Кэнэлстрит теперь красивее, привлекательнее и оживленнее, чем в былое время; по ней текут толпы людей, в несколько рядов мчатся экипажи, а к вечеру обширные веранды вторых этажей наполняются мужчинами и дамами, одетыми по последней моде.
Нельзя сказать, чтобы на Кэнэлстрит замечалась какая-либо «архитектура»; вообще говоря, в Новом Орлеане образцы интересной архитектуры можно встретить только на кладбищах. Странно слышать эго о богатом, передовом, деятельном городе с четвертью миллиона жителей, но это так. Здесь есть громадное гранитное здание Таможни Соединенных Штатов, достаточно дорого стоившее, достаточно солидное, но в эстетическом отношении оно ничтожнее какого-нибудь газового счетчика. Оно похоже на тюрьму. Дело в том, что оно построено до войны. Архитектура в Америке, можно сказать, зародилась после войны. Надо полагать, что в Новом Орлеане, к счастью (а в известном смысле — к несчастью), за последние годы не было больших пожаров. Несомненно так, в противном случае можно было бы, я думаю, узнать «сгоревший квартал» но радикальным улучшениям сравнительно со старой архитектурой. Это замечаешь в Бостоне и Чикаго.
В Бостоне «сгоревший квартал» до пожара был банален. Теперь ни в одном городе на свете не найти торгового квартала, который был бы лучше бостонского или хотя бы мог соперничать с ним по красоте, изяществу и изысканности.
Но и Новый Орлеан сейчас, можно сказать, уже вступает на этот путь. Новая хлопковая биржа, когда се достроят, будет величественным и красивым зданием — массивным, солидным, с множеством прекрасных архитектурных деталей. В нем не найдешь ничего фальшивого, претенциозного, безобразного. Оно во много раз окупит свою стоимость, став родоначальником других таких же построек. Если городу до сих пор чего-то недоставало, то именно образца, по которому можно было бы строить здания, которое воспитывало бы глаз и вкус, внушало бы, так сказать, новые идеи.
В городе много передовых людей «мыслящих, дальновидных, разумных. Контраст между духом города и архитектурой города подобен контрасту между бодрствованием и сном. Здесь чувствуется подъем во всем, кроме этой единственной мертвой области. Прежде вода в сточных канавах всегда застаивалась, загнивала и была грозным рассадником болезней. Теперь эти канавы два-три раза в день промываются потоками воды при помощи мощных машин; во многих канавах вода уже не стоячая, а проточная. Введены и другие санитарные улучшения, и с такими результатами, что Новый Орлеан (во время длительных промежутков между периодическими эпидемиями желтой лихорадки) претендует на признание его одним из самых здоровых городов Соединенных Штатов. Лед изготовляется в самом городе в таком количестве, что каждый может иметь его сколько угодно. Новый Орлеан — ведущий торговый центр; он развивает большую торговлю, пользуясь речным и океанским транспортом, а также железной дорогой. Ко времени нашего пребывания там он по освещению (электрическому) мог считаться наилучшим городом в Соединенных Штатах. В Новом Орлеане больше электрических фонарей, чем в Нью-Йорке, и светят они гораздо ярче. Этим искусственным полуденным светом залиты не только Кэнэлстрит и другие главные улицы, но и пятимильная набережная. В городе имеются прекрасные клубы — некоторые открыты совсем недавно, и превосходные, вполне современные увеселительные парки в Вест-Энде и Испанском форте. Телефон проведен повсюду. Особенно заметен прогресс в области печати. Газеты в Новом Орлеане, помнится, были далеко не на высоте. Теперь — другое дело. На них щедро расходуются деньги. Они добывают новости, сколько бы это ни стоило. Редакторская работа перестала быть ремеслом и стала творчеством. Как на пример достижений прессы в Новом Орлеане, можно указать на то, что в «Тайме-Демократе» от 26 августа 1882 года помещен годовой обзор промышленности и торговли во всех городах долины Миссисипи от Нового Орлеана и до Сент-Пола — на протяжении двух тысяч миль. В этом номере газеты было сорок страниц, но семи столбцов на странице, а всего двести восемьдесят столбцов, по тысяче пятьсот слов, в общем — четыреста двадцать тысяч слов. Это составляет почти втрое больше слов, чем в данной книге. Остается только с грустью сопоставить эти достижения с архитектурой Нового Орлеана.
Я говорю только об общественных зданиях. Архитектура жилых домов в Новом Орлеане безупречна, несмотря на то, что осталась такой же, как была. Все жилые дома деревянные (речь идет об американской части города), и все имеют комфортабельный вид. В богатом квартале — дома большие, обычно выкрашенные в ослепительно белый цвет, с широкими верандами, обыкновенными или двойными, поддерживаемыми декоративными колоннами. Эти особняки окружены обширными садами и высятся, увитые розами, среди пышной блестящей зеленой листвы и пестрых цветников. Я не видывал домов, которые лучше гармонировали бы со своим окружением, больше радовали бы глаз и казались бы уютнее.
Начинаешь даже мириться с цистернами. Цистерна — это громадная бочка, иногда высотой с двухэтажный дом, выкрашенная в зеленый цвет и укрепленная на стояках на углу дома. Она вносит в стиль барского особняка какой-то элемент пивоварни, на первый взгляд весьма несовместимый с ним. Но дело в том, что здесь нет колодцев, и людям приходится собирать дождевую воду. Тут очень трудно выкопать хороший погреб или вырыть могилу[31], так как город выстроен на «искусственном» грунте, — но жители как-то обходятся. Из живых мало кто сетует на это, а из мертвых — никто.
Глава XLII
ГИГИЕНА И ЧУВСТВА
Здесь умерших хоронят в надземных склепах. Эти склепы похожи на дома, иногда на храмы; они обычно из мрамора, их архитектурные формы стройны и изящны; склепы обращены фасадами к аллеям и дорогам кладбища, и когда проходишь среди тысяч этих усыпальниц и по обе стороны видишь их белые своды и фронтоны, уходящие вдаль, то смысл выражения «город мертвых» становится вдруг понятен. Многие кладбища очень красивы и содержатся в полном порядке. Когда с набережной или с одной из ближайших торговых улиц приходишь на кладбище, то невольно думаешь, что, если бы лежащие здесь люди жили среди такого же порядка и чистоты, какие окружают их после смерти, их жизнь была бы намного лучше; да и кроме того, их жилища привели бы в восторг и изумление весь деловой мир. У входа во многие склепы вы увидите в вазах с водой свежие цветы: они благоговейно поставлены здесь руками осиротевших детей, родителей, мужей или жен и каждый день возобновляются. Более умеренная скорбь находит свое дешевое и долговечное выражение в грубых и некрасивых, но никогда не вянущих «иммортелях»; это венок, или крест, или другая эмблема из черных полотняных розеток, иногда с желтой розеткой там, где сходятся перекладины креста, — что-то вроде траурной булавки в галстуке. «Иммортель» но требует никаких забот: ее вешают на склеп — и все; оставьте ее в покос — она без вас позаботится о вашей печали, запомнит ее лучше, чем вы; она прекрасно переносит непогоду и прочна, как железо.
В солнечные дни прелестные маленькие хамелеоны, самые грациозные из всех ящериц, вылезают на мраморные фасады склепов и принимаются ловить мух. Изменение их окраски в смысле многообразия далеко не соответствует общепринятому мнению. Хамелеоны краснеют всякий раз, как кто-нибудь подходит и вешает «иммортель». Но что ж из этого? Каждое порядочное пресмыкающееся сделало бы то же самое.
Я сейчас прекращу речь о кладбище. Я сделал все что мог, чтобы изобразить проявления чувствительности в этом деле, но не сумел. Мне кажется, что никакого подлинного чувства тут нет. Все это — жутко, ужасно, нелепо. Кладбища были еще, пожалуй, простительны в прошедшие времена, когда никто не знал, что из-за каждого зарытого трупа, насыщающего болезнетворными микробами землю, корни растений и воздух, умирает раньше времени пять, пятьдесят, а то и сотня людей; но вряд ли можно найти оправдание кладбищам в наши дни, когда даже детям известно, что умерший праведник, едва земля смыкается над его трупом, начинает карьеру убийцы, которая может длиться целое столетие. Эта мысль страшна. Мощи святой Анны в Канаде теперь, через тысячу девятьсот лет после ее смерти, начали исцелять больных десятками. Но совершенно несомненно, что после смерти и погребения святой Анны эти самые мощи в течение жизни одного только поколения были причиной болезни тысяч людей. Так что нынешние чудесные исцеления — только компенсация, не больше. Правда, святая Анна но очень-то скоро (для святой) платит долги; но лучше уплатить долг через тысячу девятьсот лет, когда он уже погашен по давности, чем совсем не уплатить; а большинство рыцарей святого ореола совсем не платит. И наряду с одним, платящим свои долги, подобно святой Анне, встречаешь полтораста таких, которые воспользовались законом о давности. И платят-то они только основную сумму долга — никто не вносит процентов, ни простых, ни сложных. И уж во всяком случае, никакой святой не в состоянии полностью уплатить долг, потому что его труп убивал людей, а мощи только исцеляют, но никогда не возвращают умершим жизнь. Эта часть счета всегда остается неоплаченной.
