилагается. Ну, мне пора.
Как истинная герл-скаут, она не требовала благодарностей за сегодняшний подвиг. Ей хватило того, что она добавит в мир радости.
— Спокойной ночи, — сказала она и исчезла, как всегда — мгновенно.
Монти собрался было последовать за ней, но его остановила тяжелая рука, опустившаяся ему на плечо.
— Не уходи, — сказал Айвор не совсем внятно, так как рот его был забит кремом. — Надо поговорить.
Он усадил Монти в кресло, а сам встал рядом, словно отец, решивший потолковать с любимым сыном. Монти показалось, что сейчас он заговорит о некоторых сторонах жизни, и уже собрался сказать, что он и так все знает о птичках и пчелках, но Лльюэлин начал так:
— Вот, ты терзался в «Баррибо» из-за одной девицы. Расскажи мне о ней. Ты говорил, что ее отец не позволит тебе жениться, пока ты не проработаешь целый год. Что за глупая идея!
— Глупее некуда.
— Он, должно быть, полный дурак.
— Вот именно.
— Человеку такого сорта я бы не доверил даже вестерн класса «Б». Так расскажи об этой девушке, Бодкин. Какая она?
— Вы ее видели на пароходе.
— Не помню. И вообще, я не про вид спрашиваю. Какой она человек?
— Такая, знаете, свежая. Много гуляет.
— Среди цветов, да? Этот тип?
— Не совсем. Она такая… ну, энергичная. Играет в хоккей.
— А, любит коньки!
— Нет, английский хоккей — на траве. Она хорошо играет. Входит в сборную Англии. Потому она и была на пароходе.
— А, вспоминаю. Мясистая, с большими ногами.
Монти вздрогнул. Он знал, что Лльюэлин человек прямой, это все знали на студии. Да, тот называл вещи своими именами, но вещи, и своими, а не Гертруду — мясистой девушкой с большими ногами.
— Я бы так не сказал, — холодно заметил он.
— А я бы сказал, — не сдался Лльюэлин. — Похожа на мою первую жену. Выступала с атлетическими номерами. Я был тогда совсем молодой и жутко влюбился. После женитьбы она ушла со сцены и так растолстела, что еле могла встать. Вполне обычное явление с девицами такого типа. Вот эта, твоя, бросит хоккей — и пожалуйста! Но я не поэтому советую тебе дать ей под зад.
— Под зад? — удивился Монти. — Это вы мне советуете?
— Именно. «Привет» — и все, хватит. Никогда не женись на тех, кто ставит условия. Так было со мной в Уэльсе, там я влюбился в школьную училку. Знаешь, какое она поставила условие?
— Нет.
— Никогда не догадаешься.
— Куда мне!
— Она сказала, что не будет иметь со мной дела, пока я не освою великую английскую литературу. Сам понимаешь, училка. Английская литература, легко сказать! Шекспир, Милтон, сам знаешь, как их там… ну, ты знаешь. А главное, она ставила условия.
