слезами па глазах взмолилась мать. — Ради вашего отца не шумите так! Дайте ему покой! Помрет он от ваших ссор! Одолела его болезнь, а вы про какие-то лекарства да уколы толкуете! Лучше позеолили бы мне сходить в храм богини Гуаиьинь за святой водой. Почему вы мне не верите? Безмерно милосердие богини, оно спасет вашего отца. Богиня услышит мою молитву; ведь ваш отец за всю жизнь ни разу не согрешил, вы — почтительные сыновья, а я всегда ем только постное и читаю священные книги. Никакая медицина не поможет, ни китайская, ни европейская. Только богиня Гуаньинь! Я верю ей одной! Послушайте меня! Не спорьте! Кто помешает мне пойти в храм, тот мне не сын!
Из глаз ее полились слезы. Будучи почтительными сыновьями, братья не посмели перечить матери и, взволнованные, лишь растерянно смотрели друг на друга.
Тут в разгогор вмешалась старшая дочь. Она, видимо, была умнее братьев и, не переча матери, стала ее уговаривать:
— Мама! До храма Гуаньинь пятнадцать ли, а на молитву в паланкине не ездят! Успеете ли вы со святой водой? Ведь в ваши годы до храма быстро не дойдешь. Лучше дадим отцу немного отвара из женьшеня!.. Скажите, господа врачи, права я?
— Что такое женьшень! — возразил А-второй. — Обыкновенный корень! Какая от него польза! Верно, доктор Чжан?
Мой коллега не издал ни звука, лишь тупо уставился на меня: вид у него был унылый. Меня же вопрос сразу отрезвил: ведь, в конце концов, я — врач! А я и забыл об этом. Как посторонний, я слушал их спор, думая: «Чем все это кончится, ведь каждый из них по-своему прав».
— Мне кажется, все правы, — ответил я. — Все хотят, чтобы больной поправился. Мы, врачи, хоть и не родня ему, а стараемся помочь. Но поскольку разгорелся спор, спросим лучше больного, чего он хочет!
Все сразу успокоились, словно признав меня своим судьей.
Больной, который лежал в забытьи, вдруг приподнял голову и шевельнул рукой, подзывая нас. Мы немедля исполнили его желание.
Старик заговорил хрипло, медленно, с большим трудом:
— Я все слышал. Не надо напрасно волноваться. Наша жизнь во власти Неба. Покоримся же судьбе.
Он устало закрыл глаза и умолк.
— Вечно покоряться судьбе! — в сердцах сказала мать, отходя от постели. — Нет, я сделаю по-своему. Решено!
Она поспешила в свою комнату, взяла курительную свечу и ушла. Никто не осмелился ее остановить.
Сестра А-старшего достала из шкафа корень женьшеня и пошла на кухню готовить отвар. Я решил уйти. «Смоюсь, пока не поздно. Старик наверняка умрет, а тащиться на похороны нет охоты». Но пе успел я дойти до дверей, как меня остановил А-старший. Сунув мне в руку пачку денег, он взмолился:
— На-напишите рецепт, доктор, спасите моего отца!
Мог ли я отказать ему? Он повел меня в соседнюю комнату, и я кое-как нацарапал рецепт. А-старший проводил меня до ворот и немного прошел за паланкином.
Теперь в комнате больного оставались только Чжан и А-второй. Ты спросишь что они там делали? А-второй заставил все же старину Чжана сделать больному два укола. Чжан потом по-дружески рассказал мне об этом.
Хочешь знать, что было дальше? На все воля Неба! Заболел старик, который давно уже смотрел в могилу. Как назло, попался ему такой лекарь, как я. Я и сам мог ускорить его смерть, так тут еще на его голову свалился Чжан, с позволения сказать, врач европейской медицины. Вдобавок подоспела святая вода богини Гуань-инь и отвар женьшеня! О Небо! Такой осады, такого нападения с фронта, с тыла, и с флангов не выдержал бы человек железного здоровья! Разумеется, старик скончался! К счастью, никто не винил нас со стариной Чжаном в его смерти. А-второй ругал А-старшего за то, что тот заставлял отца пить китайские лекарства. А-старший ругал А-второго за то, что тот велел делать уколы. Дочь упрекала мать, мать — дочь.
Старого лавочника сгубили его же близкие — таково было общее мнение. Говорили, что родные умершего окончательно перессорились между собой, скандал был страшный. К счастью, это не повредило ни мне, ни Чжану.
Не смейся и не думай, что его родственники глупы. По сути дела, все это прекраснейшие люди, порядочные и честные. Таких редко встретишь! Но я вовсе не советую следовать их примеру, не для того я все это тебе рассказывал. Хорошо, конечно, быть порядочным. Но, повторяю, не к тому я поведал тебе всю эту историю. Теперь ты знаешь, каким я был плохим врачом. Только не вздумай надо мной смеяться. Моя история, не в пример другим, похожим на нее, правдива.
Впрочем, это неважно. Главное, что это фарс, потому что с глубокой древности и до наших дней человеческая жизнь — сплошной фарс. Мой же рассказ — один из забавных эпизодов. Хочешь, верь, хочешь, не верь. Мне все равно. Я лишь рассказал тебе один из случаев моей жизни.
А теперь прощай!
Цзян Гуан-цы
НA РЕКЕ ЯЛУЦЗЯН
В тот год во втором семестре наше студенческое общежитие перевели в женский монастырь. В Москве очень много монастырей и церквей, говорят, больше тысячи; сам я, конечно, их не считал. До революции сии обители благости господней почитались неприкосновенными святынями, как и наши храмы до создания Китайской республики. [123] Но потом, когда к власти пришли атеисты, монастыри постепенно лишились своего величия. Прежде, бывало, нога иноверца не смела ступить под их своды, а сейчас наша безбожная компания расположилась на запретной территории и без всякого почтения отпускала шутки но адресу затворниц и изображений святых, что, наверное, было неприятно господу богу.
Наше новое жилище находилось недалеко от Тверской улицы: просторный двор, весь в зелени, будто сад, а вокруг — множество домов. Я имел обыкновение каждое утро, чуть выдавалась свободная минутка, прогуливаться по двору. Здесь жило свыше четырехсот монахинь. Худые, желтые,
