Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

— — Нет; никогда я не прикоснусь к этому пирогу (опять новая метафора).

Корка и мякиш,

Середка и край,

Верх и низ — — — терпеть его не могу, ненавижу его, отвергаю — — меня тошнит от одного его вида — —

Ведь это сплошной перец,

                              чеснок,

                              лук,

                              соль и

                             чертово дерьмо. — — Клянусь великим архиповаром, который, должно быть, только и делает с утра до вечера, что, сидя у очага, придумывает для нас воспламеняющие кушанья, я ни за что на свете к ним не прикоснусь. — —

— — О Тристрам! Тристрам! — воскликнула Дженни.

— О Дженни! Дженни! — отвечаю я, перейдя таким образом к главе двенадцатой.

— — «Не прикоснусь к ним ни за что на свете», — сказал я. — —

Господи, как распалил я свое воображение этой метафорой.

Отсюда ясно, что бы ваши преподобия и ваши милости ни говорили об этом (я не говорю думали, — — ибо всякий, кто вообще думает, — думает почти одинаково как об этом, так и о других предметах), — — ясно, что любовь (по крайней мере, если определять ее в алфавитном порядке) есть, несомненно, одно из самых

                    А житирующих,

                    Б еспокоящих,

                    В олнующих,

                    Г орячащих,

                    Д ьявольских дел в жизни — — она самая

                    Е рническая,

                    Ж гучая,

                    З анозистая (на И сказать нечего),

                    К апризная,

                    Л ирическая из всех человеческих страстей; в то же время она самая

                    M аловерная,

                    H адоедливая,

                    О путывающая,

                    П роказливая,

                    С уматошная,

                    Р аспотешная — (хотя, в скобках замечу, Р должно стоять перед С). — Короче говоря, природу ее лучше всего схватил мой отец, сказав однажды дяде Тоби в заключение длинного рассуждения на эту тему: — — «Вы не в состоянии связать о ней двух мыслей, братец Тоби, без гипаллага[413]». — — Это что такое? — воскликнул дядя Тоби. — —

— Телега впереди коня, — отвечал отец. — —

— Что же ему делать в таком положении? — воскликнул дядя Тоби.

— Ничего другого, — отвечал отец, — как только впрячься в нее — — или оставить ее в покое.

Между тем вдова Водмен, как я вам уже сказал, не пожелала сделать ни то, ни другое.

Она держалась, однако, наготове в полном боевом вооружении, выжидая событий.

Парки, несомненно предвидевшие всю эту любовную историю вдовы Водмен и дяди Тоби, протянули с самого сотворения материи и движения (притом с большей учтивостью, чем им свойственно бывает обыкновенно в делах этого рода) такую цепь причин и действий, тесно между собой связанных, что едва ли у дяди Тоби была возможность поселиться в каком-нибудь другом доме или владеть каким-нибудь другим садом в христианском мире, кроме тех дома и сада, которые прилегали к дому и саду миссис Водмен. Это соседство, вместе с преимуществом густой беседки в саду миссис Водмен, устроенной возле живой изгороди дяди Тоби, предоставляло к услугам вдовы все, что было нужно для ее любовной стратегии: она могла наблюдать маневры дяди Тоби, а также присутствовать на его военных советах; вдобавок дядя, в простоте сердечной, позволил капралу, которого просила об этом Бригитта, соединить их владения ивовой калиткой, чтобы было больше простора для прогулок вдовы, и это дало ей возможность довести свои апроши до самых дверей караульной будки, и даже иногда, в знак признательности, предпринимать атаки и пытаться взорвать дядю Тоби в этой самой его караулке.

Печальная это истина — — но повседневные наблюдения свидетельствуют, что человека можно, как свечку, зажигать с двух концов — лишь бы фитиль достаточно выходил наружу; если этого нет — ничего у нас не выйдет; если же фитиля вдоволь — но мы зажигаем его снизу, то, к несчастью, пламя в этом случае обыкновенно само себя тушит — и опять ничего не выйдет.

Про себя же скажу, что, если бы всегда было в моей власти назначать, с какого конца я хочу быть зажженным, — ибо для меня невыносима мысль загореться по-скотски, — я бы заставлял хозяйку постоянно зажигать меня сверху; ведь тогда я бы пристойно сгорел до розетки, то есть от головы до сердца, от сердца до печенки, от печенки до желудка и так далее, по венам и артериям брыжейки, через все извивы и боковые прикрепления кишок и их оболочек, до слепой кишки. — —

— — Прошу вас, доктор Слоп, — сказал дядя Тоби, прерывая доктора, когда последний упомянул слепую кишку в разговоре с моим отцом в тот вечер, как моя мать родила меня, — — прошу вас, — сказал дядя Тоби, — объясните мне, что такое слепая кишка; хоть я уже старик, а, признаться, до сего дня не знаю, где она находится.

— Слепая кишка, — отвечал доктор Слоп, — находится между подвздошной костью и ободочной кишкой. — —

— — У мужчины? — спросил отец.

— — В том же самом месте, — воскликнул доктор Слоп, — она находится и у женщины. — —

— Этого я не знал, — сказал отец.

— — И вот, чтобы действовать наверняка, миссис Водмен решила зажечь дядю Тоби не с одного какого-нибудь конца, а, по возможности, с обоих концов сразу, как жжет свою свечу расточитель.

Если бы даже миссис Водмен семь лет подряд шарила с помощью Бригитты по всем свалкам военного снаряжения, как пехотного, так и кавалерийского, от большого венецианского арсенала до лондонского Тауэра, она бы не нашла там ни одного щита или мантелета, так хорошо подходившего для ее целей, как тот, что сам дядя Тоби дал ей в руки, заботясь о своих удобствах.

Кажется, я вам не говорил, — — впрочем, не помню — — может быть, и говорил — — но все равно: есть вещи, которые лучше пересказать, чем спорить из-за них, — что всякий раз, когда капрал трудился над сооружением города или крепости во время их кампаний, первой заботой дяди Тоби было иметь на внутренней стене своей будки, по левую руку от себя, план этого города, приколотый сверху двумя или тремя булавками, снизу же ничем не прикрепленный, чтобы, в случае надобности, удобнее было подносить его к глазам и т. п. Таким образом, решившись предпринять атаку, миссис Водмен подходила к двери караулки, и там уж ей оставалось только протянуть правую руку и, незаметно переступив при этом левой ногой порог, схватить чертеж, план или профиль, что бы ни висело на стене, после чего, изогнув навстречу шею, — поднести его к себе; при этом маневре страсти дяди Тоби всегда разгорались, — — ибо он мгновенно хватал левой рукой другой угол карты и концом своей трубки, которую держал в правой руке, начинал объяснение.

Когда атака подвигалась до этой точки, — — следующий маневр миссис Водмен, целесообразность которого, я думаю, оценит всякий, — — заключался в том, чтобы как можно скорее выхватить из рук дяди Тоби трубку; под тем или иным предлогом, обыкновенно под предлогом более точного указания на карте какого-нибудь редута или бруствера, ей это удавалось прежде, чем дядя Тоби (бедный дядя!) проходил своей трубкой пять-шесть саженей.

— Это заставляло дядю Тоби пускать в ход указательный палец.

Проистекавшее отсюда различие в атаке было таково. Двигаясь, как в первом случае, концом своего указательного пальца бок о бок с концом дядиной трубки, миссис Водмен могла бы пройти по линиям карты от Дана до Вирсавии[414], если бы линии дяди Тоби простирались так далеко, без всякой для себя пользы: ведь на конце табачной трубки не было никакой артериальной или жизненной теплоты, она не могла бы возбудить никакого чувства — — она не могла ни зажечь огня посредством пульсации — — ни сама загореться посредством симпатии — — она не давала ничего, кроме дыма.

Тогда как, следуя вплотную своим указательным пальцем за указательным пальцем дяди Тоби по всем извивам и зигзагам его укреплений — — прижимаясь иногда к нему — — наступая ему на ноготь — — преграждая ему путь — — прикасаясь к нему то здесь — — то там — — вдова, по крайней мере, приводила кое-что в движение.

Хотя это была лишь легкая схватка, вдали от главных сил, она вскоре вовлекала в дело все прочие части; ибо тут карта обыкновенно выскальзывала у них из рук и ложилась оборотной стороной на стену караулки; дядя Тоби, в простоте душевной, клал на нее ладонь, чтобы продолжать свои объяснения, а миссис Водмен с быстротой молнии повторяла его маневр и помещала рядом свою руку. Это сразу открывало дорогу, достаточно широкую для того, чтобы по ней могло двигаться взад и вперед всякое чувство, в котором встречает надобность особа, искушенная в теоретической и практической стороне любви. — — —