Когда табун наконец выбрался из города, лошади повернули к северу от реки. Холмистая местность была покрыта здесь зарослями кустарника и немногочисленными деревьями.
Коней испугал визг, внезапно раздавшийся из-под высоких кипарисов, росших ровными рядами вдоль широкой полосы растрескавшегося асфальта, и они галопом рванулись вперед.
Вдруг посреди дороги прямо у них на пути оказалась шумная стая злобно покрикивающих сорок, которые окружили большой шар сплетенных в клубок змей. Трескотня, крики, мелькание бело-черных суетливых птиц так напугали скакавшую во главе табуна беременную кобылу, что она свернула в сторону и понеслась к чахлой, полузасохшей роще. Все остальные последовали за ней. Слепящее солнце теперь светило им прямо в глаза.
Блестящий диск склонялся все ниже, слепил мчащихся напролом коней. Никто из них не заметил ни обрыва, ни темнеющего впереди оврага, ни серых скал, ни острых камней, ни ведущих вниз козьих троп.
Трескотня сорок, зов Сарториса, волчий вой и стук копыт эхом отражались от темных стен ущелья, усиливались и оглушали, вводя в заблуждение. Лошадям казалось, что за ними гонятся неизвестные кровожадные хищники, казалось, что эти хищники вот-вот вцепятся в них своими клыками и когтями.
Дорога представлялась такой прямой… И вдруг оборвалась, исчезла. Земля ушла из-под копыт. Лошади падали по крутому каменистому склону головами вниз, переворачиваясь, спотыкаясь, разбиваясь. Подталкиваемые вперед тяжестью собственных крупов и животов, они приближались к неглубокому карьеру с отвесными стенами, откуда раньше добывали гравий.
И снова раздались крики сорок, привлеченных запахом навоза и конского пота.
Бежавшая во главе табуна большая беременная кобыла лежала со сломанной ногой в белой мраморной крошке. Тяжело дыша, она непонимающим взглядом смотрела на прорвавшую кожу окровавленную кость.
Покалеченные, но еще способные держаться на ногах, кони окружили ее. Они наклонялись, сочувственно касались ее ноздрями. Она поняла, что это конец, заржала, приподнялась на задние ноги, пытаясь встать, но покачнулась и тяжело свалилась набок.
Сороки, галки, голуби внимательно обследовали путь панического бегства табуна. Влажный, быстро сохнущий на солнце конский навоз всегда привлекает птиц. Но разве мог оставить за собой много навоза табун изголодавшихся, отощавших лошадей?
Я мчалась рядом с Сарторисом и Реей, стараясь не влететь в тучу поднятой конскими копытами белой пыли.
Несколько светло-желтых, дымящихся шариков уже были облеплены вездесущими воробьями.
— Это мое! — кричит Сарторис.
Лошади плотной стеной окружили свою искалеченную предводительницу.
Отдаленный волчий вой вызвал новую волну ужаса. Спотыкаясь и падая, табун понесся к противоположной стене, но там было невозможно выбраться. Кони повернули и снова остановились рядом с раненой кобылой. Она ржала, стонала, хрипела.
Завыл волк — на сей раз уже значительно ближе. Табун бросился туда, где обрыв казался не таким отвесным, как в других местах. Сарторис уселся на камне и наблюдал за неуклюже взбирающимися вверх лошадьми. У самых слабых, больных и голодных не хватало сил взобраться по крутому склону. Копыта скользили по песку и гравию.
Кобыла со сломанной ногой отчаянно дергала здоровыми копытами, с ужасом во взгляде наблюдая за тем, как уходит ее табун. С ее морды стекала зеленоватая слизь, капала густая пена. Больные, изможденные кони, у которых не хватило сил подняться наверх, сгрудились вокруг нее.
— Летим отсюда! Здесь опасно! — крикнул Сарторис.
К карьеру уже слетались стервятники, соколы, коршуны, орлы, ястребы, совы, луни.
Птицы помельче разлетались прочь, в разные стороны, подальше отсюда. Хищники на скалах точили клювы и когти о камни. Лошади жались друг к другу, дрожали, вставали на задние ноги, били копытами.
Мы возвращались в город, к нашим кедрам и кипарисам.
Внизу, среди стен и деревьев, я заметила длинные серые тени: это волки, уверенные в том, что добыча от них никуда не уйдет, шли по следу табуна.
Стекающие по скалам потоки воды сделали меня пленником темной холодной пещеры. Все небо затянуло дождем, и из пещеры не было видно ничего, кроме серебристо-серой стены, пульсирующей ледяными каплями.
Холод. Грязь узкими ручейками подтекала мне под ноги. Я вскочил на скалистый уступ и закричал от отвращения.
— Вонючая! Мерзкая! Противная! — трещал я.
— Вонючая! Мерзкая! Противная! — повторяло гулкое эхо.
Я замолчал, открыв рот от удивления.
Эхо все еще продолжало звучать. Оно отвечало мне — все более далекое — из густой темноты в глубине пещеры.
Я никогда еще не слышал такого эха. Но эхо не лжет, хотя постепенно стихает и замолкает… Эхо лучше измеряет пространство, чем зрение, которому для этого необходим свет.
Тишина позади меня кажется мне более опасной, чем холодные струи дождя и плеск стекающей грязи, не позволяющие мне покинуть пещеру. Я вцепляюсь когтями в скользкий красный камень, поднимаю голову и всматриваюсь во мрак. Сознание того, что позади меня в матовой черной глубине кроются ведущие вниз проходы и туннели, в которых могут прятаться хищники, вызывает дрожь во всем теле.
Я боялся, боялся вопреки собственным желаниям, боялся так, как не боялся уже давно, как будто я снова был молодым неопытным сорочонком, который только лишь начинает познавать мир, страх и смерть.
Я отряхнул перышки от оседающих на них мелких белых капелек воды и оглянулся. Мне показалось, что темнота движется, волнуется, качается.
Воздух волнами врывался в пещеру и проникал дальше, ниже, в глубь каменного туннеля, который я чувствовал во тьме позади себя.
Молния ударила в высохшую рощу неподалеку от пещеры, и спустя несколько мгновений гром прокатился над моим убежищем, ворвался внутрь, завыл, заскулил, загрохотал. Я еще шире раскрыл клюв и вытаращил глаза — мне стало страшно, что я могу оглохнуть. Гром проникал все дальше, все глубже в землю, пробуждая все более тихое и далекое эхо, пульсирующее в отдаленных углах пещеры.
Я стиснул коготки на уступе скалы от страха, что возвращающаяся волна мощных звуков опрокинет, сметет, задавит меня. Под когтями чувствовалась влага. Теплая жидкость… Кровь?
— Кровь? Моя кровь? Кровь… Откуда? — тревожно вскрикнул я, а эхо тут же стало повторять мой крик.
Кровь текла из камней. Мои когти сжались на камне, как на спине живого существа. Теплые капли сочились из поцарапанной поверхности, и мне вдруг показалось, что я чувствую слабые движения — как будто я и впрямь терзаю нечто живое.
Я осторожно, с удивлением всматривался в то место, откуда сочилась эта странная кровь. Оно выглядело так, как будто я содрал с чего-то живого верхний слой кожи. Я отскочил в сторону, подпрыгнул, взлетел под самый свод пещеры. Свисавшая со стены сеть одеревеневших ветвей показалась мне вполне безопасным местом — сухим, спокойным. Я схватился коготками за серый сучок и клювом отломил кончик сморщенного побега.
Кровь потекла тонкой темно-красной струйкой. Я почувствовал языком холод и сладковатый вкус. Эта кровь, сочившаяся из скал и мертвых ветвей, была холодной. Может, это неживая кровь?
Я с удивлением всматривался в серую ветку под моими коготками и никак не мог понять, то ли это живое существо, то ли мне все это привиделось? Я внимательно осмотрел стены, своды, сталактиты, известковые натеки, свисающие по стенам ветки и паутину… И лишь теперь заметил, что под внешним слоем серого, коричневого, черного кроется пурпурный цвет — такой, какой обычно бывает у крови живых зверей. Это открытие так поразило меня, что перья на голове и крыльях сами собой взъерошились и распушились. Неужели меня окружают неизвестные мне хищники?
— Кто вы такие? Откуда вы взялись? Это что, ваши владения? Ваша территория? — тихонько шипел я, чтобы снова не вызвать раскатистого громового эха из глубин пещеры. Я расправил крылья, готовясь к нападению, раскрыл клюв. Глаза подернулись пленкой. Я выглядел устрашающе, злобно, яростно. Не зря же все птицы боялись меня, когда я вот так вставал, перебирая ногами, с вытянутой вперед шеей, с налитыми ненавистью глазами…
Но здесь птиц не было. Здесь были одни камни, скалы, погнутые прутья и жесть, бетонные глыбы, высохшие корни, пороги, ступени, туннели, темнота. Я вертелся на ветке, стараясь выглядеть пострашнее. Из-под содранной коготками коры все еще продолжала сочиться кровь, каплями падая в глинистую лужу на дне пещеры, постепенно разливавшуюся все шире и шире. От шумящей стены дождя веяло пронизывающим холодом. Я слизал языком немножко жидкости — это была звериная кровь, лишенная внутреннего тепла. По вкусу она была похожа на кровь мелких птиц, которыми я кормил своих птенцов.
