Она понимала, что нужно подняться наверх и побыть с Мелани. Если там что-нибудь неладно, у Мелани не хватит сил позвать. Но одна мысль о той комнате, где она провела эти страшные часы, приводила ее в содрогание. Она не в силах была заставить себя пойти туда. Она хотела бы никогда больше не переступать порога этой комнаты. Поставив лампу на консоль возле окна, она прошла на веранду. Здесь на нее повеяло прохладой, хотя ночь была теплой, безветренной и неподвижный ночной воздух пронизан теплом. Скарлетт опустилась на ступеньки в круге света, отбрасываемого лампой, и снова принялась грызть лепешку.
Когда голод был утолен, силы начали понемногу возвращаться к ней, но одновременно возродился и ужалил страх. Какой-то неясный гул доносился с другого конца улицы, и она не знала, что он предвещает. Различить что-либо в этом гуле было невозможно, он просто то нарастал, то замирал. Она наклонилась вперед, прислушиваясь, и вскоре почувствовала, что мускулы у нее заныли от напряжения. Всем своим существом она желала сейчас одного: услышать стук копыт, поймать беззаботный, самоуверенный взгляд Ретта, прочесть в нем насмешку над ее страхом. Ретт увезет их отсюда куда-нибудь. Безразлично куда. Ей было все равно.
Она сидела, прислушиваясь к звукам, долетавшим из города, и вдруг увидела, что небо над верхушками деревьев заалело. Это ее озадачило. Зарево разгоралось у нее на глазах. Из бледно-розового небо стало багровым. И вскоре огромный язык пламени взвился над деревьями. Скарлетт вскочила на ноги. Снова противно заныло и заколотилось сердце.
Янки в городе! Они пришли и жгут город. Горело, по-видимому, где-то к востоку от центра. Языки пламени взмывали все выше и выше, множились, захватывали все большее пространство неба перед ее испуганным взором. Похоже было, что горит целый квартал. Теплое дуновение ветра повеяло ей в лицо, принеся с собой запах дыма.
Она бросилась наверх к себе в спальню и распахнула окно. Зловещее огненное зарево расползалось по всему небу, и огромные клубы черного дыма, крутясь, взвивались вверх, нависая над языками пламени. Запах дыма становился все ощутимее. Беспорядочные мысли проносились в голове Скарлетт: как скоро может огонь перекинуться на Персиковую улицу?.. Дом сгорит… сюда ворвутся янки… куда бежать… что делать… Голова у нее кружилась, в ушах стоял такой гул, словно все демоны преисподней с воем слетелись в дом: все перепуталось в ее охваченном паникой мозгу, и она ухватилась за подоконник, боясь упасть.
«Надо собраться с мыслями, — твердила она себе снова и снова. — Надо собраться с мыслями».
Но мысли проносились, как испуганные птицы, и ускользали от нее. Она стояла, вцепившись в подоконник, и вдруг услышала страшный взрыв, более оглушительный, чем все орудийные залпы. Огромный столб пламени взвился к небу. Еще взрыв и еще. Земля заходила ходуном, стекла в окнах лопнули, и комнату засыпало осколками.
Взрыв следовал за взрывом, земля сотрясалась, и вокруг бушевал ад огня. Фонтаны искр взмывали к небу и медленно, лениво оседали на землю, прорезая кроваво-красные облака дыма. Ей почудилось, что из соседней спальни донесся слабый стон, но она не обратила на него внимания. Теперь ей было уже не до Мелани. Ничего не существовало для нее больше — только страх, жгучий страх, пробегавший по жилам. Она снова стала ребенком — обезумевшим от страха ребенком, которому надо уткнуться головой в колени матери и ничего не видеть, не слышать. О, если бы очутиться дома! С мамой!
Среди душераздирающего грохота взрывов она внезапно уловила другие звуки — топот гонимых страхом ног, взбегающих по лестнице, и прерывистые всхлипы, похожие на лай отставшей гончей. Присей влетела в спальню, бросилась к Скарлетт и так вцепилась ей в руку, что чуть не расцарапала кожу в кровь.
— Янки? — вскричала Скарлетт.
— Нет, мэм, наши жентмуны! — задыхаясь, выкрикнула Присей, еще глубже запуская ногти в руку Скарлетт. — Они подожгли завод, и военные склады, и те, что с продуктами, господи, мисс Скарлетт, они подожгли семьдесят вагонов с ядрами и порохом, и, как бог свят, мы все сгорим тоже!
Она снова начала прерывисто всхлипывать, и ногти ее так впились в тело Скарлетт, что та вскрикнула от боли и со злостью отпихнула девчонку от себя.
Значит, янки еще не вошли в город! Значит, еще можно спастись! Она старалась подавить свой страх.
«Если я сейчас же не возьму себя в руки, то начну визжать, как ошпаренная кошка», — сказала она себе. Зрелище животного страха, владевшего Присей, помогло ей обрести почву под ногами. Она схватила Присей за плечи и тряхнула.
— Перестань выть и говори толком! Янки же еще не пришли, идиотка! Видела ты капитана Батлера? Что он сказал? Придет он?
Присей перестала всхлипывать, но зубы у нее выбивали дробь.
— Да, мэм, я под конец нашла его. В баре, как вы говорили. Он…
— Не важно, где ты его нашла. Придет он? Ты сказала ему взять лошадь?
— Ой, нет, мисс Скарлетт, он говорит, и лошадь и коляску наши жентмуны забрали в госпиталь.
— О боже!
— Но он придет.
— А что он сказал?
Присей перевела дыхание и как будто немного успокоилась, но глаза ее все еще вылезали из орбит от страха.
— Я все сделала, как вы сказали, мэм: нашла его в баре. Постояла снаружи, покликала, он и вышел. Увидал меня, я стала ему говорить, а тут солдаты взорвали склад на Декейтерской, огонь сразу — во! — и он говорит: «Пошли!» — и схватил меня, и мы побежали к Пяти Углам, и там он говорит: «Ну, что еще? Говори живо!» А я говорю, что вы говорили, чтоб он поскорей пришел и пригнал лошадь с коляской. У мисс Мелли, говорю, ребеночек, и мисс Скарлетт хочет скорей вон из города. А он говорит: «Куда это она надумала ехать?» А я говорю: «Не знаю, сэр, только вам надо поскорей прийти, потому как янки придут, а она хочет, чтобы вы увезли ее». А он смеется и говорит: «А у меня забрали лошадь!»
Сердце у Скарлетт упало: последняя надежда покидала ее. Какая же она дура, как она не подумала о том, что отступающая армия, конечно, уведет с собой всех оставшихся в городе лошадей и заберет все повозки! Оглушенная этой мыслью, она на какой-то миг перестала даже слышать, что говорит Присей, но тут же овладела собой.
— А он тогда говорит: «Скажи мисс Скарлетт — пусть не тревожится. Я украду для нее лошадь, пусть хоть последнюю во всей армии». И еще он так сказал: «Мне не впервой красть лошадей. Скажи ей: я добуду лошадь, даже если в меня будут стрелять». Потом опять засмеялся и говорит: «Ну, беги домой!» А тут опять ка-ак: бу-ум! И я чуть не упала на дорогу, а он говорит, не надо пугаться, это наши жентмуны жгут арт… аре… ну, чтоб не достались янки, и…
— Так он придет? И пригонит лошадь?
— Вроде так.
Скарлетт с облегчением перевела дух. Если есть хоть малейшая возможность достать лошадь, он достанет. На то он и Ретт Батлер. И она простит ему все его прегрешения, если он вызволит ее отсюда. Бежать! И раз с ними будет Ретт Батлер, ей нечего бояться. Ретт не даст их в обиду. Благодарение небу, что есть на свете Ретт! Забрезжившая надежда на спасение заставила ее вернуться к насущным делам.
— Разбуди Уэйда, одень его и собери нам всем немного вещей в дорогу. Уложи все в маленький сундучок. И не говори мисс Мелани, что мы уезжаем. Пока молчи. Заверни ребенка в две мохнатые простыни и не забудь уложить его пеленки.
Присей все еще цеплялась за ее юбку и выкатывала белки глаз. Скарлетт отпихнула ее, высвободила юбки.
— Живо! — прикрикнула она, и Присей, как испуганный кролик, шмыгнула за дверь.
Скарлетт понимала, что надо пойти успокоить Мелани, которая, верно, сходит с ума от страха, слыша этот чудовищный непрекращающийся грохот, видя полыхающее в небе зарево. Ей, должно быть, чудится, что настал конец света.
Но Скарлетт все еще не могла заставить себя переступить порог этой комнаты. Она спустилась вниз и решила упаковать фарфор и кое-какое серебро, которые мисс Питтипэт не взяла с собой, уезжая в Мэйкон. Но у нее так дрожали руки, что в столовой она уронила на пол три тарелки, и они разбились вдребезги. Она выбежала на веранду послушать, не едет ли Ретт, вернулась в столовую, уронила серебро, и оно со звоном рассыпалось по полу. Она роняла все, за что бы ни взялась. Зацепилась за лоскутный коврик и полетела на пол, но тут же вскочила, даже не почувствовав боли от ушиба. Она слышала, что Присей носится наверху по комнатам как угорелая, и это бесило ее, потому что она сама столь же бессмысленно бегала взад-вперед.
В десятый раз выглянув на веранду, она не вернулась в столовую продолжать свое никчемное занятие, а опустилась на ступеньки. Она была просто не в состоянии ничего упаковать! Не в состоянии ничего делать! Оставалось только сидеть и ждать появления Ретта, слыша, как отчаянно колотится сердце. Прошли, казалось, часы, а его все не было. Наконец на дороге послышался негодующий скрип несмазанных колес и медленный неровный топот копыт. Почему он не торопится? Почему не пустит лошадь рысью?
