Ночью ты слышишь отчаянные крики умирающих. Росомахи, рыси, кошки, ласки, куницы, еноты, выдры кружат по улицам — хватают, раздирают на части, пожирают.
Во сне скелеты снова сгоняют тебя с дерева. Тебе страшно, ты боишься, спасаешься бегством. Сороки собираются вокруг твоего гнезда… Ты хочешь найти своих сорочат. Их нет под деревом… Лишь мелкие перышки и черно-белый пух. Рея поднимает клювом перья и зовет, зовет, зовет…
Над водой скользят зеленые весенние стрекозы и хрупкие подёнки.
У меня больше нет сил бороться со снами, со страхом, с оцепенением и инерцией.
Я боюсь заснуть, потому что по ту сторону сна меня ждут прячущиеся там скелеты, змеи, незнакомые, непослушные сороки.
Коварные чужие птицы пугают меня размерами своих крючковатых клювов и когтей. Я уже не знаю, где сон, а где — действительность, не знаю, где кончается сон и начинается явь.
Теперь я стал бояться еще больше, чем раньше. Страх стал сильнее, чем тогда, когда я был маленьким, неоперившимся сорочонком. Прочные стенки гнезда и родительское тепло охраняли, защищали меня от темноты, холода, голода, от моих страхов. Сейчас, меня ничто не защищает, кроме моих же собственных крыльев, когтей и клюва. И этих хорошо знакомых мне сорок, которые всегда летят вслед за мной, слушаются моих команд и призывов.
Умение маскироваться, прятаться, передразнивать других, хитрость и ловкость до сих пор давали мне преимущество. Дерзость и громкая трескотня должны были убедить всех в том, что я силен, должны были вызывать страх у всех, кто мельче и слабее меня… Но эти столь важные здесь, наяву, черты во сне не имеют никакого значения. Они не помогут против швыряющей камнями костистой руки и почти прозрачного, светлого клюва, который целится мне прямо в глаз.
Из густой шелковичной кроны я вижу, как стаи птиц возвращаются обратно в город. Кажется, я даже узнаю их… Неужели это те самые, что улетели после землетрясения?
Я думал, они погибли, а они просто улетели отсюда и теперь возвращаются, тяжело взмахивая уставшими после долгого пути крыльями.
Ржанки, ореховки, сойки, галки, вороны, грачи.
Вечером в лучах заходящего солнца мое внимание привлекает одинокая белая точка, сверкающая во главе темной стаи.
Белоперая, так похожая на ту, некогда изгнанную и с тех пор преследующую меня во всех моих снах.
Рядом с ней, как тень, летит темный серебристо-серый самец — вожак, ведущий за собой не только галок, но и большую часть вороновых всего города.
Значит, она есть! Она жива. Она существует. Она присутствует и в мире моих снов, и в реальной жизни. Здесь и там, там и здесь.
Снежно-белая галка появляется каждую ночь — разбивает мне клювом голову, выклевывает глаза и мозг…
Я — неподвижный голенький неоперившийся птенец, а она приближается, становится прямо надо мной и целится прямо мне в глаз.
Я дергаю головой, верчу шеей. Отодвигаюсь, отползаю, отклоняюсь.
Ее светлый, острый, слегка загнутый клюв устремляется вслед за моим страхом, повторяет каждое мое движение, поворот, бегство. Я пытаюсь загородить, заслонить глаза, прикрыть голову, спрятаться. Страх парализует меня.
Я слетаю с ветки и падаю вниз под крики Реи, которая ничего не знает о моих снах.
В светлой, раскидистой ореховой кроне наше гнездо слишком заметно. Оно недостаточно хорошо замаскировано листьями и ветками.
Я укрепляю его, расширяю, приношу и укладываю новые веточки.
Это лишь одно из множества наших гнезд. Оно может пригодиться, если другие сгорят, упадут на землю или будут захвачены более сильными, чем мы, птицами.
До сих пор ничего подобного не случалось, но всегда может случиться. Об этом никогда не стоит забывать.
Белоперая не обращает на меня никакого внимания. Она пролетает между кипарисами рядом со своим самцом. Чистит, расчесывает свои перышки на соседнем платане.
Здесь она притворяется, что не замечает меня.
Там убивает, мучает, ранит.
Здесь она равнодушна, там — коварно подкрадывается и нападает.
Здесь — живет неподалеку, дружит с галками, воронами, грачами, сойками, которые должны были бы ненавидеть ее. Там — охотится за мной, преследует, нападает.
Неужели они не видят, что она белая, как кварц, как блеск волны, не замечают, что она — другая, не похожая на них, чужая?
Тогда я сумел изгнать ее.
Но она вернулась. И вот теперь расчесывает пух под крылом, сидя на противоположной ветке.
— Прочь! — кричу я, но никто не взмывает в небо вслед за мной, чтобы прогнать Белоперую.
Я засыпаю. Надо мной нависает поблескивающий в темноте клюв птицы, застывшей на широко расставленных чешуйчатых ногах.
Я просыпаюсь, потягиваюсь, таращу заспанные глаза. Тишина. Нет сорок. Нет галок. По веткам бегают сверчки. Зеленый паук плетет свои сети в разветвлении между двумя сучками. Юркий стенолаз сбегает вниз по стволу, склевывая красных муравьев.
Мираж.
Нет никакой тишины. Нет покоя.
Еще мгновение — и сюда слетится стая галок во главе с Белоперой и ее самцом. Я нервно встряхиваюсь, в страхе озираюсь по сторонам, как будто меня окружают не колышущиеся зеленые ветви, а разгневанные, злобные, преследующие меня птицы. Даже тени кажутся враждебными, хищными, злыми.
— Хватит!
Летим к морю!
— К морю! К морю!
Склоненные ряды кипарисов, резные каменные стены, белые скульптуры… Я взмываю вертикально вверх и сильнее машу крыльями.
— К морю!
Сороки редко летают к морю. Чайки и поморники прогоняют нас, опасаясь за свои гнезда. Стоит сороке появиться на берегу, как на нее тут же кидаются крупные, белые, серебристые, желтоклювые, красноклювые птицы…
Я больше не вернусь сюда. В последний раз смотрю сверху на город. Все больше и больше сорок собираются вокруг меня в воздухе.
Легкий ветерок с юга и восходящие воздушные потоки помогают в полете.
— Летим! К морю! — возбужденно кричат сороки. С веток деревьев на меня глядят вытаращенные, неуверенные глаза тех сорок, что хотят остаться.
Они боятся падающих с крыш листов жести, осыпающихся стен, но все же хотят вырастить птенцов, которые еще толком не научились летать. Они обеспокоено машут крыльями, словно предчувствуя, что больше никогда меня не увидят.
Мы улетаем. Несколько птиц отрываются от темной стены деревьев и летят вслед за мной… Другие, наоборот, поворачивают назад — падают вниз, притворяясь, как будто обнаружили там что-то съедобное.
Мы медленно, плавно летим вперед, стараясь подниматься как можно выше, чтобы издалека побыстрее увидеть линию морского берега.
Наши крики сгоняют с небосклона даже ястребов.
Мы подлетаем к морю, когда день уже начинает клониться к вечеру…
Опускаемся в каштановую рощу рядом с устьем небольшой речушки, распугивая живущих здесь дятлов, иволг и чибисов. Сегодня мы не полетим дальше.
Ночью мне снова снятся преследующие нас скелеты. За кем они гонятся? Белое сверкание изгнанной некогда птицы исчезло, она больше не беспокоит меня.
Утром мы разделяемся… Некоторые продолжают полет к северу, а я лечу вдоль берега на юг, точно и вправду знаю, куда стремлюсь.
Каменный город, поросший деревьями, кустарником, плющом, виноградом, дроком… Растения постепенно завладевают им, пробиваясь повсюду… Мы ночуем в кроне раскидистого платана.
В моем сне скелеты дерутся друг с другом, разбивают друг другу черепа камнями.
— Летим отсюда прочь! Быстрее! — кричу я, просыпаясь.
И мы летим все дальше на юг, ночуя в ветвях деревьев, растущих в устьях рек и ручейков.
День за днем. Все дальше и дальше. Упрямо. С надеждой.
Когда нас вдруг окружает серебристо-синий туман, дальнейшее продвижение вперед становится слишком рисковали. Наши маховые и рулевые перья нуждаются в длительной чистке — мытье, расчесывании.
В густом лесу над рекой, рядом с рассыпающимся, поросшим мхами городом, то всякой еды — плоды, семена, боярышник, инжир, сливы, апельсины, кедровые и буковые шишки, улитки, червяки, жуки, гусеницы.
Под деревьями так много тонких, гибких веточек для строительства гнезд. Мы собираем их, сносим в одно место, подбираем, переплетаем, укрепляем. Туман рассеялся, но горизонт все еще скрывается за тучами и пеленой испарений. Ничего не видно дальше, чем на расстояние одного сорочьего крика.
— Остаемся здесь! — кричу я из гущи ветвей апельсинового дерева.
— Да! Остаемся! — соглашаются уставшие от путешествий сороки.
На горизонте я вижу высокую гору с узенькой полоской дыма на вершине — вулкан, который я и не думал когда-нибудь увидеть.
Со стен общипана вся штукатурка. Известь нужна нам ежедневно, постоянно… Ее недостаток вызывает у самок головокружение, слабость, потерю ориентации в пространстве. Перья теряют блеск, становятся ломкими, хрупкими, выпадают. Зрение ослабевает, а глаза все чаще закрываются от усталости и сонливости.
